для обозначения исполина, гиганта; так в парамейнике XII столетия, болгарского письма, читаем: «плоди же (исполины) бяху по земи».[332]

Усматривая в грозе брачный союз неба с землею, перенося мифические сказания о скалах-тучах на обыкновенные горы и называя эти последние костями земли,[333] младенческие народы пришли к заключению, что первозданный человек-великан (Urmensch) был порожден Землею, общею матерью и кормилицею смертных. Так, германцы утверждали, что Tuisko (Tvisko), от которого произошел первый человек Манн (Mannus), был сыном Неба (Tiv) и Земли; от той же божественной четы громоносного Неба (Divus) и все питающей Земли (Apia) вели свой род и племена скифские.[334] Наряду с этими преданиями следует поставить свидетельство Несторовой летописи о создании человека, записанное со слов современного волхва: «Бог мывься в мовници и вспотивься. отерься ветхом (вар. ветхим), и верже с небесе на землю; и распреся сотона с Богом, кому в нем створити человека? И створи дьявол человека, а Бог душю в не (вонь) вложи; темже аще умреть человек — в землю идеть тело, а душа к Богу». [335]

В Крайне до сих пор рассказывают, что при начале веков Бог, пробудившись от сна, пошел по белому свету, и когда достиг земли, то от чрезмерной усталости выступил на нем пот; и вот упала на землю капля божественного пота, оживотворилась и образовала из себя первого человека. Потому-то люди осуждены работать и снискивать свое пропитание «в поте лица».[336]

Снежные облака, облегающие небо в зимнюю половину года, под влиянием вешнего тепла претворяются в дождевые, или, выражаясь метафорически: бог облачного неба, бог- громовник, пробуждаясь от зимнего сна, потеет и начинает купаться в дождевых потоках. Одна из купальских песен рисует такую картину: стояла верба, на вербе горели свечи (т. е. стояло дерево-туча, а на нем горели молнии);

Из божественного пота, т. е. из паров и туманов, какие подымаются от земли вследствие весеннего таянья, образуются грозовые тучи, или, что то же — нарождаются великаны. Согласно с сейчас приведенными свидетельствами, принадлежащими славянам, скандинавский миф говорит, что первый муж и первая жена и все племя великанов-гримтурсов произошли от плодоносного пота Имира.

Таянье снегов и следующее за тем половодье древние поэты изображали Всемирным потопом, в котором очищается грешная (= опустошенная рукою Зимы, неплодная) земля; а дождевые ливни — банею, в которой на сильном грозовом пламени кипятится живая вода; в этой воде омываются небесные боги и, омывшись, обретают ту светлую красоту и те благодатные силы, с какими являются они в летнюю пору.

Вот почему создание человеческого рода связывается со сказаниями о потопе и совершается в то время, когда Бог потеет и купается в «мовнице». Так как облака представлялись Божьею одеждою, покрывалом, плащом, то свержение с неба ветхого рубища (т. е. разорванной громовыми ударами тучи) волне соответствует бросанию камней восседающим на воздухе Родом.

Подобно тому как Прометей, слепивши из глины тело человеческое, должен был похитить для его одушевления небесный огонь, так в нашем летописном предании созданный Сатаною человек ожил только тогда, когда Бог вдохнул в него душу; очевидно, что Сатана играет здесь ту же роль, какую в античном мифе Прометей: этому последнему греки придавали титанический, демонский характер, и сказание об оковах, в которые заключили его боги, в Средние века было перенесено на Сатану и Антихриста.

Эти мифические представления, принадлежащие незапамятной старине, не могли не запечатлеться в народных названиях. Germani древние писатели производят germinare — вырастать из семени (говоря о травах и растениях); слово leut (народ, люд), др.-в. — нем. liut Я. Гримм сближает с liotan (liud, liodan) — расти, давать отростки; сравни populus — народ и populus (нем. Pappel) тополь. Размножение семьи, рода исстари сравнивалось с ростками, пускаемыми из себя деревом, вследствие чего ствол (пень, корень) служит в эпической поэзии символом отца или предка, а ветви — символом их детей и потомков. Величая невесту, малорусская свадебная песня сравнивает ее с явором и спрашивает: «Чи ты кориня не глубокого, ты батька не богатого?» Болгарская песня говорит о невесте, что она отделяется своего рода-племени, как от корня.[338]

У сербов есть поговорка: «Без старого пня сиротеет огнище» (без стара пня сиротно огнище), т. е. плохо семье без старшего в роде; о старых и бездетных супругах они выражаются: «као два оддечена пана».[339] Слово корь (корень) означает у нас и родину (село, деревню), и наследственное имущество: «на корю сидеть» — владеть дедовским добром. Сходно с этим в готском языке ans — предок, родоначальник и вместе бревно, сук.[340] У чехов hoi, hole — ветвь, палка (малор. гилля — с тем же значением), a holek, holka — мальчик и девочка, лужиц. hole, golje — дитя, hole — парень, holca — девица.

