Бог Бес
Боги таковы, каковы люди, которым они служат. И все же надо признать: нравы Карфагена были дикими и варварскими, а боги отличались невиданной свирепостью. Молоха-всепожирателя услаждали самые страшные мучения. Он требовал человеческих жертв. Карфагеняне верили, что эти жертвы очистят и спасут Карфаген. Ежегодно в жертву Ваалу-Хаммону сжигали человека, отдавая ему самых красивых пленных. Каждая семья (и знатная семья) должна была отдать ему своего первенца – мальчика. Карфагеняне приносили в жертву сто детей, публично выбранных из числа семей первой знати. У них имелась медная статуя бога Кроноса. Она протягивала свои полые руки, наклоненные к земле таким образом, что «помещенный на них ребенок скатывается и летит в чрево, полное огня». Больше было бедных детей. Их сжигали заживо в медной статуе Ваала. Обычай исчез в бывшей метрополии, Тире, но карфагеняне продолжали следовать заветам, установленным пророком Моисеем. Евреи и их наследники составляли основу правящей элиты и знати Карфагена. Сегодня ни одна из так называемых развитых цивилизаций не отдает детей знати, их бесценные чада, в жертву Молоху войны, голода и нищеты. Это остается уделом плебса и толпы.
Финикийская богиня плодородия. Угарит
Вот как описал Флобер страшный ритуал принесения жертвы карфагенскому Молоху… Идола перевезли на Камонскую площадь, выбив кусок стены в храме Молоха. Идол передвигался, пятясь назад, скользя на валах; плечи его были выше стен. По улицам распространился запах благовоний. Раскрылись двери всех храмов, и в них появились скинии богов на колесницах или на носилках, которые несли жрецы. То были ханаанские Ваалы, двойники верховного Ваала. Они должны были преклониться перед его силой и уничтожиться в его блеске. В шатре Мелькарта (Мелькарта Тирийского) из тонкой пурпуровой ткани сокрыто было керосиновое пламя; на шатре Камона гиацинтового цвета высился фаллос из слоновой кости, окаймленный венцом из драгоценных камней; за занавесками Эшмуна, эфирно-голубого цвета, спал пифон, свернувшись в круг; боги Патэки, которых жрецы несли на руках, похожи были на больших спеленутых детей… Затем следовали все низшие формы божества: Ваал-Самен, бог небесных пространств; Ваал-Пеор, бог священных высот; Ваал-Зебуб, бог разврата, и все боги соседних стран и родственных племен: Ярбал ливийский, Адрамелек халдейский, Киюн сирийский; Деркето с лицом девственницы ползла на плавниках… Жрецы Ваала несли на высоких шестах металлические звезды разных цветов… Тут представлены все светила, начиная с черного Неба, духа Меркурия, до Рагаба, изображавшего созвездие Крокодила. Жрецы Цереры несли в корзинах маленькие хлебы, воспроизводившие женский половой орган; другие жрецы шли со своими фетишами, своими амулетами; появились забытые идолы; взяты были даже мистические эмблемы кораблей. Казалось, что весь Карфаген хотел сосредоточиться на мысли о смерти и разрушении. Богачи и старейшины надели самые пышные свои драгоценности. Алмазы сверкали на их черных одеждах и слишком широкие кольца падали с похудевших рук. Ничто не могло быть мрачнее, чем эти безмолвные люди, у которых серьги ударялись о бледные щеки, а золотые тиары сжимали их лоб.
Молох, пожирающий жертву
В тот день все были под властью муж-ского начала. Молох, как и мужчины, был жесток. Жрецы Молоха, упитанные мясом жертв, облеченные в пурпур, как цари, разожгли между ногами колосса костер из алоэ, кедра и лавров. Длинные крылья Молоха погрузились в огонь. Мази, которыми его натерли, текли по его медному телу, точно капли пота. Вдоль круглой плиты, на которую он упирался ногами, стоял недвижный ряд детей, закутанных в черные покрывала. Несоразмерно длинные руки бога спускались к ним ладонями, точно собираясь схватить этот венец и унести его в небо. Богатые, старейшины, женщины – вся толпа теснилась за жрецами и на террасах домов. Многие лишились чувств. Другие точно окаменели в экстазе. Беспредельная тревога тяжело ложилась на грудь. Последние возгласы один за другим затихли. Карфагенский народ был охвачен жаждой ужаса. Наконец верховный жрец Молоха провел левой рукой по лицам детей под покрывалами, вырывая у каждого прядь волос на лбу и бросая ее в огонь. Жрецы в красных плащах запели священный гимн: «Слава тебе, Солнце! Царь двух поясов земли, творец, сам себя породивший, отец и мать, отец и сын, бог и богиня, богиня и бог!..» Голоса их потерялись в грохоте музыкальных инструментов, которые зазвучали все сразу, чтобы заглушить крики жертв… Рабы, служители храмов, открыли длинными крючками семь отделений, расположенных одно над другим по всему телу Ваала (Флобер).
