на печь и пепел. Рожденный из дерева, огонь истребляет его, превращает в уголья и золу и сам покоится в пепле, как в жесткой постели. Позднее, позабыв первоначальную основу мифа, народ связал с означенными именами объяснения, на которые наводили его, с одной стороны, религиозное поклонение огню, а с другой — наклонность видеть в замарашке, покрытом сажею, существо нелюбимое в семье, невинно страдающее и преследуемое злою мачехою. В таком страдальческом положении изображал миф светлых богов в холодные месяцы года, когда над всем миром властвует скупая мачеха-Зима, и подвиги, совершаемые в сказках героем-замарашкою, имеют целию разрушить владычество зимы и возвратить ясные дни лета.

Сидеть вблизи очага, оберегателя семейного счастия и покоя, — знак, что человек отдает себя под покровительство и охранение родных пенатов, знак особенной привязанности к домашнему крову, семейной жизни и ее кротким добродетелям, наконец, знак полного подчинения прародительским уставам и принятия на себя хозяйственных забот и трудов.

Под замаранною от дыма и пепла одеждою должны таиться чувства набожности, любви, кротости, готовность переносить незаслуженные притеснения, распорядительность и трудолюбие; всеми этими качествами и наделены сказочные герои и героини — Попяловы и Пепелюги.

Но огонь, пылающий на домашнем очаге, или воплощение его = дед-домовой чтился как основатель и владыка рода. По мнению шведов, домовой обитает в растущем около дома дереве, от которого никто не решится отломить ни сучка, ни ветки; в противном случае ломается семейное счастие. В разных местах Германии рассказывают, что домовые духи живут между дровами, приготовленными для отопления избы.[356]

По польским же и чешским преданиям, родоначальником славянского племени был Попель — личность мифическая, в которой мы узнаем сказочного героя, происшедшего от древесного обрубка (сравни выше с преданиями о кобольдах). Заметим, богатыри, герои занимают в народных сказаниях срединное место между богами и людьми, как посредствующее между теми и другими поколение; о многих героях саги утверждают, что они народились от любовного сочетания богов и богинь со смертными[357] и что от этих героев ведут свое начало славные королевские роды, которые, таким образом, по восходящей линии состоят в родстве с небесными владыками. [358]

По свидетельству Геродота, скифы верили, что боги, герои, все люди вообще, и племена скифские в особенности, происходили от верховного божества Неба (Хива = Зевса), которому они придавали эпитет papaios — слово, сближаемое Бергманом с греч. ?????, арм. рар, славян. папа — отец, предок, родоначальник. По мнению германцев, бог Tuisko (Tivisko — сын Неба; tiv = Див) был отцом Манна, первого человека, и чрез него прародителем всего немецкого народа, что напоминает индийского Мана, который спасся от гибели во время потопа и стал родоначальником людского племени.[359] Творческие силы неба столько же зависят от посылаемых дождей, как и от лучей весеннего солнца, дарующего ясные и теплые дни; в небесных богах, представителях этих творческих сил, древнейшие мифы соединяют воедино черты, принадлежащие весеннему солнцу, с чертами громовника (припомним Аполлона, Фрейра, воинственную деву Зoрю). Поэтому рядом с вышеуказанными преданиями встречаем другие о происхождении рода человеческого от Солнца. По скифскому преданию, Небо родило бога Солнце (Targitavus, Svalius), у которого было три сына: Щит, Стрела и Коло (колесо = воз и соха); эти три брата и почитались родоначальниками скифов — воинов, кочевников и пахарей. Согласно с этим, «Слово о полку…» называет русичей внуками Дажьбога (солнца): «погибашеть лзнъ Даждьбожа внука», «встала обида в силах Дажьбожа внука».[360]

Мы видели, что понятие о божественном предопределении (судьбе = Роде) старинный памятник связывает с богом-громовником, который, бросая с неба камни, творил из них людей; то же понятие соединяется и с Солнцем, которому чехи дают название Деда-всеведа.

