Клара Бекуит стала ближайшей подругой Эммы Лавенэм. Они познакомились, когда обе учились на первом курсе Кембриджского университета. И Клара была единственным человеком, кому Эмма рассказывала обо всем. На свете просто не могло существовать двух более разных женщин: одна — гетеросексуалка, обремененная смуглой женственной красотой, другая — коренастая, с коротко стриженными волосами над полнощеким, украшенным очками лицом и, на взгляд Эммы, наделенная доблестной стойкостью и силой горняцкой лошадки. Эмма была не вполне уверена в том, что именно привлекало в ней Клару, полуподозревая, что объяснение могло быть чисто физиологическим. Сама же она ценила в подруге честность и порядочность, ее здравый смысл и способность без сентиментальности воспринимать непредсказуемые капризы жизни, любви и страсти. Эмма знала, что Клару влекло как к мужчинам, так и к женщинам, но вот уже пять лет она жила в счастливом союзе с нежнолицей Энни, настолько же хрупкой и ранимой, насколько сама Клара была неуязвима и сильна. Раздвоенность чувств, которую вызывали у Клары отношения Эммы и Дэлглиша, могла бы повредить дружбе, если бы Эмма заподозрила, что причина этому — ревность, а не инстинктивное недоверие подруги к побудительным мотивам мужчин. Клара и Дэлглиш никогда не встречались. И никто из троих даже не предполагал, что им следует встретиться.

Клара окончила университет с наивысшей наградой по математике и теперь работала в лондонском Сити, весьма преуспевая в качестве управляющего фондом. Однако она по- прежнему жила в Патни,^[21] в квартирке, которую купила, когда окончила университет, и очень мало денег тратила на одежду. Единственным излишеством, какое она себе позволяла, был ее «порше», да еще отпуска, которые они обычно проводили вместе. Эмма подозревала, что значительная часть зарабатываемых Кларой денег идет на благотворительность и что, помимо этого, она откладывает какие-то суммы на некое совместное с ее возлюбленной предприятие, пока еще конкретно не запланированное. Работа в Сити рассматривалась как временная: Клара не желала быть втянутой в соблазнительный мир сверхзависимости от предательской ненадежности больших денег.

Подруги только что побывали на вечернем концерте в Ройял-Фестивал-Холле. Концерт закончился рано, и в пятнадцать минут девятого, пробившись сквозь очередь в гардеробе, они влились в толпу, направлявшуюся по набережной Темзы к Хангерфордскому мосту. Они обычно говорили о прослушанной музыке не сразу. Сейчас, когда музыка все еще продолжала звучать в их памяти, они шли молча, глядя на яркие огни, ожерельем обнимающие противоположный берег. Немного не дойдя до моста, обе остановились и облокотились о каменный парапет — посмотреть на темную, пульсирующую реку, чья поверхность казалась мягкой и волнистой, словно шкура какого-то животного.

Эмма всей душой отдавалась Лондону. Она любила этот город не со страстной преданностью Дэлглиша, знавшего как самые лучшие, так и самые худшие стороны избранной им для себя территории, а с глубокой и прочной привязанностью, столь же сильной, как та, что она питала к Кембриджу, ее родному городу, однако иного рода. Лондон скрывал какую-то часть своей тайны даже от тех, кто его искренне любил. Лондон был сама история, отвердевшая в кирпиче и камне, иллюминованная витражами, прославленная памятниками и статуями. И все же Эмма воспринимала Лондон скорее как дух, а не как конкретное место, как постоянно меняющуюся атмосферу, дышащую в дальних аллеях парков и в переулках, владеющую тишиной опустевших городских храмов, тихо дремлющую под самыми шумными его улицами. Она смотрела за реку, на лунный циферблат Большого Бена, на украшенный огнями Вестминстерский дворец с флагштоком, на котором сейчас не развевался флаг, на башню с часами, где не горел свет. Субботний вечер: заседаний в парламенте нет. Высоко в небе заходил на посадку самолет, огни на его крыльях были словно движущиеся звезды. Пассажиры в салоне наверняка вытягивают шеи, чтобы взглянуть на черную извивающуюся реку, на ее сказочные мосты, расцвеченные яркими огнями.

Эмме хотелось бы знать, что сейчас делает Дэлглиш. Все еще работает, спит или вышел пройтись по этому не названному им острову и поглядеть на ночное небо? Звезды над Лондоном тускнеют от городских огней, но на одиноком острове тьма должна светиться под усыпанным звездам и пологом неба. Неожиданно ее охватила тоска о нем, такая сильная и такая телесная, что кровь бросилась ей в лицо. Ей хотелось сейчас снова оказаться в Куинхите, в той самой квартире высоко над Темзой, в его постели, в его объятиях. Но в этот вечер они с Кларой сядут в поезд подземки на станции «Эмбанкмент» и по линии «Дистрикт-лайн» доедут до Патни-бридж, почти до самой квартирки Клары на берегу реки. Тогда почему не к Дэлглишу? Ведь до его квартиры можно чуть ли не пешком дойти! Эмме никогда даже в голову не приходило пригласить туда Клару, да и ее подруга, казалось, вовсе на это не рассчитывала. Куинхит — это для Эммы и Адама. Впустить туда кого-то еще означало бы впустить чужого в его личную жизнь, в его и ее личную жизнь. Но сама Эмма — чувствовала ли она себя дома в его квартире?