Победители и побежденные
В самое верхнее отделение положили муку; во второе – двух голубей; в третье – обезьяну; в четвертое – барана; в пятое – овцу. А так как для шестого не оказалось быка, то туда положили дубленую шкуру, взятую из храма. Седьмое отделение осталось открытым. Прежде чем что-либо предпринять, нужно было испробовать, как действуют руки идола. Тонкие цепочки, начинавшиеся у пальцев, шли к плечам и спускались сзади; когда их тянули книзу, раскрытые руки Молоха поднимались до высоты локтей и, сходясь, прижимались к животу. Их несколько раз привели в движение короткими, прерывистыми толчками. Инструменты смолкли. Пламя бушевало. Жрецы Молоха ходили по широкой плите, всматриваясь в толпу. Нужна была жертва отдельного человека, совершенно добровольная, так как считалось, что она увлечет за собою других. Но никто пока не появлялся… В ограду впустили обреченных, которые лежали в стороне, распростершись на земле. Им бросили связку страшных железных орудий, и каждый из них обязан был сам избрать себе пытку. Они вонзали себе вертела в грудь, рассекали щеки, надевали на головы терновые венцы. Потом схватились за руки и, окружая детей, образовали так второй большой круг. Круг то сжимался, то расширялся… Мало- помалу люди проникали в проходы и доходили до конца.
Золотые украшения из Карфагена.VII—VI вв. до н.э.
Они стали бросать в огонь жемчуга, золотые сосуды, чаши, факелы, все свои богатства. Дары становились все более щедрыми и многочисленными. Наконец некий шатающийся человек с бледным, безобразно искаженным от ужаса лицом толкнул вперед ребенка. В руках колосса очутилась маленькая черная ноша – и она тут же исчезла в темном отверстии. Жрецы наклонились над краем большой плиты, и вновь раздалось пение, славящее радость смерти и воскресение в вечности. Жертвы поднимались медленно. А так как дым восходил высокими клубами, то казалось, будто они исчезали в облаке. Ни одна не шевелилась; ибо все были связаны по рукам и по ногам. Под темными покрывалами они ничего не видели, и их нельзя было узнать… Медные руки жуткого идола двигались все быстрее. Каждый раз, когда на них клали ребенка, жрецы Молоха простирали к жертве руки, чтобы взвалить на нее преступления народа, и громко кричали: «Это не люди, а быки!» Толпа кругом ревела: «Быки! Быки!» Благочестивый люд кричал: «Ешь, властитель!» Вот так и мы преступления нашего поколения взваливаем на младенцев!
Учитывая вышесказанное, а главное то, что большими творческими деяниями пунийцы себя не прославили, видимо, в какой-то мере можно и согласиться с выводом авторов «Истории человечества», что писали сто лет назад: «Несмотря на большие богатства и значительные средства, Карфаген не завоевал себе особенных заслуг перед лицом культуры». Виной тому суровое олигархическо-аристократическое правление, культы, требовавшие жертвоприношений людей, а также торгово-посреднический характер этой цивилизации. И тем не менее заслуг пунийцев в культуре отрицать не стоит. Позитивное влияние на местные племена они, безусловно, оказали, что выразилось в строительстве городов, создании портов, в развитии промышленности и кораблестроения, в росте культуры.
И все ж Карфаген должен был уступить Риму. Причину этого отметил Цицерон в труде «О государстве». Там есть слова, многое объясняющие читателю: если бы предки римлян «не ставили блага государства превыше всего», Риму не удалось бы спастись от нашествия галлов, а также избавиться от ужаса, который внушал им Карфаген. Стоило бы обратить внимание нынешних военных структур России на следующую фразу Цицерона, где сказано о том, что дабы «раздавить гадину», Сципион Африканский перенес войну на вражеские земли, в их города, отведя угрозу «от ворот нашего города». Сей метод неплохо бы перенять и нам. А то уж больно много расплодилось независимых бандитов, решивших, что о нас можно вытирать ноги. Так сделал Ганнибал, перенеся театр военных действий в Испанию и Италию, то есть на земли, близлежащие к Риму. Такой же тактики придерживались все великие полководцы, желавшие остановить врага. Правда, и такая тактика – не панацея. Известно немало случаев, когда те, кто начинал с вторжения на чужую территорию, в итоге терпел сокрушительные поражения.
Портрет Сципиона на монете из Канузия
После побед Рима развалины Карфагена стали той первой ступенью, с которой началось возведение мирового владычества империи. Два наиболее известных, грозных противника – Карфаген и Македонская держава – вынуждены были уступить место Риму. Война 200 г. до н. э. против Филиппа знаменовала собой первый «акт зарождения римского империализма». Со смертью Ганнибала, что умер в один год со Сципионом (183), после сокрушения Карфагена, примерно к 120 г. до н. э., происходит завершение триумфа Рима. Исходной точкой постоянного отныне процесса завоевания Римом всего западного мира, писал Лансель, сопровождавшегося установлением его политического господства, в результате чего Рим по отношению к Западу стал тем же, чем была Греция по отношению к эллинистическому Востоку, послужили именно события, последовавшие за окончанием 2-й Пунической войны. В эти годы свершился и поворот в римском национальном сознании. С расширением государства римляне стали воспринимать себя как империю, как культурную доминанту, что равна или даже превосходила Грецию и Карфаген. Пожалуй, первыми это почувствуют на себе женщины, самый тонкий барометр настроений. Во всяком случае, уже в 195 г. до н. э. при консульстве Л. Флакка и Катона отменили закон трибуна Оппия, что 20 годами ранее требовал от римских женщин ограничить тягу к роскоши (им запрещалось носить золотые украшени, пышные наряды и разъезжать в конных экипажах). В начале II в. до н. э. в Рим сплошным потоком потекли потоки богатств из Испании, Греции, Малой Азии, а затем из Карфагена. Рим становился мировой империей. Так что если культура античной и средневековой Западной Европы в конечном счете оказалась латинской, а не карфагенской, то произошло это потому, что римляне одолели своего грозного противника и уничтожили его.