В народных песнях весьма обыкновенно сравнение детей с ветвями и верхушкою дерева; наоборот, пасынок употребляется в областных наречиях для обозначения меньшего из двух сросшихся деревьев; в Воронежской губ. пасынком называют боковой отросток на кочане капусты; серб. младица — молодая жена и поросль, ветка. [341] В немецких песнях говорится, что в Саксонии девицы растут на деревьях; на вопрос детей, откуда взялся них новый братец или сестрица, в прирейнской стране мать отвечает: из древесного дупла; а русские мамки и няньки на тот же вопрос отвечают, что ребенок с дерева.

Параллель, проводимая в языке и народных поверьях между ветвистым деревом и многочадною семьею или целым родом, с особенною наглядностью заявила себя в обычае обозначать происхождение знатных людей и степени родства через так называемое родословное древо (stammbaum). Старинные немецкие саги рассказывают о матери, которой снилось, что из ее сердца или чрева выросло большое, тенистое дерево с прекрасными плодами; этот сон служил предзнаменованием, что она в скором времени родит сына — родоначальника обширного и славного племени.[342]

Таким образом, сын представлялся как бы отростком, исходящим из недр матери, и чтобы усыновить чужое дитя, надо было совершить символический обряд — посадить его к себе на колени: knasettingr усыновленный, приемыш, Kniesetzen — adoptare, Schooskind — любимое матерью дитя.[343] Семиноны, по свидетельству Тацита, вели свое происхождение от леса;[344] имя первого короля (родоначальника) саксов Aschanes (Askanius), о котором сага говорит, что он вырос в лесу у журчащего источника, Гримм производит от слова askr — ясень, а самое название саксов (sachsen) от sans — saxum, скала, камень; один из божественных героев носит имя Sahsnot.[345] В числе народцев, входивших в состав скифского племени, встречаем: дервичей (derbikkas), которые напоминают наших деревлян — от санскр. dru, слав. дьрево, греч. ???? — quercus; дуб же в славянских и греческих преданиях играет ту же роль, какую в скандинавских — мировой ясень.[346]

Народные русские сказки говорят о рождении дитяти из обрубка дерева: бездетные родители — старик и старуха — берут чурбан, кладут его в колыбель, начинают качать и причитывать над ним, как над ребенком, и заветное их желание исполняется — из обрубка дерева рождается мальчик, которому поэтому дается имя Лутоня, Тельпушок; по другим вариантам, он рождается из полена, положенного на печь.[347]

Мальчик этот отличается необыкновенною хитростью и принадлежит к одному разряду с карликами, в которых древний миф олицетворял грозовых духов и домовых пенатов. Сказки о его похождениях весьма интересны и составляют общее достояние индоевропейских народов.[348]

Рожденный из обрубка дерева, мальчик катается по реке или озеру в серебряном челноке, рассекает волны золотым веслом и ловит рыбу. Увидала его злая ведьма-змея (драконида), изловила и собирается пожрать: приказывает своей дочери зажарить его к обеду, но мальчик притворяется, что не знает, как ему лечь на лопату, и просит поучить себя; не подозревая обмана, ведьмина дочка ложится на лопату; хитрец быстро сажает ее в горячую печь, а сам влезает на высокий дуб (или явор).

Является раздраженная ведьма, начинает грызть дерево, но ломает только зубы об его твердый ствол; тогда бежит она к кузнецу, и тот кует ей железные зубы; принимается ведьма грызть дерево железными зубами — и вот оно трещит, шатается. На счастье малютки летит стадо гусей и лебедей, к которым он обращается с просьбою: «Гуси мои, лебедята! Возьмите меня на крылята, понесите меня к отцу к матери». И птицы берут его на крылья и уносят далеко от злой ведьмы, или вместо того они дают ему по перу из своих крыльев — и мальчик тотчас же превращается в гуся и улетает.

