обстрел. Мы все бегом в дзот, там мы в полной безопасности. Минут через десять обстрел прекращается, мы выбираемся наверх, и бегом к подводе. Убиты лошади, убит казак.

— Я его знаю, — говорит один казак, — он из нашей станицы. А с неделю назад убит его сын, пулеметчик. Под Джюрджевацем.

Вон оно что. Значит, из наших пулеметчиков, которые с «Максимом».

Такая вот казачья доля: вчера сын, сегодня — отец, и все это за тысячу километров от родной станицы.

Наконец собирается весь наш эскадрон. Кириллов представляет нам новою эскадронного: сотник Сапрыкин, молодой, совсем еще пацан, в офицерской пилотке с серебряным кантом. Кажется, переведен из 5-го Донского.

Перекличка. В эскадроне недостает трех казаков, но вполне возможно, они еще появятся. Так что, ночная суматоха тяжелых последствий для нашего эскадрона не имела.

Снова в поход. Выходим из Копривницы, идем на Марибор, это уже почти Австрия или даже уже Австрия, то есть по тому времени, это уже Рейх. Команда: «Построиться. Взять ногу!»

Обычно мы за пределами населенных пунктов не ходим строем, тем более не маршируем в ногу. А тут вот такое. Что-то будет.

И это еще не все. Команда «Запевай!» Запевала у нас великолепный.

— Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке, сизый селезень плывет… И эскадрон дружно:

Эх, раз сударыня,

Туда-сюда ударила.

Вдарила, врезала

В барабан.

Барабан как кабан.

Шуба рвана, без кармана,

Без подметок сапоги.

Эх, вилки, бутылки,

Тарелки, подавалки.

Просил я у Наталки

Конец помочить.

Раз дала, два дала, третий раз подумала

И сказала: завтра дам!

Припев, конечно, довольно похабный, но пел наш эскадрон здорово, да это и неудивительно: большинство в эскадроне были кубанцы, а они народ певучий.

Команда: «Эскадрон, смирно! Равнение направо!» Вон оно что. Смотрим, видим, справа от дороги, на пригорке стоит группа офицеров. Видим фон Паннвица, видим Некрасова. Кононова не видим. Проходим, двигаемся уже вольно, дальше. Рассуждаем: где Кононов?

Уже несколько дней ходят разные слухи о Кононове, слухи разные, вплоть до самых позорных. Дескать, батька, чуя близкий конец Германии и, естественно, нас вместе с ней, рванул куда-нибудь подальше от греха. Кто этому верит, кто нет, но Кононова нигде не видно, а ведь он от боя никогда не прятался. Мы даже и не знаем, кто же сейчас командует нашей бригадой, а бригада ведь носит наименование Кононовской.

Теперь, много лет спустя, мне все известно об этой истории. Тогда ситуация была такой. Несколько месяцев назад в Праге состоялся объединительный съезд представителей всех освободительных движений народов Советского Союза и был создан Комитет освобождения народов России (КОНР), председателем которого был избран генерал Андрей Андреевич Власов. Сразу же встал вопрос о включении казаков в КОНР, тем более, что казачий корпус был самым крупным воинским Формированием антибольшевистских сил. Однако это вызвало большие разногласия среди руководителей казачьих формирований. Кононов по своей инициативе и по разрешению фон Паннвица и даже с его письмом отправился в Прагу, где находился Власов, для переговоров об объединении воинских формирований в единое целое.

Исполняющим обязанности командира бригады был назначен полковник фон Рентельн, а его заместителем подполковник Борисов, сменивший Кононова на должности командира 5-го Донского полка. Однако фон Рентельн постоянно был занят выполнением каких-то важных поручений фон Паннвица, и фактически бригадой все это время суматошное командовал Борисов.

А с самим Кононовым в эти последние месяцы происходили какие-то странные превращения. Из Праги он возвратился с генеральскими погонами, но никто не знал, кто же произвел его в этот чин. Видимо, он в этом новом качестве имел какие-то особенные претензии, что, естественно, не понравилось командованию корпуса. После этого Кононов отправился в Казачий Стан, где как будто объявил, что он назначен Власовым на должность походного атамана вместо генерала Доманова, но и там его не приняли, ибо находящийся в Стане генерал П.Н. Краснов продолжал считаться высшим руководителем казачества, а он категорически возражал против какой-либо формы подчинения казачьих воинских частей А. Власову.

Всего этого мы тогда не знали. Отношение казаков к РОА и Власову было иронически- снисходительным: дескать, мы воюем, а вы бумажки пишете. Информацию о всяких процессах в освободительных движениях мы получали микроскопическими дозами, а политруков и политзанятий у нас не было. Регулярно поступали «Казачья лава» и «На казачьем посту», в них часто появлялись статьи П.Н. Краснова за подписью «Казак Каргинской станицы», в которых было много правильного и справедливого, хотя он иногда, на мой взгляд, допускал явный перебор в похвалах Германии и Гитлеру.

Манифест же Комитета освобождения народов России, с которым нам довелось ознакомиться тогда же, был, по-моему, гораздо более подходящим для будущего государственного устройства России, чем красновская «Казакия» Дона, Кубани и Терека, да еще под почти что протекторатом Германии. Если вглядеться повнимательнее в тот манифест сейчас, то можно увидеть в нем немалое сходство с ныне действующей Конституцией Российской Федерации. Пока же мы продолжали маршировать на Запад.

На войне бывают случаи, когда солдат теряет все свое нехитрое имущество.

Точную дату я назвать не могу, потеряли мы в то время счет дням. Наш 15-й казачий корпус шел днем и ночью, уходя из Хорватии, где дальше держаться уже не было никакой возможности. Немецкие самолеты разбросали листовки, в которых говорилось, что их любимый фюрер Адольф Гитлер «погиб в уличных боях в своей столице». Нам их «любимый» был до огромной лампочки, но все поняли, что войне конец.

Значит, это было в начале мая 1945 года. Немецкие войсковые части уже прекратили все боевые действия и стремились поскорее убраться из Хорватии, чтобы избежать захвата их титовскими коммунистическими частями и скорее добраться до Австрии, куда уже входили английские войска.

Наш казачий корпус делал вроде бы то же самое, только разница в нашем положении по сравнению с немцами была несоизмеримой: немцы, в крайнем случае, могли и сдаваться титовцам — не сладко, конечно, но все-таки военнопленный, Женевская конвенция, хоть и в коммунистическом исполнении, ну, и так далее. А для нас не было никаких конвенций: или сразу к стенке, или немного потом. А к стенке никому не хочется, уж лучше сложит ь свою голову в бою, в чистом поле, по-казачьи.

Не могу сказать, как двигался весь корпус, откуда мне, уряднику, это знать? Но наша Кононовская бригада шла по одной дороге: спереди конный разведдивизион, за ним наш 8-й Пластунский полк, затем 5-й Донской полк, в корпусе самый знаменитый, которым раньше командовал Кононов.

Так и шли, вытянувшись огромной колонной. Вспомнил я тогда Серафимовича. Здорово описал он поход Таманской армии в своем «Железном потоке». А кто опишет наш поход, такой же железный, и такой же опасный. Правда, после боев под Копривницей сильных боев не было, но идем и идем, справа стрекочет, слева грохочет, спереди ухает, сзади бухает, а наш корпус продирается через набитую титовцами территорию, а наши подразделения отбиваются от постоянно стремящихся напасть, навредить, обстрелять титовских отрядов. А мы идем. Остановка — гибель.