Из разрубленного ствола брызгали, сочились жидкости разного цвета. Прозрачная, как слеза, капля сползла по стволу и тут же раздулась в огромный шар наподобие мыльного пузыря. Поверхность шара заиграла всеми цветами радуги.

На какое-то мгновение Анартая охватил страх. Может, бросить недорубленный ствол и бежать отсюда подобру-поздорову, пока ничего страшного не приключилось? Но он преодолел робость: в конце концов, джигит он или не джигит?!

Помедлив, Анартай засмотрелся на шар. Его поверхность неуловимо быстро меняла расцветку. Затем на ней начали проступать какие-то письмена. Жаль, Анартай читать не умел. Да полно, письмена ли это? Разнокалиберные кружочки, квадратики и прочие значки соединялись между собою прямыми и волнистыми линиями, среди них мелькали параллельные черточки, похожие на след арбы на дороге.

Казалось, от шара исходит сияние, не затмеваемое даже солнечным светом. Анартай с внезапной злобой ткнул его ногой, и шар лопнул, издав долгий мелодичный звук, который некоторое время висел в воздухе.

Мальчик тут же почувствовал изнеможение, упадок сил. На него накатил внезапный приступ сонливости. «Отдохну немного», – решил он и сел, привалившись спиной к недорубленному стволу. Листья перед ним продолжали волнообразно колыхаться, хотя ветра по-прежнему не было.

Откуда-то взялось невероятное количество мотыльков – никогда их столько в оазисе не было. Они беспокойно кружились, перелетали от одного растения к другому, облетали вокруг листьев. Или никаких мотыльков нет, а просто в глазах рябит?

Анартай потер слипающиеся веки. Глаза его закрылись, и он задремал.

…Руки и ноги начали быстро уменьшаться, таять, и скоро он превратился не поймешь во что – то ли в некий кокон, то ли просто в обрубок. Но – странная вещь! – боли при этом не чувствовал. И только, ощущая свою новую форму, мучительно старался припомнить – чем же он теперь стал? Что-то очень знакомое кружилось в мозгу, но догадка не давалась, ускользала, словно золотая рыбка, когда пытаешься ее рукой поймать в бассейне.

Где-то в сознании с калейдоскопической быстротой проносились картины, разобраться в которых было немыслимо. Даже миражи, которые он не однажды наблюдал во время путешествия каравана, не шли ни в какое сравнение с этими удивительными видениями…

Но, может, это и не видения вовсе, а самая настоящая действительность?

Он двигался, подчиняясь неведомым силовым линиям, которые пронизывали его, не причиняя боли, летел, словно пушинка, гонимая ветром. Невозможно описать ощущение, доставляемое силовым полем: словно тысячи нежных рук несут тебя по воздуху, через пространство, осторожно передавая друг другу.

Он летел над зарослями, и вдруг опустился на землю, и с такой же легкостью проник в глубину ее, словно почва была такой же эфемерной, как воздух. Землю пронизывали червеобразные отростки. Иные были неподвижны, другие двигались – хотя и крайне медленно, но он угадывал их ход. Это были корни, питавшие стволы растений. Не обычные корни и не обычные растения. Во всяком случае, в прежней, земной своей жизни Анартаю наблюдать таких не доводилось.

Вот круглое отверстие, вертикально прорезающее почву. Его окружает целая паутина корешков. Но вместо того чтобы всасывать влагу, перегоняя ее растению, они перекачивают ее в шахту. И в ней поблескивает водяной круг, застывший на одном уровне. В воде колышется холодная звезда…

А он продолжает двигаться между корнями, не задевая их.

Вот корни, захватив на поверхности земли какой-то предмет, медленно увлекают его в глубину почвы, раздвигая песчинки и опавшие листья. Бледная тень воспоминания скользнула, так и не вспыхнув догадкой. Стальная узкая поверхность… Тонкое лезвие, на котором играет солнечный луч… И письмена на стали, загадочные письмена… Где же видел он их?!

Огромный шар, пустой внутри. Здесь царит темнота, но каким-то образом он все видит. И снова вязь, бегущая по вогнутым стенам. А эти юркие геометрические фигурки, кружки, квадраты и треугольники, соединенные линиями, он уже видел недавно – или тысячу лет назад – на поверхности хрупкого пузыря, переливающегося всеми цветами радуги.

