носках, как они брыкались, скользя в луже мочи. Сделаю это завтра, подумал еще с надеждой, но уже не мог найти опоры для тела. Рванулся вперед и попытался опереться на руки, но в тот же момент услышал в голове треск — да нет, гром, выстрел, взрыв. Хотел ухватиться за стену, но рука оставила на ней только грязный, влажный след. Тогда он замер, ибо еще надеялся, что все плохое пройдет стороной и не заденет его. Уткнулся взглядом в окно, и в голову пришла какая-то смутная, ускользающая мысль — что Имярек вернется. Затем светлый прямоугольник окна исчез.

В прошлом году я дала объявление в «Нижнесилезские биржевые ведомости» о том, что коллекционирую сны, но вскоре пожалела об этом, потому что люди пытались мне их продать. «Давайте обсудим стоимость, — писали они. — Предлагаю по двадцать злотых за штуку. Это честная цена». И я отказалась от своей затеи — чтобы не разориться на чужих снах. Испугалась, что будут придумывать их из желания подзаработать. Сны по своей природе не имеют с деньгами ничего общего.

Зато я нашла сайт в интернете, где люди помещают свои сны просто так, бесплатно. Каждое утро там появляются новые рассказы на разных языках. По непонятным мне причинам многие записывают свои сны для других, иноязычных, незнакомых людей. Возможно, желание рассказать сон такое же сильное, как чувство голода. Может быть, даже еще сильнее — у тех, кто до завтрака, едва проснувшись, включает компьютер и пишет: «Мне приснилось…» Потом и я набралась храбрости — отправила вначале небольшой, коротенький. Это была моя контрамарка, дающая право читать чужие сны. И у меня вошло в привычку поутру открывать компьютерные миры — и в зимнюю пору, когда еще сумеречно и в кухне варится кофе; и в летнюю, когда окна уже залиты солнцем, распахнута дверь на веранду, а собаки вернулись с обхода своей территории.

Если заниматься этим регулярно, если внимательно читать десятки и даже сотни чужих снов по утрам, без труда можно обнаружить между ними некое сходство. Я давно уже размышляю, замечают ли это другие. Бывают ночи побегов, ночи войн, ночи новорожденных, ночи сомнительной любви. Ночи, в которые блуждаешь по лабиринтам отелей, вокзалов, общежитий, собственных квартир. Или ночи, в которые открываешь двери, коробки, сундуки, шкафы. Ночи странствий, когда люди во сне скитаются по вокзалам, аэропортам, придорожным мотелям, теряют чемоданы, едут на поездах или в машине по автострадам, стоят в очереди за билетом, волнуются, что не успеют на пересадку. А под утро сны можно было бы нанизать на нитку, как бусинки, и получилась бы осмысленная цепь, неповторимое, но во всех отношениях совершенное, прекрасное и цельное ожерелье. По этим с наибольшей частотой повторяющимся мотивам можно было бы рискнуть дать названия ночам. «Ночь кормления слабых и убогих». «Ночь предметов, падающих с неба». «Ночь диковинных зверей». «Ночь получения писем». «Ночь, когда теряешь ценные вещи». Может, этого мало, может, следовало бы по ночным сновидениям именовать дни. Или целые месяцы, возможно, даже годы, эпохи, когда к людям приходят похожие сны, с одинаковой размеренностью, которую не ощущаешь при свете солнца.

Если бы кто-нибудь сумел изучить то, что снится только мне, если бы сосчитал являющиеся во сне образы, картины, эмоции, выстроил тематически, подключил бы статистику со всеми тестами корреляции, которые действуют, как волшебный клей, скрепляющий вещи казалось бы несоединимые, то, вероятно, обнаружил бы в этом некий смысл, нечто вроде модели, по которой здесь, в реальном мире, работает биржа или функционируют крупные аэропорты, — сетку сложных маршрутов или же нерушимых расписаний. Неожиданных предчувствий и непреложных алгоритмов.

Мы нашли в лесу машину. Она была совсем незаметна, и мы наступили на ее засыпанный елочной хвоей длинный капот. На переднем сиденье росла березка, руль обвили плети плюща. Р. сказал, что это автомобиль старой марки «ДКВ»: он разбирается в машинах. Кузов полностью проржавел, а колеса наполовину утонули в лесном настиле. Когда я попыталась открыть дверцу возле сиденья водителя, ручка оторвалась. На кожаной обивке росли желтые грибы, они каскадами стекали вниз на дырявый пол. Мы никому не сказали о нашей находке.

Вечером из лесу со стороны границы выехала другая машина — красная, шикарная «тойота» со швейцарским номером. На ее алой полированной поверхности на миг вспыхнул луч заходящего солнца. Она спускалась в долину с выключенным мотором. Ночью возбужденные пограничники с фонарями отправились по ее следам.

Утром в интернете появились сны о машинах.

Кристине из Кооперативного банка в Новой Руде приснился сон. Это было ранней весной шестьдесят девятого года.

Снилось ей, что она слышит голоса в левом ухе. Вначале это был женский голос, который говорил и говорил, но Кристя не знала что. Она расстроилась во сне. «Как же работать, если кто-то будет все время гудеть у меня в ухе?» Во сне она думала, что голос можно выключить, как выключают радио или кладут телефонную трубку. Оказалось — нельзя. Источник звука находился внутри уха, где-то среди извилистых коридорчиков, заполненных барабанчиками и спиралями, в лабиринте влажных перепонок, в темных глубоких пещерах. Звук не стихал, даже если потрясти пальцем в ухе или зажать уши ладонями. Кристе казалось, что весь мир должен слышать этот шум. Возможно, впрочем, так оно и было — весь мир содрогался от этого голоса. Непрестанно повторялись какие-то предложения, грамматически безупречно правильные, красиво звучащие, но лишенные смысла фразы, только подражающие человеческой речи. Кристя их боялась. Вскорости в ухе зазвучал другой голос, мужской, мягкий и чистый. Разговаривать с ним было приятно. «Меня зовут Амос»[3], — сказал он. Спросил про ее работу, про здоровье родителей, но по сути — так ей показалось — ему это было не нужно; он знал о ней все. «Ты где?» — робко поинтересовалась она. «В Марьянде», — прозвучало в ответ, а она знала, что есть такой район в центральной Польше. «Почему я слышу тебя у себя в ухе?» — захотелось ей еще выяснить. «Ты