При создании этой сказки фантазия воспользовалась разнообразными поэтическими представлениями громоносной тучи и начертала живописную картину летней грозы: малютка- молния = бог Агни, рожденный из недр дерева-тучи, — точно так же, как земной огонь рождается из обыкновенного дерева, плавает по небесному морю в ладье-облаке; эпитеты «золотой» и «серебряный», какие приданы веслу и челноку, указывают на блеск, разливаемый новорожденным героем.

Злая, прожорливая ведьма-змея есть демонические олицетворение мрачной тучи: едва успеет сверкнуть молния, как уже поглощенное пропадает в ее утробе; потому народные поверья приписывают ей пожирание детей. Кузнец, который кует ей железные зубы, принадлежит к тем мифическим лицам, которые куют богу-громовнику молниеносные стрелы. Ведьму он наделяет железными зубами — метафора острых, страшно кусающих молний; он же вытягивает ей язык (другая метафора, однозначительная с зубом), бьет по нем молотом и кует ведьме голос, т. е. вызывает из нее громовые звуки.[349] Эта кузнечная работа, вытягивание змеиного языка и удары Торовым молотом составляют обычные образы, к которым прибегает народный эпос при описании грозовых туч. Кому не приходилось любоваться, как во время сильной грозы часто сверкающая молния то появится, обливая все ослепительным блеском, то исчезнет, не оставляя ни малейшего следа?

Такое беспрерывное, почти неуловимое для глаз появление и исчезание молнии предки наши, созерцавшие в явлениях природы живых существ, объясняли себе тем, что нечистая сила мрака = злобная ведьма преследует светлого бога небесного огня, который убегает и прячется от ее раскрытой пасти и оскаленных зубов.

Он скрывается на вершине высокого дуба (в туче) и, когда ведьма валит это Перуново дерево, облекается в «пернатую сорочку» и улетает легкокрылою птицею: метафора быстрого полета молнии.

В другой сказке[350] герой, рожденный из древесного обрубка, согласно с представлением молнии несокрушимым оружием Перуна, является сильномогучим богатырем, перед которым бледнеют и кажутся ничтожными самые великаны Горыня, Дугиня и Соска; он побеждает Бабу-ягу — демоническое существо, совершенно тождественное со змеей-ведьмою.

В некоторых вариантах означенной сказки роль этого богатыря играет мальчик с пальчик, т. е. карлик-молния. У всех индоевропейских народов существует обширный разряд эпических сказаний, в которых изображается борьба могучего богатыря со змеями (драконами), или, прямее — бога-громовержца с демонами-тучами. Это обыкновенно меньший из трех сказочных братьев.

В великорусской сказке о трех змеиных царствах[351] он назван Ивашко Запечный; то же прозвание дано в венгерской сказке младшему брату, который постоянно сидел у печки.[352] В Южной России третий брат, победитель змеев, известен под именем Ивана Попялова: «Joн двенадцать лет ляжав у попяле, вопасля того, встав из попялу и як стряхнувся, дак из яго злятело шесть пудов попялу».[353]

В словацкой же ему соответствует Popelvar, владеющий всеми атрибутами громовника — мечом-самосеком и конем Татошем — и также побивающий драконов.[354] С этими данными согласны и свидетельства норвежских сказок, в которых третий брат, счастливый совершитель трудных подвигов, называется Aschenbrodel, ибо он постоянно у родного очага и возится в золе и пепле; он поражает троллей (драконов), похищает у них серебряных уток (грозовых птиц), одеяло с серебряными и золотыми узорами (облачный покров) и чудесную золотую арфу (то же, что гусли-самогуды); влезая в дымовую трубу, он бросает оттуда камень и убивает ведьму (trollweib), которая приготовилась было пожрать его.[355]

Очевидно, что этот герой, явившийся в преданиях различных народов под именами Запечного, Попялова, Popelvar’a, Aschenbrodel’я (в женском олицетворении — Aschenputtel, Popeluska, Пепелуга, есть лицо, тождественное с мальчиком, который нарождается из полена, положенного на печь).

Бог-громовник пребывал на земле в священном пламени, разводимом на домашних очагах; почему фантазия и присваивает его сказочным представителям прозвания, указывающие