Движения его внутри шара постепенно ускорялись. Если он влетел сюда со скоростью улитки, то неведомые могучие силы, подхватив, раскачали, закружили его, все быстрее и быстрее.

Вместе с ним совершали какой-то сложный танец и силовые линии. Летая вдоль них, он уловил некую закономерность: линии выстраивались в пространстве, ограниченном сферой, определенным образом. Они повторяли форму мучительно знакомых Анартаю предметов, назначение которых он никак не мог вспомнить. Только вспыхивала в памяти кузница, озаренная пламенем, молот, ударяющий по наковальне, снопы искр, выскакивающие при каждом ударе, и две очень знакомые фигуры…

Нет, это уже не огонь в печи, а ревущая река пламени, которая бесконечным потоком вырывается из круглого отверстия, похожего на колодец. Он глядит в окно – не окно, в нем – черное как сажа, небо, немигающие колючие звезды, в мозгу отпечатываются произнесенные кем-то рядом слова:

– Экран внешнего обзора…

Он озирается – кругом тысячи и тысячи таких же, как он. И его осеняет, кем же он стал: не обрубком, не коконом, а зерном! Да, зерном. Но какого неведомого растения?

И куда несется корабль, подобный щепке в бурной реке пламени?

Адский взрыв, огонь охватывает все отсеки, пламя сжирает все подряд. И вот уже он один, совершенно один в открытом пространстве.

Перед ним медленно, как бы тягуче – это связано с вращением вокруг собственной оси – возникают картины страшной, никогда не виданной красоты. Небо стало еще черней, чем оно казалось на обзорном экране, оно напомнило Анартаю бархат, который он видел однажды в богатой лавке заезжего купца. (Когда, в какой жизни это было?..) И звезды стали ярче, они горели теперь, словно виноградины.

А вдали все яснее вырисовывалось, увеличиваясь с каждым днем, желтое, украшенное беспокойными протуберанцами светило, температура поверхности которого – каким-то образом он знал об этом – составляла шесть тысяч градусов.

В долгом полете одна мысль билась в мозгу: ничего нет ужаснее муки одиночества. Он тосковал по себе подобным. Но кто они, ему подобные? Зерна неведомых растений, каждое из которых таит в себе потенциал, которого достанет на целую планету? Или те двое в бликах кузнечного огня?..

Анартай очнулся с мучительно бьющимся сердцем. Странный сон. И до жути реальный. И сколько проспал он: несколько мгновений или целую вечность? Примерное время можно было определить по солнцу, но он был слишком взволнован, чтобы сделать это. Голова все еще полна была тающих, разорванных видений, похожих на бред малярийного больного.

Он поднялся на подгибающихся, ватных ногах. Глаза резанул косой солнечный луч, он, машинально сощурившись, посмотрел на светило.

…Температура солнца? И он знает, какова она? Какая бессмыслица! Разве возможно измерить жар божественного, жизнетворного светила?!

Анартай достал из-за пояса нож, на котором запеклись разноцветные капли сока растения, обернулся к матерому стволу… и тихонько ахнул: зарубка, которую он сделал, почти совсем успела затянуться. О ней напоминал только яркоалый рубец, похожий на шрам.

Еще немного – и от его трудов не осталось бы и следа.

– Проклятый эмир! – пробормотал Анартай. – За жизнь свою презренную цепляешься? Ничего не выйдет! – выкрикнув последние слова, он с удвоенной яростью накинулся на ствол.

Теперь даже щепки отлетали при особенно удачных ударах тесака.

Забрызганный с головы до ног липким, тягучим соком, он дышал тяжело, словно загнанная лошадь.

Наконец верхушка ствола дрогнула, растение начало клониться и с шумом рухнуло, увлекая за собой соседние мелкие растения. Тяжелый ствол едва не задел Анартая – в последний момент он успел отскочить: ствол должен был упасть совсем в другую сторону, но уже в момент падения круто изменил направление.

Полный радости оттого, что счастливо избежал опасности, Анартай несколько мгновений смотрел на поверженного исполина. Только теперь он увидел, каким высоким было растение. Цвет коры его менялся на глазах – или это игра солнечных бликов? Нет, солнце здесь ни при чем. Под снова полупрозрачной кожицей, словно за тусклым стеклом, медленно замирали токи, утяжелялась пульсация, застывало таинственное движение внутренних сил.

Вокруг просветлело. Анартай поднял голову. Облако привычной круглой формы, висевшее над оазисом, все утро наливавшееся темнотой – добрым обещанием дождя, – вдруг быстро начало светлеть, таять, растворяться в бездонной сини небес.

