картину: из-за крайнего дома выходят три человека и направляются в нашу сторону. Идут цепочкой, метрах в десяти друг от друга, медленно, неторопливо. Это обыкновенный прием у титовцев. Это означает, что позицию нашу они видят, а нас не видят. Подходят близко, метров полтораста, уже различаем: впереди идет высокий боец в английской куртке хаки и в домотканых штанах. Наверно, и в лаптях, но нам этого не видно.

В соседнем слева эскадроне у кого-то не выдерживают нервы: длинная пулеметная очередь, те скрываются в траве, и мы их больше не видим. Они получили то, что хотели: теперь они знают, что позиция занята казаками.

Начинается обычная стрельба с обеих сторон. Опять точно по Лермонтову, «что толку в этакой безделке»… Но все стреляют, хотя куда именно надо стрелять, никто толком не знает.

Следующий день начался точно такой же вялой перестрелкой безо всякого толка для обеих сторон. С середины дня титовцы усилились: у них появились минометы. Установлены они были за ближайшим к нам домом, и нам постоянно приходится наблюдать такую картину: выпустив мины, двое или трое титовцев выходят из-за дома и, стоя во весь рост, наблюдают, куда же эти мины летят. Ну, раз, ну, два, и это уже начинает надоедать, и я с разрешения и одобрения пулеметчиков выпустил по той хвастливой троице длинную очередь. Предполагая, что с такого большого расстояния шансов поразить их у меня мало, я так направил ствол пулемета, чтобы задеть кирпичную стену дома, а это — свист, треск, рикошет пуль, осколки кирпича, одним словом, какофония, которая никому понравиться не может. Так и произошло. Попасть я не попал, но эта троица зайцами рванулась за угол и больше не показывалась. Так что, корректировать огонь приходилось теперь или помаленечку, выглядывая из-за угла, или же лежа на чердаке, где на крыше уже не осталось ни единой черепицы.

Нашему взводу фатально не везет со станковыми пулеметами. Под Джюрджевацем мы потеряли «Максим», а здесь ШКАС — шальная пуля повредила какой-то у него механизм, и он стал непригодным для боя.

А куда они стреляли из минометов, мы так и не узнали. Вроде бы по простой логике, проще всего им было вести огонь по нашему взводу, наиболее близко к ним расположенному. Однако, в нашем расположении ни одной мины не разорвалось, как и вообще в пределах нашей видимости. Бог его знает, куда они стреляли и знали ли они, куда надо стрелять.

Надо сказать, что если бойцы Тито в своей массе вполне прилично владели стрелковым оружием, то с артиллерией и минометами управлялись они плохо.

Я по каким-то делам ходил в саму Копривницу и на обратном пути наткнулся на нашу минометную батарею. Из наших родимых 82-мм минометов, на прекрасно, по всем правилам, оборудованной позиции. Конечно, я по своей минометной душе, подошел к минометчикам, все осмотрел, повосхищался и спросил: а почему они не ведут огня по этому хуторочку, что напротив нас? Окопаться титовцы, без сомнения, как следует, не смогли; и такой удар мог здорово им напортить. Ответ был: нет мин. Оказывается, и здесь это может быть. С тем я и ушел в свой взвод.

Тут память меня несколько подводит, и я не могу сказать, в какой проклятый день это произошло: в третий или четвертый? То есть, начался день хорошо, а кончился плохо.

Беда заключалась в следующем: сотник, наш командир эскадрона, перебежал к титовцам. Проделал он эту процедуру средь бела дня, верхом на коне, так это неторопливо проехал по равнине и исчез среди домов, на глазах всего полка, и ни один казак в него не выстрелил.

Мне потом казаки-старожилы тех полков, которые еще в Млаве входили в 1-ю казачью дивизию, рассказывали, что если кто-то из казаков решал перебежать к красным, он этого от своих товарищей и не скрывал, а прощались добросердечно, только говоря, что, мол, если я тебе на мушку попадусь, то ты все- таки не стреляй. Случаев таких было мало, но они все-таки были, и казаки доносителями не были, поэтому такие казаки не попадались.

Существующая в корпусе контрразведка, если кого и ловила, то это были настоящие, специально внедряемые в добровольческие воинские части, агенты НКВД, которых тоже хватало.

Трудно сказать, насколько события наступившей ночи были связаны с бегством нашего сотника, однако это вполне возможно, ибо ему, конечно, прекрасно были известны слабые места нашей обороны, и он знал, как этими слабостями наилучшим способом воспользоваться.

