Греки и римляне стали заложниками своей воинственности… Они презирали все то, что не было связано с почетной и прибыльной профессией воина (как им казалось). Э. Майер в докладе «Рабство в древности» цитирует застольную песнь критянина Гюбрия: «Богатство мое копье и меч и украшенный щит… А кто не отваживается владеть копьем и мечом и украшенным щитом, охраняющим тело, те в страхе (пусть) ложатся у моих ног, взывая ко мне как к своему господину и великому царю». Точно так же вели себя и римляне в эпоху своего могущества и господства. Они мечом добывали свои богатства. Х. Арендт пишет о древних греках (со ссылкой на Вебера): «Никакой деятельности, служащей лишь цели жизнеобеспечения и поддержания жизненного процесса, не было дозволено появляться в политическом пространстве, и это со столь явным риском оставить всю торговлю и ремесла прилежанию и предприимчивости рабов и чужеземцев, что Афины действительно стали (тогда) тем «Пенсионополисом», населенным «пролетариатом потребления», который так проникновенно описывает Макс Вебер». Это же в полном объеме можно сказать о Древнем Риме эпохи заката.

Однако это же может стать той послед-ней роковой каплей, что в конце концов доконает и Россию… Ведь и она превращается в такой же «Пенсионополис», где население из-за прихода к власти бездарных вождей и спекулянтов, занятых лишь перепродажей богатств наших недр, перестает заниматься серьезным и сложным профессиональным трудом, требующим высоких знаний и мастерства.

Возможно, еще одной причиной, ускорившей крах Рима, стало то, что он все менее созидал, да к тому же отдал в чужие руки торговлю. Это вело к тому, что обильные потоки награбленных богатств, проходившие через руки римских чиновников, военных, правителей, оседали в карманах чужих торговцев и ростовщиков. Сами «благородные римляне» относились к подобному роду занятий с глубоким презрением. Цицерон восклицал, уже подразумевая как бы и ответ: «Кого следует считать добрыми гражданами? Уж не торговцев ли и земледельцев?» Позже Монтескье скажет: «Я знаю, что люди, убежденные, во-первых, в том, что торговля есть самое полезное в мире дело для государства, и, во-вторых, в том, что римляне имели наилучшее в мире государственное устройство, полагали, что римляне весьма поощряли и уважали торговлю. Однако в действительности они мало о ней думали». Образовав свою огромную империю, они старались обезапасить себя сокращением связей между другими частями мира. Они создали законы, воспрещавшие всякое общение с варварами.

«Да не осмелится никто, – говорили Валент и Грациан, – посылать им вино, масло и другие жидкости даже только для угощения». «Пусть не отвозят к ним золота, – добавляют Грациан, Валентиан и Феодосий, – но пусть стараются хитростью лишить их даже того, которое у них есть». Римляне запретили вывоз железа под страхом смертной казни, а Домициан приказал вырубить в Галлии виноградники, опасаясь не пьянства, а того, что вино-градники привлекут сюда варваров, любивших вино (вино влекло их в Италию). Правда, Проб и Юлиан восстановили эти виноградники. Только позднее, ослабев, римляне позволили создать склады товаров для торговли с варварами (под их нажимом). Странно, не правда ли? Вместо того чтобы прибегнуть к самому действенному оружию, с помощью которого можно было успокоить мятежные племена, Рим предпочел воевать, пренебрегая немаловажным искусством богатеть с помощью торговли.

Перегрузка товаров. Остия

Конечно, за Римом осталась торговля экзотическими товарами Востока, Индии и Египта или с другими странами. Но и тут римляне платили гораздо больше, чем товары стоили на месте. Они осудили займы под проценты безусловно и во всех случаях, и это верно. Но к чему привели эти меры? Торговля, бывшая до тех пор профессией людей низкого происхождения, теперь вдобавок ко всему стала еще профессией людей нечестных. Монтескье, продолжая мысль, пишет: «Тогда торговля перешла в руки народа, считавшегося в то время презренным, и вскоре ее перестали отличать от самого ужасного ростовщичества, от монополии и всех бесчестных средств добывания денег. Евреи, обогащавшиеся посредством своих вымогателств, в свою очередь подверглись столь же жестокому ограблению со стороны государей, что утешало народ, но не облегчало его положения». Торговля порождала роскошь, и концентрировалась она средь узкого круга лиц. Но эти сверхбогатства не касались массы людей. А отдельные случаи страхования, которые были введены в римскую практику в начале I в. н. э., конечно же, не смогли застраховать от катастроф всю Империю.