– Ладно, проживем и без дождя, – подумал Анартай. – Не привыкать. Воды в колодце и так хватает.

Он медленно прошелся вдоль лежащего растения, которое мысленно называл «эмиром». Листья его уже не тянулись, не поворачивались вслед за идущим. Они успели поникнуть, края их вяло приспустились и свернулись. Он сорвал один – тот, утративший упругость, отделился от ветки неожиданно легко. От слабого колебания еще несколько листов оторвались от растения и, кружась, упали на землю.

«Ну, утру я нос Атагельды! – с улыбкой подумал Анартай, стараясь подавить тревожное чувство, растущее в груди. – Больше не будет молиться на этот старый, трухлявый ствол!»

Он пнул ногой растение, и носок неожиданно легко вошел в ствол, который еще минуту назад – мальчик мог поручиться – был твердым, как ему и положено.

Он опустился на корточки, сунул руку в образовавшееся отверстие: там была пустота, прошитая тончайшей паутиной.

Только тут Анартая охватил страх. Он быстро выпрямился, огляделся.

С оазисом определенно что-то произошло, видимо, за то время, пока он возился с проклятым эмиром, подумал Анартай. Листья без видимой причины начали потихоньку опадать, но не желтые, отмеченные увяданием, нет! – а зеленые, полные соков жизни. Слой их становился все толще, а ветви растений обнажались.

Внезапная боль пронзила щеку. Оса, что ли, укусила? Он махнул рукой, отгоняя невидимое насекомое, и бросился бежать, однако после нескольких шагов увяз в груде листьев, осыпавшихся с купы растений. Он погрузился в листья по грудь, а сверху продолжали сыпаться новые.

Он прыгнул, словно заяц, и выскочил на поляну, где слой листьев был потоньше. Щека болела все сильнее, однако он не обращал внимания на боль, гонимый инстинктом самосохранения.

Теперь он выбирал путь подальше от растений – так было меньше препятствий в виде опавших листьев, легче бежать.

Вскоре добавились новые препятствия: падали не только листья, но и стволы растений. Неизвестно какая сила заставляла их переламываться у основания и тихо клониться к земле подобно подкошенной травинке.

Тропинку, которую протоптали аульчане, когда ходили к колодцу за водой, Анартай так и не сумел обнаружить: ее плотно присыпали листья. И он бежал, бежал куда глаза глядят, руководствуясь чутьем подобно перепуганному зверьку.

А листья все падали, падали, и этому не было конца. Временами они чудились ему зелеными хлопьями, которыми некто вознамерился его засыпать, захоронить.

Несколько раз Анартай попадал в ямы, полные листьев, спотыкался о колдобины. Щеку жгло огнем.

Но вот вдали показалась прогалина, за которой располагался колодец. Значит, он бежит правильно! На душе стало полегче. Здесь листьев поменьше, можно будет передохнуть, напиться: у него давно уже пересохло в горле, а язык стал неповоротливым, словно чужим.

Анартай замедлил шаг, с опаской ступил на ступеньку, ведущую вниз, к воде. Он ожидал чего угодно, вплоть до того, что земля разверзнется под ногами и поглотит его. Но ничего не произошло. Глина под ногами была надежной, прочной, слегка пружинила, как всегда, и холодила босые ступни.

Когда, однако, Анартай ухватился за стебель, чтобы поддержать равновесие, тот, обычно гибкий и крепкий, жалобно хрустнул и надломился. Мальчик едва не упал.

Из узкого колодца, как всегда, тянуло сыростью и каким-то ленивым покоем. Анартай остановился посреди лестницы, прислонился к стенке, стараясь прийти в себя. Сейчас он напьется, выберется наружу, и все страхи окажутся дурным сном. Листья? Ну, что листья? одни опадают – другие вырастут. Таков закон природы, который касается даже этих странных растений. Стволы валятся? Их заменят молодые побеги: они наблюдали с Атагельды, как славно лезут из почвы юные ростки!.. Зеленый лист гибнет? Внезапный мор на него нашел, бывает и это. Однажды, он помнит, целый виноградник осыпался, такая хворь на него напала.

Переведя дыхание, он двинулся дальше. Парню показалось, что он спускается необычно долго. Ступеньки пошли осклизлые, мокрые, приходилось спускаться очень осторожно, чтобы не