придуманными им самим. Бык-производитель получил имя Брежнев; корову – рекордистку по надою молока назвали Крупской, а козла-драчуна – Устиновым.

Первые опыты колхозного строительства в Кандагаре не имели успеха без шолоховских энтузиастов, завяли без Нагульновых, Давыдовых, Разметновых. Колхозники разбежались после голодной жизни на трудодни, колхоз распался. А был ли колхоз?

Умом афганцев не понять, можно понять лишь животом.

Безграмотные афганские крестьяне и понятия не имели, что представляют из себя колхозы, обращались за разъяснением к муллам, и те грамотно объясняли, что колхоз – это одна большая семья, «где все работают от мала до велика», стар и мал за трудодни. По окончании уборки урожая колхозники получают на трудодни хлеб, зерно, картофель… Хлеба не всем хватает, зато навозу много, хватает всем.

Разъяснение мулл действовало на дехкан отрезвляюще, в колхоз вступали лишь коммунисты и комсомольцы Афганистана. Они кричали: «Даешь колхозы!», знали, что революция все спишет, включая ущербность их наличия, Россия за все заплатит.

Афганскую глубинку в 1980-е годы можно было изучать по местам боев, а экономику – по очередям за хлебом.

Марксизм-ленинизм громадным удавом вползал в Афганистан. Хотелось знать, как он будет выползать? Однако об этом пока никто не думал. А присланные из Москвы статуэтки, изображающие вождя мирового пролетариата В. И. Ленина, должны были, по замыслу из Кремля, укрепить наше влияние в Афганистане.

– Кто это? – спросил меня первый секретарь НДПА Кандагара, когда я вручил ему деревянную статуэтку.

– Это Ленин.

– Жаль, что не Брежнев. Ленина никто в Кандагаре не знает, нам бы Брежневых, да побольше. А Ленин какой-то не красивый, как эскимос. Ну, раз у вас нет Брежнева, оставьте этого… Ленина, пусть постоит на пьедестале, где раньше был монарх, может, люди к нему и привыкнут.

Ленин, как полицай, с поднятой рукой вверх, встречал людей, входящих в провинциальный комитет партии, наводя на всех печаль и страх одновременно.

Посетителями провинциального комитета партии, как правило, были простые люди, они приходили по своим крестьянским делам, о чем-то просили чиновников, и прежде чем попасть в здание, низко кланялись Ленину, просили его помочь, по-видимому, с кем-то путали, и вскоре Ленин стал неотъемлемой частью провинциального комитета партии. К Ленину приходили толпы дехкан, чтобы помолиться.

– Ты знаешь, кто это? – спрашивали крестьяне друг друга. Никто не знал.

– Может, мой сын Махмут знает, – сказал другой крестьянин, – надо спросить у него. Он самый грамотный в кишлаке, закончил два класса, умеет читать и писать.

Но и Махмут ничего не мог сказать, лишь предположил:

– Это уж точно не Бабрак Кармаль, а кто-то другой. Кармаля я как-то видел со стороны. – Так и порешили, что это Рафик Брежнев. Изваяние В. И. Ленина недолго простояло у входа в провинциальный комитет партии, пока ему гранатой не оторвало голову.

– Без головы жить можно, – размышляли вслух посетители провинциального комитета партии, а вот без живота и дня не проживешь.

Вскоре безголового вождя международного пролетариата В. Л. Ленина убрали и, говорят, зарыли в яму, и поток посетителей резко упал. Главный безбожник России В. И. Ленин стал символом ислама, вдохновителем борьбы с нашими войсками.

Гражданская война полыхала. Народ больше думал о жизни, а не о смерти. Луч надежды, проникая в сознание людей, побеждал притворство в преданности к новой власти, в преддверии грядущих испытаний, освещая скорбные сердца и лица светом радости и надежды на лучшую долю.

Весна в Кандагаре вступила в свои права, и лучи весеннего солнца, ласковые и щадящие, освещали светом надежды человеческие лица, однако их взоры были печальны, отражали беспокойство и непредсказуемость средневековых нравов непокоренного войной народа Афганистана.

Число убитых и раненых в кандагарской бригаде Шатина возросло. Бригада не выходила из боев, и военнослужащие гибли.

В конце февраля 1981 года мне позвонил комбриг Шатин, сказал: – Если у тебя, Геннадий, найдется немного свободного времени посетить раненых бойцов, приезжай в госпиталь. Я буду там!

Солдаты и офицеры, находящиеся на излечении в госпитале, меня уже знали. Солдатское радио работало быстро и бесперебойно, если кого солдаты любили, они готовы были носить на руках, кого не любили – им вряд ли можно было позавидовать. Их презирали, и очень часто таких офицеров отстраняли от должностей, переводили в другие части, чтобы избежать расправы, которые случались. Кто убил офицера? Одному богу известно. Шла война, и убитого списывали на войну.

Я подъехал к Кандагарскому военному госпиталю с Сашей Григорьевым, своим водителем. У штаба бригады солдаты пели песни и ходили по плацу строевым шагом:

–  Молодцы. Хорошо поют! – сказал я. – Песня объединяет военнослужащих, согревает душу солдата, правильно я говорю, рядовой Александр Григорьев?

– Так точно, правильно!

Подъехали к госпиталю, комбриг был уже там.

На этот момент в госпитале было много тяжелораненых военнослужащих, от ран и испытываемой боли они громко кричали, не могли сдерживаться, ругали командиров и советскую власть за отсутствие лекарств, просили врачей дать им что-нибудь, чтобы добровольно уйти из жизни.

Комбриг, не говоря ни слова, молча поздоровался со мной за руку, повел к солдатам и офицерам, которых хорошо знал даже по имени и отчеству.

– Стыдно признаться, но факт: в госпитале процветает мародерство. С убитых солдат снимают сапоги и новое обмундирование, надевают старое в морге, а новое обмундирование продают на рынке или меняют на водку, – сказал комбриг.

– Кто этим занимается?

– Санитары. Это те же солдаты-сверхсрочники, им помогают служащие персонала госпиталя. Я намерен разорвать этот порочный круг круговой поруки и вывести на чистую воду преступников.

Комбриг, помолчав, тихо сказал:

– Когда я слышу сигналы точного времени из Москвы, мне становится страшно, кажется, что в Афганистане настал 1937 год.

Варварство с раздеванием военнослужащих, умерших от ран в госпитале, воспринималось как норма поведения в условиях войны, и к этому, кажется, все привыкли. Солдаты обнищали, обмундирование на них было старое, в заплатах, грязное, и солдаты приглядывались друг к другу на предмет, чем поживиться от своего товарища, если он не вынесет ран и умрет. Все это воспринималось как солдатское братство, а не криминал. Не закапывать же добро в землю вместе с мертвецом, тогда как живые разуты и раздеты! Так думали все и поступали по справедливости. Каждому – свое. Мертвому – земля пухом, а живым – возвращение домой, в семью, к молодой жене, так и хотелось тряхнуть стариной, удивить и порадовать своим бодрым видом своих стариков-родителей.

– Мертвые сраму не имеют! – философски рассуждали командиры и начальники, кому по должности предписывалось заниматься воспитательной работой с подчиненными, но они делали вид, что не замечают мародерства и варварства, пустили воспитательную работу на самотек, что порождало дедовщину и прочие негативные явления в армии.

Костяк 40-й армии, воюющей в Афганистане, составляли коммунисты и комсомольцы, и никто не был заинтересован выносить сор из избы, даже были попытки отрицать все факты негативного проявления в армии. Скрывались преступления, факты самострелов на постах, занижалось число убитых и раненых в ходе