упасть. Стенки тоже стали влажными. Из них торчали многочисленные корешки, которые слабо белели в полутьме. Но держаться за них было нельзя – они тут же обрывались…

Он глянул наверх и удивился, насколько же глубоко отступила вода, которая всегда держалась на одном уровне. Что могло заставить ее уйти в глубину почвы? А может, ее и вовсе нет, колодец высох?

Рука Анартая случайно коснулась какого-то предмета за поясом. Рукоятка ножа. Он сжал ее – ручка оказалась мягкой, податливой. «Ну да, Курбан так и говорил, что это вещество на лезвие не годится…» – смутно припомнил мальчик. Но мысль скользнула, не задержавшись в мозгу. Машинально он опустил руку и потрогал лезвие – оно, прежде такое твердое, также послушно прогнулось под пальцами.

Однако Анартай к этому моменту уже перестал чему бы то ни было удивляться.

Он пригляделся. Глубоко внизу мерцала вода, похожая на око затаившегося зверя. Однако прошло еще немалое время, прежде чем носок Анартая коснулся ледяной влаги. Рискуя свалиться, он нагнулся, зачерпнул ладошкой воды, глотнул… и едва не вырвал. Вода была горше полыни, от нее несло чем-то тухлым. От резкого движения нож выскользнул из-под ремня и, глухо булькнув, ушел под воду. Ему даже почудилось, что какая-то невидимая сила выдернула нож. «Кажется, схожу с ума», – отрешенно, как о ком-то постороннем, подумал Анартай.

Пить испорченную воду он не решился, ограничился тем, что смочил лицо и губы, морщась от мерзкого запаха. Вскрикнул от боли, коснувшись щеки: на ней снова открылась язва, которая вроде бы давно зарубцевалась…

В шахте колодца начало темнеть, и он заторопился наверх. Ступени успели немного подсохнуть, и подниматься было легче, чем опускаться. И хотя он спешил, подгоняемый неясным чувством страха, пока лестница оставалась надежной.

Анартай остановился. Над ним, закрывая небо, возвышался узкий конус из опавших листьев. Он понял, что это враз опали мощные растения, которые окружали колодец.

– Словно муравья в щели засыпало, – проговорил он громко, но слова умирали в воздухе, едва народившись.

Когда, разбросав груду листьев, Анартай выбрался наружу, оазиса было не узнать. Все листья облетели, растения стояли голые. Со всех сторон его окружал мертвый лес. Зрелище было страшным, но, по крайней мере, он знал отсюда дорогу в кишлак. И он поспешил туда.

Должен же кто-то разобраться, что, собственно, происходит? Мудрый кузнец Курбан, который столько знает. А отец? Караванбаши обошел полмира…

Анартай шел, стараясь не касаться стволов растений: при первом прикосновении они падали. Впрочем, стволы рушились и без всякого прикосновения – то одно, то другое падало само по себе. Идти стало скользко – листья расползались под ногам, словно жидкая глина.

Джунгли не загораживали окоем, видно было далеко. Дорога, вильнув, выползала на пологий холм. Оазис кончился.

Анартай остановился, протер глаза. Что случилось? Кишлак исчез. Вместо улицы, вдоль которой тянулись два ряда аккуратных домиков, он увидел только три-четыре хижины, которые торчали, словно зубы во рту столетнего старика.

Мальчик побежал к аулу что было духу и остановился, только когда сердце затрепетало раненой птицей.

Медленно подошел он к месту, где стояла крайняя хижина. Теперь здесь была только груда развалин… Землетрясение, что ли, разрушило кишлак? Но как же мог он, Анартай, не ощутить его?..

Он огляделся – вокруг не было видно ни одного человека. Попытался крикнуть, но голос замер, как давеча, в шахте колодца.

Едва переставляя ноги, словно на них висели пудовые гири, он приблизился к развалинам, долго вглядывался в них. Попытался поднять целый саман, каким-то чудом не разрушившийся, но тот рассыпался у него в руках, словно сделанная ребенком лепешка из песка.

В следующем дворе размещались кузница и дом, в котором жил Курбан с внуком.

Дом был разрушен, но кузница стояла нетронутой. «Может быть, они в кузнице?» – подумал Анартай с внезапно вспыхнувшей надеждой.

Однако, едва он успел сделать несколько шагов, кузница медленно, словно во сне, осела. Провалилась крыша, обрушились стены – все беззвучно, что усиливало впечатление нереальности происходящего.

Над местом, где он провел столько часов, помогая вместе с Атагельды старому кузнецу и слушая его неторопливые рассказы, взметнулось облако пыли, которое долго не хотело оседать.

Нужно было пройти всю улицу, посмотреть, остался ли кто-нибудь в живых, но Анартай почувствовал, что силы оставили его. Он стоял, боясь прислониться к растению, на которое был надет глиняный горшок.

Издалека долетел сухой, горячий ветер – дыхание пустыни, о которой Анартай успел позабыть.