стрелял Толя без промаха. После боевых вылетов радовался — чувствовал, что отомстил. Еще бы! Когда под крылом видишь горящие, изуродованные взрывами танки, пушки и автомашины противника, тут состояние души, прямо скажем, возвышенное исполнил долг!..
В бою за Зееловские высоты отличился летчик Виктор Гуркин. Он был не просто храбрым и умелым воином, но как-то по-особому профессионально хладнокровным и мужественным. Прекрасная техника пилотирования сочеталась у него с искусством меткой стрельбы, точного бомбового удара. В то же время он выходил невредимым из самых сложных переделок! Воевал Гуркин не по шаблону. Хорошо знал тактику врага, в совершенстве владел боевыми приемами.
… В тот раз облачность на маршруте была десятибалльная. Но в районе цели в облаках появились небольшие разрывы — окна, и в голубом разводье неба летчик заметил, как промелькнули силуэты «мессершмиттов».
Гитлеровцы заходили с задней полусферы. В своей излюбленной манере они занимали выгодную позицию, чтобы потом открыть прицельный огонь. На группу направлялась первая атака гитлеровцев. Воздушные стрелки приготовились отбить атаку. Но Гуркин ловко упредил гитлеровцов. Всей группой он выполнил энергичный разворот в сторону противника, и «мессеры» с разгона наткнулись на плотный залповый огонь штурмовиков. Тогда истребители противника метнулись, словно ошпаренные, и скрылись за облаками. Двух «мессеров» наши все таки сбили. Штурмовать цель никто уже больше не мешал и с первого захода ударами бомб штурмовики накрыли скопление техники, а потом пулеметно-пушечным огнем эрэсов расчистили движение нашей пехоты вперед на Берлин.
Виктор Гуркин пришел в полк бывалым летчиком, знающим себе цену. И по земле он ходил уж очень уверенно! Среднего роста крепыш с глубоко посаженными карими глазами и непокорной прядью темных, прямых волос над широким лбом, он ходил, помню, в хромовых сапогах, голенища которых были собраны в широкую гармошку, и вышагивал как-то твердо, наступая сразу на весь каблук. Однажды, когда мы летали в Куйбышев за самолетами, Виктор пригласил меня поехать в гости к его родителям, эвакуированным с заводом из Тулы. Отец его был оружейных дел мастером, мать тоже работала на заводе. Дорогой в электричке Виктор обратился ко мне с необычной просьбой — поговорить с его сестрой и вразумить ее, чтобы не выходила замуж до окончания войны.
— Мне стыдно, — наклонясь ко мне, волнуясь и чуть не плача, шепотом, чтобы никто не слышал в вагоне, говорил Виктор. — Идет война, а она, видите ли, решила играть свадьбу. И родители ей потакают.
— Ты говорил с отцом или с матерью на эту тему? — спросила я Гуркина.
— Говорил. Отец сказал: «Пусть женятся, я на матери твоей женился в гражданскую войну и ушел бить Колчака. И вот ты теперь бьешь фашистов — плод нашей с матерью любви, а меня тоже тогда отговаривали».
Да и мама сказала: «Витенька! Уж больно пара хороша. Твоя сестра лучшая работница в цеху, жених ее — по снабжению работает ударно»…
Виктор наморщил лоб, сжал кулаки и выдавил:
— Мне это — «по снабжению работает» — убивает…
— Почему, Виктор? — Снабжение тоже очень нужное, хлопотное и ответственное, и чтобы они любили друг друга.
Так разговаривая, мы приехали к Виктору домой. Сестра работала в вечерней смене, мать нас накормила и вручила билеты в театр на оперу Мусорского «Хованщина». Мы очень обрадовались подарку, ведь артисты были из московского Большого театра. Сам-то театр в войну был эвакуирован в Куйбышев.
А с сестрой Виктора я тогда так и не поговорила — она из вечерней смены осталась в ночную, срочный военный заказ выполняла. Да и о чем было с ней и говорить-то. Лучше уж Виктору разъяснить, что он не прав.