Имя деда присвояется славянами не только солнцу, но и божеству весенних гроз. В народных обрядовых песнях доныне повторяется воззвание «Ой Дид-Ладо!». Ладо соответствует немецкому Фрейру; песни, сопровождаемые означенным воззванием, возглашаются при встрече весны (на Семик и Троицу), и в одной из них воспевается приготовление пива, т. е. того опьяняющего, бессмертного напитка, который заваривают небесные духи во время весенней грозы.[361]

У западных славян было в обычае при начале весны, прогоняя Морену (Смерть, Зиму), носить дедка и петь в честь его обрядовые песни; о нем рассказывали, что дедко всю зиму сидит в заключении в хлебных амбарах и поедает сделанные запасы, т. е. в зимний период времени он лишается своей производительной силы, успокаивается от своих обычных трудов и питает род людской старым хлебом.[362] С наступлением весны он выходит из заключения и начинает засевать землю и растить хлеба.

У болгар[363] существует поверье, что Дедо-Господь ходил некогда по земле в образе старца и поучал людей пахать и возделывать поля. Украинские поговорки: «пищить, як дидько в градовий хмари», «жене, як дидько витри»[364] — свидетельствуют о связи дедка с тучами и ветрами. Домовой, как представитель того же небесного пламени, низведенного на домашний очаг, известен на Руси под именем деда.

Под влиянием тех демонических свойств, какие издревле приписывались облаченному в мрачные тучи громовнику и домовому, и отчасти, может быть, под влиянием христианства слово дедко стало употребляться в значении черта; у Памвы Берынды стоит при этом слове такое объяснение: «сице бо нецыи обыкоша диавола именовати»,[365] что подтверждается и народными поговорками и клятвами: «ходить, як дидько по пеклу» (вар. «шибаецця, як черт пекли»), «скаче, верещить, як дидько», «а сто дидькив у твои бебехи та печинки.[366]

Нашему выражению: «Дид-Ладо» равносильно литовское didis Lado; didis, или didelis, значит великий, старейший.[367] Нестор дает Перуну первое место при исчислении языческих богов, без сомнения, потому, что с ним нераздельно было понятие о главном и старейшем божестве. Облачное небо, творящее громы и молнии, у всех индоевропейских народов носило название отца: pita Dyaus (Divas-pati было прозванием Индры), ????? Z???, Jupiter; у славян великий старый бог, прабог; [368] у германцев Один (Вуотан)=Allvater — отец богов и людей, Aldafadhir — отец людей; Aldagautr — der Menschen Urvater, Ahnherr, Erzeuger, Top = der alte Gott или Vater; у финнов Ukko Jumala: Jumala — небо, Ukko — дед, старик, домовладыка,[369] и вместе с тем собственное имя бога-громовника. Заслыша громовые удары, финны говорят: «Ukko pauha» (буквально: дед гремит), подобно тому, как шведы выражаются о громе: «Добрый старик или добрый отец едет!»[370]

Мифические представления о первозданных людях — дубе и ясене, о родстве души человеческой с стихийными существами, о лесных духах и девах, жизнь которых неразрывно связана с известными растениями, — повели к созданию разнообразных сказаний, повествующих о превращении человека и переходе души его в дерево или цветок. Вера в возможность подобных метаморфоз, наследованная от глубочайшей старины, была скреплена тем воззрением, какое имел древний человек на самого себя. Рождение дитяти и его медленное, постепенное возрастание сравнивал он с прозябанием дерева; отдельные части тела представлялись ему подобием тех отростков и ветвей, какие дает из себя древесный ствол. Такое воззрение засвидетельствовано историей языка. Семя служит общим названием и для зерна, из которого вырастает всякий злак и всякое дерево, и для оплодотворяющего начала в животных и человеке. Беременность уподобляется всходу посеянного зерна; так, в народной былине говорит жена богатырю Дунаю:

В других песнях богатыри наказывают своей дружине избивать вражеское царство, рубить и старого и малого, не оставить ни единого человека на семена.[371] «Семячко» употребляется в областных говорах как ласкательное название дитяти.[372] О беременной женщине выражаются на Руси иносказательно: «покушала горошку», а в сербской песне, которую поют после родов, страдания родильницы изображаются следствием того, что она наелась бобов.[373] Рождение младенца уподобляется принесенному злаком или деревом плоду: понести плод — забеременеть, бесплодная женщина — та, которая не рожает. Встреча с беременной женщиной сулит пахарю урожай. По древне-германским законам такая женщина могла безнаказанно входить в чужой сад и вкушать плоды; [374] верили, что то молодое дерево, с которого первые плоды сорваны беременной женщиною, непременно будет урожайно.[375] Наоборот, лужичане советуют будущей матери съесть первый плод с дерева, чтобы счастливо выносить и родить ребенка.[376] Названия ноги, руки, пальцев и ногтей в санскрите объясняются уподоблением человека растению. Ногами человек касается земли и тем напоминает дерево, прикрепленное корнями к матери сырой земле; впечатление это выражено словом pada (лат. pes, pedis, литов. padas, готск. fotus) — не только нога, но и древесный корень. Если ноги сравнивались с корнями, то самое туловище представлялось стволом, а руки казались отростками: санскр. cakha — рука и ветвь соответствует литовскому szaka (ветка) и рус. сук, сучок, пол. sek южность шака — кисть руки; слово рика (пол. reka) сближается с нем. Ranke — ветвь или плеть вьющегося растения. Сверх того, рука обозначается в санскрите сложным panca-cjakha (pancan — пять и cakha — ветвь, сук), т. е. имеющая пять сучков или пальцев; палец — kara-cakha, собственно: ручной сучок (kara — рука от kri — делать=делающая). Ноготь вырастает на пальце, как лист на ветке, и потому называется: kara-ruja (rui — расти) = растущий на руке;[377] наше ноготь, старин. нокть, литов. nagas, санскр. nakha от nakh — ire, se movere, т. е. растущий.[378] Рамень, раменье — лес, поросль, рaменный — боровый, лесной происходят от одного корня со словом рамо, рамена — плечи;[379] шкура в некоторых областных наречиях означает древесную кожу;[380] волоса народный эпос отождествляет с травою, а траву и цветы называет волосами земли.

Сравнивая зарождение ребенка со всходом посеянного зерна, поэтическая фантазия внесла это представление в народные сказки. Так, русский богатырь Покатигорошек и хорутанский Петр Бреборич (Peter Breboric) родились от зерен, съеденными матерями того и другого.[381] Осиротелая мать, у которой змей унес дочь и убил двух сыновей, идет нa реку и видит: катится по дороге горошинка и упадает в воду. «Божий дар!» — думает она, достала горошинку и съела; от того зерна понесла она плод и родила сына, будущего победителя страшных змеев. Валахская сказка[382] выводит героем королевича Флориана, или, выражаясь русским эпическим языком: Цвет-королевича. Некоторый король заключил свою дочь-красавицу в крепком зaмке, желая предохранить ее от обольщений. Королевне исполнилось шестнадцать лет, и красота ее была так всесильна, что когда она гуляла по саду, то цветы склоняли перед ней свои пестрые головки, птички замолкали в кустах и рыбы выглядывали из вод. Раз, когда королевна была в саду, подошла к ней незнакомая цыганка и подарила пучок прекрасных пахучих цветов. Красавица принесла цветы в свой терем и поставила в воду; вода сделалась пурпуровой, и на ней показались золотые и серебряные звездочки — точно такие, как душистая пыль, покрывающая лепестки цветов. Королевна выпила эту воду — и тотчас сделалась беременна и родила могучего сына, который так же поражает змеев, как наш Покатигорошек. Что такое сверхъестественное происхождение богатыря принадлежит к древнейшим мифам о боге-громовнике об этом свидетельствует предание о рождении Марса (Ареса), которым забеременела Юнона от прикосновения цветка; подобное предание встречается и в романской народной поэзии. Этот плодоносный цветок — молния, которая сверх того уподоблялась и фаллосу. «Илиада» рисует прекрасную картину любовного наслаждения Зевса-громовержца с облачной богинею Герою на вершине горы Иды:

Новогреческая сказка[384] говорит о деве, рожденной в виде зернышка; из этого зерна выросло лавровое дерево, в котором и пребывала чудная