Господство над Римом перешло в руки узкого, но очень влиятельного клана крупных собственников. Они не только влияли на политику, но и желали сами управлять государством. Если в старые времена такого олигарха, задумавшего подкупить часть народа дармовыми поставками хлеба, казнили бы, узрев в том угрозу свободы для Рима, то в позднем Риме те обрели значительную власть. Согласимся с Мервилем (1808–1894), который писал в труде «Римская история в эпоху империи» (1850): «Римская олигархия была самой бесполезной тиранией, которую когда-либо видел цивилизованный мир. Человечество задыхалось от нищеты и унижения ради того, чтобы сотня фамилий могла иметь привилегию грабить и убивать друг друга. Они заслужили свою гибель, и ее разрушители были благодетелями своего рода». Обреченный Рим должен был ожидать своих последних дней, гадая разве что лишь над тем, кто явится могильщиком страны.

Гоббс в «Левиафане» писал о болезни, похожей на плеврит. «Это бывает тогда, когда государственные финансы, оставив русло, по которому они обычно текут, концентрируются в слишком большом количестве в руках одного или немногих частных лиц – монополистов или откупщиков государственных доходов, подобно тому как при плеврите кровь, концентрируясь в грудной перепонке, производит здесь воспаление, сопровождающееся лихорадкой и острой болью». То была серьезнейшая болезнь государства, которая привела к смерти.

М. Воробьев. Закат в Риме

В-девятых, коренным образом испортились нравы римлян… Тот же Сенека не захотел оставаться просто философом, пожелал иметь высокий пост у Нерона. Этот «доблестный муж» (vir bonus), дававший другим советы приучать себя к мысли о бедности, живя время от времени на два асса, как живут тысячи рабов и бедняков, сам был владельцем огромного состояния. В письмах он осуждающе говорил о Сенеционе, умевшем приобретать, беречь деньги, пуская их в оборот, не оставляя без внимания ни одного источника прибыли. Тот уже «подбирался к откупам», когда в самый разгар охоты за деньгами взял да и умер. «Как глупо строить расчеты на весь свой век, не владея даже завтрашним днем! – вещает Сенека. – Какое безумство – сегодня надеяться на далекое будущее! – «Я куплю, я построю, я дам взаймы и стребую, я получу эти должности», – а потом, усталый и пресыщенный, проведу на покое старость». Поверь мне, даже у счастливцев будущее неверно». Такие мудрые и верные слова. И что же? Он буквально шаг за шагом воплощает осуждаемую им же программу. Хотя не раз предупреждал римский народ об опасности погибнуть от чрезмерных богатств, говоря: то, что ты отнял у других, могут отнять у тебя. Стоит ли удивляться, что Нерон, у которого была масса недостатков, но которого глупцом уж никак не назовешь, приказывает своему наставнику умереть. Логично… И тот вскрывает вены вместе с женою. По указанию императора ему дали яд, но главным ядом, убившим философа, по моему разумению, стала его же непоследовательность.

Минотавр. Мозаика

Впрочем, всем давно известно: нравы – производная величина от социальных институтов, экономических и политических законов, царящих в том или ином обществе. В Риме налицо разложение государственных институтов. Саллюстий прямо на это указывает в своих «Письмах». Сенат слаб, а сенаторы и политики превратились в жалкую кучку интриганов и бандитов. Каждый из них пытается создать собственную партию или клику. Их не волнует судьба государства. Им не интересно работать во благо отечества, они заняты своими частными делами. Всеми делами в стране заправляет «семья нобилей». Их амбициям, жадности, властолюбию, подлости нет предела. Чувства, отмечает Саллюстий, окаменели, они утвердились в своих дурных наклонностях. Все законы попраны, всюду торжествуют грубая сила и произвол, так как власть в их руках. Они делают, что хотят, берут, что хотят, выдвигают во власть того, кого захотят. Их действия Саллюстий сравнивает с действиями неприятеля, самого заклятого врага, что взял приступом город. Политики торгуют свободой и интересами государства.