Так или иначе, но ночку они нам устроили веселую: побегать и пострелять пришлось на полную катушку. Где-то часов в одиннадцать одновременно, то ли заранее согласованно, то ли по какому-то сигналу, в нашем тылу, то есть между нашими позициями и городом, во многих местах началась жаркая стрельба. Конечно, это нам не понравилось. Наши окопы были расположены на откосе, и если обороняться от противника, наступающего снизу, нам было очень удобно, то от нападения сверху мы были совершенно беззащитны. Михаил послал одно отделение казаков наверх, к выходам из ходов сообщения, но это, конечно, проблемы не решало. Положение стало опасным, а что надо было предпринять, решиться было трудно.

Часов в двенадцать взводный послал связных в соседний справа взвод, но те вернулись и заявили, что взвода нет, окопы пусты. А стрельба все жарче, во всех направлениях, частый фейерверк из разноцветных трасс, слышны разрывы ручных гранат. Может, наших уже и нет нигде. Надо решаться.

Решаемся. Михаил приказывает: идти к городу, большой кучкой не держаться, но и на слишком мелкие группы не разбиваться. Ну и, конечно, быть внимательными и осторожными, следить хорошо друг за другом, чтобы не оставить раненого.

Взвод выходил из окопов двумя ходами сообщения, и таким образом мы сразу автоматически оказались разделенными на две группы. А дальше уже получалось по-разному: и объединялись, и разъединялись, и все это под аккомпанемент бешеной стрельбы. Когда я шел днем от Копривницы, местность мне показалась гладкой и ровной, теперь же все было совсем другим, постоянно попадаются неровности и ямы, а бегом в темноте не побежишь. Ракеты же только на время кое-что осветят, а после нее некоторое время вообще ничего не видишь.

Вот так и двигаемся, в нас все время стреляют, и мы куда-то стреляем; не исключено, что и в своих, и от своих. Короче, управление боем было полностью потеряно как у нас, так, скорее всего, и у противника.

Мы (это наша некоторая группа) добрались до города, и часам к двум стоим под каменным мостом, который ведет к высоким кирпичным стенам, видимо, что-то вроде монастыря. Здесь хорошо, пули сюда не залетают, защищают берега. Нас человек десять, стоим и рассуждаем, что делать дальше. А тут по мосту гулко забарабанили лошадиные копыта, и чей-то голос, явно командирский, яростно материт кого-то. Прислушиваемся, узнаем голос нашего командира дивизиона ротмистра Кириллова. Говорю казакам: надо выходить. Кто-то завозражал, но большинство меня поддержало, мы входим на мост и я, оказавшийся старшим по чину, докладываю ротмистру.

— Сколько вас? — спрашивает он.

— Человек десять.

— Забирай и вот этих, шесть человек, двигайтесь вон туда, вдоль речки до последних домов и там располагайтесь, чтоб держать под наблюдением дорогу. Никого не пропускать ни туда, ни сюда. Только не палите без толку. А своих подбирайте. Понятно? А утром я к вам пришлю связного.

Так мы и сделали. Я, оказавшись командиром, разбил казаков на три смены, и мы залегли за плетнем. До утра ничего не произошло, только к нам присоединилось еще два заблудших казака.

А там, на поле, к утру и стрельба прекратилась, и что там и как происходило, мы так и не узнали. Восстановлена была прежняя линия обороны или так и осталась брошенной, никто нам не сообщил.

Утром связной приводит нас в город и оставляет на улице: ждите, мол, приказа. Копривница — город немаленький, несколько раз оказывался в эпицентре жестоких боев, не один раз переходил из рук в руки. Беленые стены домов разукрашены «наглядной агитацией» на четырех языках: сербском, хорватском, немецком и русском. Рядом с «Живио Тито» и «Живела народно-освободилачна войска» можно увидеть и «Живио Павелич» и «Бей краснопузых», а то и «Бей красно…», ну, и так далее.

В Копривнице происходили и уличные бои, и мы стоим возле мощного дзота на перекрестке двух улиц и вспоминаем приключения прошедшей ночи. Недалеко, метрах в двадцати от нас пожилой казак укладывает-перекладывает что-то на запряженной подводе.

Наши веселые разговоры внезапно прерываются: свист, разрыв, свист, разрыв — минометный