Тит Кириллович
Полеты, полеты… Все уже измотались, а передышки не было. Редели ряды штурмовиков. Погода частенько портилась, облачность прижимала к земле, машины возвращались после боевых вылетов буквально изрешеченными, и техники едва успевали их латать.
Мы продолжали летать на Косу Чушка, Голубую линию — совершали налеты на аэродромы, железнодорожные узлы, эшелоны с техникой и живой силой противника. Штурмовали и бомбили так же корабли противника в Черном море. Такая работа требовала тщательной подготовки, и мы старательно готовились к каждому заданию.
В один из боевых дней в ожидании приказа на вылет пилоты, улегшись «солнышком» — в круг, голова к голове, — приготовились по очереди рассказывать смешные истории. Если выходило не смешно, то незадачливый автор получал щелчок по лбу (своего рода психологическая разрядка). От безделья всем захотелось есть, а обед запаздывал, так что наши взоры направились на дорогу, в станицу, откуда девушки из БАО (батальон аэродромного обслуживания) должны были привезти нам обед.
— Везут, везут! — радостно закричал Вася Костеров, богатырского сложения москвич, первым заметивший батальонную полуторку. Но в это же самое время прибежал посыльный с КП и объявил:
— Боевой расчет, к командиру полка!
Забыв о еде, все бросились к штабной землянке.
Подполковник Козин — в гимнастерке, при орденах, без головного убора стоял у стола. Светло-русые волнистые волосы его лежали волосок к волоску, и казалось, будто он только что из парикмахерской: легкий ветерок в нашу сторону доносил запах тройного одеколона. На этот раз его заветная трубка лежала на пепельнице — расплющенной гильзе от снаряда. И Михаил Николаевич не спеша принялся объяснять нам предстоящую боевую задачу:
— На станции Салын, на Керченском полуострове, скопилось много эшелонов с техникой и живой силой противника. Ваша задача нанести бомбовый удар и штурмовку эшелонов, с тем чтобы гитлеровцы не успели перебросить их на Тамань, через Керченский пролив. Ведущим назначаю летчика Усова. Маршрут вашего полета давайте продумаем и проложим вместе. Мне кажется, идти надо бреющим над Азовским морем, выскочить на станцию внезапно и нанести удар…
Взвилась над аэродромом ракета — мы вырулили на старт и пошли по очереди на взлет.
Следом взлетают истребители прикрытие из братского полка шестерка ЛаГГ-3. Подлетая к Азовскому морю, мы начали снижаться, но тут гитлеровцы открыли по нам огонь из береговой артиллерии. На моих глазах вспыхнул и горящим факелом рухнул в море самолет капитана Покровского. Мне показалось, что на какое-то мгновение наша группа даже замедлила свой полет, а затем ведомые подтянулись к ведущему, и мы опять устремились вперед, к цели.
— Господи! За что же его?.. — вырвалось у меня с детства заученное обращение к богу.
Тит Кириллович Покровский… Он пришел к нам в полк уже боевым летчиком с тремя орденами Красного Знамени. Всех удивляло назначение капитана командиром звена. «Такого летчика, и только командиром звена?» — роптали однополчане. Ведь первый орден он получил еще за бои у озера Хасан, второй — в Испании, третий — в самом начале Великой Отечественной. Иногда Кириллыч как, мы стали звать Покровского, уважительно к его возрасту, — а был он с 1910 года, старше нас всех, — забываясь, рассказывал летчикам смешные истории, якобы происходившие с ним, и мы хохотали. Но чаще он был как-то замкнут, на долгое время уходил в себя. Однажды после ужина на аэродроме около станции Поповичевская мы устроили танцы. Покровский сидел очень грустный, ни с кем не разговаривал. Тогда я подошла к нему и пригласила на вальс.
— Спасибо, Егорушка. Пойдем лучше погуляем, — сказал Кирилыч.