И вот не стало среди нас лучшего снайпера полка летчика-штурмовика Гуркина… Дружок Виктора, азербайджанец Миша Мустафаев, в одном из боев там же на подступах к Зееловским высотам сильно обгорел. Особенно обгорела у него правая рука, которой он держал ручку управления самолетом. Кое-как дотянул до наших войск и посадил машину. Тут же его и воздушного стрелка подхватили медики. Дали ребятам спирту, поместили в госпиталь — они там пробыли пять дней, а услышали, что их собираются направить в далекий тыл — сразу сбежали.
Удрав из госпиталя, летчики обратились за помощью к командиру базировавшейся здесь танковой роты, и тот, долго не раздумывая, отправил Мустафаева и его воздушного стрелка на легком танке домой, на аэродром.
Доброжелательно, по-дружески относились все наземные воины к летчикам-штурмовикам. Общевойсковые командиры от души благодарили авиаторов за поддержку с воздуха, восхищались нашей боевой работой. Да и как было не восхищаться! Взять хотя бы танки противника. Наши наземные части, напрягали все силы, боролись с ними в неравном единоборстве из противотанковых ружей, гранатами, бутылками с горючей смесью, орудиями прямой наводки, и, в основном, в прицеле — один танк. А мы били сразу по скоплениям танков. Находясь над полем боя от 15 до 30 минут, летчики делали до 8-10 заходов на цель. Штурмовики уничтожали танки в предбоевых порядках. В результате штурмовики подавляли огонь батарей, вызывали пожары. Уничтожали танки противника ударами с воздуха еще и далеко за линией фронта: в железнодорожных эшелонах, в районе погрузки и сосредоточения, на марше. Вот поэтому, когда летчики-штурмовики попадали в беду, каждый боец, каждый командир старались ему помочь.
Мустафаев заявился в полк на танке. На обгоревшей руке была надета проволочная сетка, покрытая сверху марлей. Долго у Миши не заживали ожоги, но постепенно стала появляться тонюсенькая кожица. Главное лекарство для него было — поддержка фронтовых друзей-однополчан. Правду говорят, что дома и стены помогают. Миша поправился и опять стал летать на боевые задания. К сожалению, Миша Мустафаев погиб в берлинскую операцию, погиб смертью героя, не дожив до светлого дня Победы всего пять дней.
В боях за Берлин наш полк воевал уже под командованием полковника Косникова. А Карева перевели в другой полк нашей 197-й Краснознаменной Демблинской штурмовой авиационной дивизии.
Одно время у нас командовал подполковник Котик, но он уехал в Москву на учебу. Несмотря на то, что в полку менялись командиры, — полк воевал также успешно, как и при Козине, нашем «брате», погибшем под Ковелем.
… В район Берлина восьмерку Ил-2 с двумя самолетами прикрытия Як-3 повел Миша Бердашкевич. Над целью ему пришлось сойтись с большой группой фашистских истребителей ФВ-190. Комэск потом рассказывал:
— Вначале я растерялся и не знал, что делать — вести бой с истребителями или выполнять основное задание по бомбометанию и штурмовке объекта. Случай-то не ординарный. Обычно над целью бьют зенитки, эрликоны, а тут истребители… Немцы в конце войны стали словно бешеные, и тогда решение мне навязали сами «фоккеры».
Мы встали в оборонительный круг и начали «щелкать» ФВ-190. Сбили четырех. Но и не досчиталось двух экипажей — Цветкова Бориса и Зубова Миши. К счастью, они и их воздушные стрелки остались живы…
Читатель, возможно подумает: как много в воспоминаниях автора сбитых штурмовиков. Но это так. Не зря наш Ил-2 называли «летающий танк». Штурмовик выглядел внушительно, привлекал внимание своей воинственной внешностью, этакой, можно сказать, монументальной прочностью. Особенно нравилась нам кабина, закованная в прозрачную и стальную броню. Сядешь в токую кабину, закроешься сверху колпаком и чувствуешь себя отгороженной от всех опасностей. Впечатление надежности кабины и самолета не покидало и в полете. Весь облик машины вызывал боевой подъем, помогал подавлять чувство опасности в огне противника. Но при всем при этом нас, штурмовиков, горело и гибло больше, чем в любом другом роде авиации. На высоте при подходе к цели нас ловили истребители противника; когда мы бросали бомбы, нас били зенитки, а когда штурмовали цель с малых высот — по нам стреляли все, кому не лень, и изо всех орудий, какие могли стрелять! Вот и теряли мы своих боевых друзей при знаменитой штурмовке…