Кентавр Несс. Мозаика

Молодежь не желала выполнять гражданский долг. Она увлеклась погоней за деньгами, изысканием теплых местечек, проводя время на Форуме и площадях, занимаясь сутяжничеством в судах, заискивая перед плебсом. «Теперь с утра и до ночи, в праздник и будни, весь народ без различия и все сенаторы шатаются по Форуму, не уходят ни на минуту, и все отдаются одной страсти и одному искусству – половчее составить речь, сражаются хитростью, воюют лестью, как будто все стали врагами друг другу». Губительными были подобные нравы для молодежи и творческой интеллигенции. Чем во все времена сильна молодежь? Чистотой, благородством, возвышенными мечтами и устремлениями. Что видим в Риме? Молодежь «входит в славу» тем, что «вредит кому-то», донося или открывая судебные дела против любого. Это стало модно. Все решили «стать юристами». Схожая картина в послесоветской России: все вдруг захотели быть торговцами, юристами, политиками, проститутками. Никто не хочет быть рабочим.

Цирк. Реконструкция

Господствующим течением в общественной философии стал эгоизм, торжество личного «я». Ранее мы с вами немало хвалебных слов сказали в адрес Эпикура. Конечно, он того достоин, но ведь при желании любую философию (и даже самую разумную) можно превратить в фарс, полный абсурд. Эпикурейство и стало, увы, таким учением. Решили, что служение родине, человечеству вовсе не является его главной целью. Эпикуреец в основе своей – «раб наслаждений». Только умнейшие и достойнейшие люди поняли сие учение в смысле высоких требований этики и эстетики… Скот и в эпикурейском обличье легко становится свиньей… Несмотря на то что в Риме был всего один эпикурейский философ-писатель, значительная часть римской элиты восприняла эпикурейство в самом циничном и пошлом варианте. Цицерон писал, что страдавший от пресыщения и известный своими грабежами в Македонии Пизон обратился за исцелением от охватившей его скуки к греческому философу. И тот стал излагать ему учение Эпикура. Однако Пизон, поняв учение на свой манер (или, как говорят в таких случаях, «в меру своей испорченности»), решил, что его учат не добродетели, а распущенности. Это его развеселило и очень обрадовало… Он заявил, что готов подписаться буквально под каждым словом. Таких «эпикурейцев» (в том числе и в российском обществе) становится все больше. Они, как выразился древний писатель, превращают всю общественную жизнь в грязный хлев… Так не лучше ли их изгнать? Изгнали же из Александрии эпикурейца Гегезия, коего называли «оратором смерти». Закрыв его школу, сделали очень своевременно, правильно. Ведь ученики оной убивали себя в огромных количествах. Римляне считали, что эпикурейство больше подходит шлюхе, привыкшей к наслаждениям, чем нации героической. Сенека иронично назвал Эпикура героем, переодетым женщиной.

Нерон в цирке

Любовные труды

Примерно такой же настрой прослеживался в отношении армии. Характерно звучат слова автора «Истории Августа», с энтузиазмом встретившего заявление императора Марка Аврелия Проба (276–232 гг. до н. э.) о том, что, дескать, поскольку при нем положение страны складывалось удачно и всюду царило спокойствие, в дальнейшем римская армия якобы не будет нужна вовсе. Автор писал: «Какое блаженство охватило бы всех, если бы при его правлении больше не брали в солдаты. Провинции не должны были бы содержать гарнизоны, никаких выплат (не было бы) на армию от общественных щедрот, сокровища Рима оставались бы нетронутыми, землевладельцы больше не облагались бы налогами! Это был бы действительно золотой век, обещанный им». Причиной кризиса было и то, что сама армия изменилась, ничем не напоминая армию времен республики. Многие обедневшие граждане потеряли право на службу. Другие предпочитали заниматься их делом и уклонялись от военной службы. Они не видели смысла пускаться в дальние опасные походы. Повторялась история армии Александра Македонского. В легионах падала дисциплина, а многие высшие офицеры погрязли в политиканстве, интригах и казнокрадстве. Правительство думало лишь о прибылях. Эта власть вызывала ненависть у солдат. Когда казначей Урсул заикнулся воинам, что армия обходится казне дорого (он заявил, что-де «безмерное жалование подорвало здоровье Империи»), римские солдаты его убили. Они сказали ему, как могли бы сказать русские солдаты нынешней власти: сволочи, вы жиреете на нашей крови и еще хотите, чтоб мы защищали награбленные вами сокровища! К тому же и в так называемом «гражданском обществе», как и в нынешней России, многие не желали, чтобы их дети шли в армию. Поэт Овидий, давайте скажем честно, был «моральным дезертиром».

Предметы быта и вооружения римского воина

В своих любовных элегиях он открыто воспевал уход от обязанности гражданина:

Зависть, зачем упрекаешь меня.Что молодость трачу,Что, сочиняя стихи, праздностия предаюсь?Я, мол, не то, что отцы, не