И мы вышли. Вечер был теплый, светила луна. Мы направились вдоль станицы, и тут капитан поведал мне свою историю. Когда его сбили в девятый раз, самолетов в полку больше не стало. Летчиков оставалось человек пять-шесть, их отправили в учебно-тренировочный авиаполк (УТАП) для переучивания на новую материальную часть. Однако и там новых самолетов не оказалось — это был конец 1941 года.
Все, без исключения, «безлошадные» пилоты рвались на фронт. Они не хотели бездействовать в такое тяжелое время для Родины, и больше всех отправки на фронт — в любой род войск — добивался Тит Покровский. Он пошел к комиссару УТАПа и высказал о наболевшем, о том, что тревожило многих. Летчик конечно погорячился, а комиссар тут же привлек его для разборки в особый отдел…
Особист повел крутой разговор с Кирилычем — как на допросе с протоколом, заносчиво, грубо. И тогда Покровский обозвал особиста бездельником, вынюхивающем среди летчиков легкую «наживу». «На доносах зарабатываешь награду, а сам скрываешься от фронта!…» — гневно говорил пилот. Особист молча застегнул папочку с неподписанным протоколом и ушел. Понятно, был сфабрикован злостный навет. Покровского арестовали, затем его судил военный трибунал и приговорил за уклонение от фронта и антисоветскую пропаганду к… расстрелу. В полку возмутились, зароптали, а летчики, еще когда только Покровского арестовали, немедленно отправились на телеграф, где уговорили молоденькую телеграфистку принять срочную телеграмму самому председателю Верховного Совета СССР. Телеграмма дошла в срок и по назначению. Покровский был реабилитирован с возвратом звания, партийного билета и наград. После всего этого ужаса Кириллыч и получил назначение в наш 805-й штурмовой авиационный полк.
… И вот Тита Кирилловича не стало. Самолет вспыхнул и навсегда ушел от нас бесстрашный летчик, честный и мужественный человек.
После гибели Покровского мы потеряли истребители прикрытия: видимо, где-то на высоте завязался воздушный бой. А через некоторое время наша группа пересекла береговую черту и выскочила не на железнодорожную станцию Салын, а на вражеский аэродром Багерово.
На стоянке под заправкой горючим выстроилось около тридцати, а то и больше двухмоторных бомбардировщиков с крестами. Навстречу нам по взлетной полосе уже взлетали «мессершмитты». Ведущий группы Павел Усов, не раздумывая долго, открыл по ним огонь.
— Бей их, гадов! — кричал в эфир Паша. И мы, его ведомые, ударили по фрицам из всего имеющегося на штурмовике оружия.
Усов поджег два «мессершмитта», не успевших взлететь, а мы строчили длинными очередями по стоянке бомбардировщиков. Прочесав аэродром, набрали высоту и тут же выскочили на станцию Салын. Сбросили бомбовый груз на эшелоны с техникой и живой силой противника и через Керченский пролив устремились домой.
Через несколько дней разведка доложила, что мы хорошо поработали на Багеровском аэродроме и на станции Салын. Поработали-то хорошо, да вот потеряли пять экипажей…
Помню механики свертывали, будто саваны, чехлы не вернувшихся из полета машин, а у меня перед глазами все стояли падающие в море и на землю мои боевые друзья… Я вылезла из кабины самолета, не снимая парашюта, шлемофона, прыгнула на землю и побежала в сторону от стоянки самолетов. Не в силах больше сдержаться, упала тогда на землю и разрыдалась…
— Вы очень устали, Егорова? — услышала вдруг над собой голос командира полка. — Отдохните, успокойтесь. Я не включил вас в следующую группу боевого вылета.
— Нет, нет, я полечу! — вскочила я. — И пожалуйста, не делайте исключений, не обижайте меня!
И вот мой самолет заправлен горючим, подвешены бомбы, эрэсы, заряжены пушки, пулеметы. Я вижу взлетевшую в воздух ракету и снова торопливо лезу в кабину, на ходу вытирая заплаканное лицо…
Петр Карев
В этот раз ведущим у нас идет Петр Тимофеевич Карев — москвич из Замоскворечья. Я любила с ним