Во многом благодаря Сципиону Рим пришел к периоду длительного прочного господства (на протяжении последующих пятисот лет). Поэтому часто говорят о великом триумфе Сципиона Африканского, чья роль в истории превосходит роль и значение Александра Македонского. Сравнивая эти две фигуры, историк отмечал: «Достижения Александра, быть может, превышали сципионовские по масштабу – на самом деле не так уж сильно, ибо если Александр установил империю от Дуная до Инда, которая развалилась после его смерти, то Сципион построил для Рима империю, которая простиралась от Атлантики до Черного моря и гор Тавра, – империю, которая выстояла и выросла. И там, где Александр строил на фундаменте, заложенном Филиппом, Сципион вышел на сцену в момент, когда самый фундамент римской власти в Италии был потрясен чужеземным врагом». Фигура Сципиона на многих производила впечатление, подобное явлению величественного, бессмертного божества. Говорят, что одной из причин было то, что с тех пор как он облекся в тогу, стал политиком, не было дня, чтобы он не ходил на Капитолий (когда был в Риме) и не сидел там долгое время в одиночестве и безмолвии, словно беседуя с богами. Что же до клеветы, сопутствующей великим, вспомним одну историю. Завистники Сципиона, среди которых главной фигурой был «ревнитель старины» Катон, как-то устроили над ним судилище, требуя отчета о деньгах, что якобы получил брат Сципиона от царя Антиоха. В тот день сам Сципион явился на суд и заявил народу Рима: «Я вспоминаю, квириты, что сегодня тот день, в который я победил пунийца Ганнибала, смертельного врага нашего государства… Я одержал вам эту победу и заключил мир, на который не было никакой надежды. Так не будем же неблагодарны к богам. Я думаю, оставим этого бездельника (и клеветника. –
Ж.-О.-Д. Энгр. Сон Оссиана
Многие видели в нем бога… По этой причине поэт Энний, его друг, поместил Публия Африканского «не только в храм, но на небо», поместил смертного на небо вместе с Энеем, Ромулом, Геркулесом, сказав, что Геркулес почитается в числе богов, как Сципион, Публий Африкан-ский. Другой римлянин, Цицерон, закончил свою книгу «Государство» видением Сципиона, который предстает в «Сне Сципиона» (по аналогии со сном Энния). Сципион говорит: «Итак, если ты захочешь смотреть ввысь и обозревать эти обители и вечное жилище, то не прислушивайся к толкам черни и не связывай осуществления своих надежд с наградами, получаемыми от людей; сама доблесть, достоинствами своими, должна тебя увлекать на путь истинной славы; что говорят о тебе другие, о том пусть думают они сами; говорить они во всяком случае будут. Однако все их толки ограничены тесными пределами тех стран, которые ты видишь, и никогда не бывают долговечными, к кому бы они ни относились; они оказываются похороненными со смертью людей, а от забвения потомками гаснут». И далее тот же Сципион говорит слушателю, который готов трудиться во имя славы его родины: «Да, дерзай и запомни: не ты смертен, а твое тело. Ибо ты не то, что передает твой образ; нет, разум каждого – это и есть человек, а не тот внешний вид его, на который возможно указать пальцем. Знай же, ты – бог, коль скоро бог – тот, кто живет, кто чувствует, кто помнит, кто предвидит, кто повелевает, управляет и движет телом, которое ему дано, так же, как этим вот миром движет высшее божество». Бренным же нашим телом движет жизненный дух.
Сципион Эмилиан, внук Публия Африканского и наследник его великой славы, приехав в Африку, идя по стопам деда, также увидел сон, когда к нему с небес спускается сам Сципион, ставший богом. Они вместе взмывают ввысь, туда, где музыка сфер, гармония вселенной, где сияют лучи славы и слышится неземная музыка. «Сон Сципиона» произвел неизгладимое художественное воздействие на умы потомков: Макробий его комментировал, Данте ему подражал, Петрарка перелагал в «Африке», Боттичелли рисовал, а Энгр копировал («Сон Оссиана»). Писатель Гофман, прочтя ребенком это произведение, вспоминал: «Я, помню, убегал иной раз в светлые лунные ночи из дому и прислушивался, не донесет ли ветер до меня отголоска тех чудных звуков». Так Сципион в сознании всех последующих веков остался как «житель звездного неба, небренной земли».