Ей вспомнился случай, в самом начале их любви, когда, выйдя из душевой, Адам сказал:

— Я оставил запасную зубную щетку у тебя в ванной. Ты не возражаешь, если я ее заберу?

Она ответила со смехом:

— Конечно, дорогой. Я ведь теперь живу здесь — хотя бы какую-то часть времени.

Он подошел к ней сзади — она сидела на стуле, — обвил руками, наклонив к ней темноволосую голову, и сказал:

— Ты живешь здесь, любовь моя, и я не перестаю удивляться этому чуду.

Она чувствовала, что Клара уже давно смотрит на нее.

А подруга сказала:

— Я поняла, что ты думаешь о твоем коммандере. И я рада, что поэзия не подменяет действия. Как это там, у Блейка, про черты утоленной страсти? Это точно про тебя. Но я просто счастлива, что сегодня ты возвращаешься со мной в Патни. Энни будет приятно с тобой повидаться. — Клара помолчала, потом спросила: — Что-то не так?

— Нет, все нормально. Но время, которое мы проводим вместе, так коротко. Хотя эти встречи чудесны, лучшего и желать нельзя. Но ведь нельзя вечно жить на таком накале. Клара, я хочу выйти за него замуж. Я сама не понимаю, почему я так этого хочу. Вряд ли мы станем счастливее, чем сейчас, или будем теснее связаны друг с другом. Я вполне в нем уверена. Так зачем мне нужны законные узы? Это что-то совершенно иррациональное.

— Ну, он ведь сделал тебе предложение, к тому же не просто на словах, а на бумаге, да еще до того, как вы отправились вместе в постель. Это наводит на мысль о такой его уверенности в собственных сексуальных достоинствах, которая граничит с высокомерием. Разве он больше не хочет на тебе жениться?

— Не могу с уверенностью сказать. Возможно, он чувствует, что жить и работать отдельно друг от друга, как это происходит с нами сейчас, и так чудесно, пусть даже так недолго. Проводить время вместе — это все, что нужно каждому из нас.

— Вы, гетеросексуалы, ужасно осложняете себе жизнь, — посетовала Клара. — Ведь вы же разговариваете друг с другом? Я хочу спросить, вы как-то общаетесь или нет? Он сделал тебе предложение. Так скажи ему — пора уже назначить дату.

— Я не уверена, что знаю, как это сделать.

— Могу предложить несколько вариантов. Ты могла бы, например, сказать: «В декабре я буду занята, поскольку начинаются собеседования к приему следующего года. Если ты обдумываешь, как нам провести медовый месяц, а не просто конец недели в твоей квартире, самое лучшее время — это Новый год». Или ты могла бы взять этого твоего коммандера и представить его своему отцу. Я так понимаю, что ты до сих пор берегла его от такого испытания. И тут пусть старый профессор поинтересуется, каковы его намерения. У этого варианта оригинальный старомодный привкус, он может прийтись ему по вкусу.

— Сомневаюсь, что он может прийтись по вкусу моему отцу… То есть в том случае, если он сумеет отвлечься от своих книг на достаточно долгое время, чтобы воспринять то, что говорит Адам. И мне очень хочется, чтобы ты перестала называть его «твой коммандер».

— В тот последний и единственный раз, что мы с тобой о нем говорили, я, помнится, называла его подонком. Мне кажется, придется еще немалый путь пройти, прежде чем мы начнем друг друга по имени называть. Если не хочешь швырнуть его без подготовки в пасть профессору, как насчет небольшого шантажа? «Больше не будет выходных в твоей квартире, пока на моем пальце не появится кольцо. У меня, в конце концов, есть моральные принципы». Этот вариант отличался большой эффективностью на протяжении многих веков. Нет смысла от него отказываться только потому, что его уже раньше использовали.

Эмма рассмеялась:

— Боюсь, у меня не получится. Я же не мазохистка. Я, пожалуй, смогла бы выдержать не больше двух недель.

— Ну, тогда придумай свой собственный метод, но прекрати мучиться. Не боишься же ты, в самом деле, что он откажется?

— Да нет, дело не в этом. Просто в душе он может не желать брака, в отличие от меня.

Они уже шли через Патни-бридж, приближаясь к дому. Помолчав, Клара спросила:

— А если бы он был болен — потный, дурно пахнущий, в рвоте, перепачканный… Ты смогла бы его вымыть, успокоить, утешить?

— Конечно.

— А если бы это ты была больна? Что тогда?

Эмма не ответила. А Клара сказала:

— Все. Я поняла твою проблему и поставила тебе диагноз. Ты боишься, что он любит тебя потому, что ты красива. И ты не способна вынести мысль о том, что он может увидеть тебя не такой красивой.

— Но разве это не важно? Во всяком случае, поначалу? Разве у вас с Энни это было не так? Разве не так возникает любовь — не с физического влечения?

— Разумеется. Но если это все, что вас связывает, тогда вы оба в беде.

— Это не все, что нас связывает. Вот в этом я уверена.

Но Эмма понимала, что где-то в дальнем уголке ее мозга поселилось предательское сомнение.

— Дело не в его работе, — сказала она. — Я прекрасно понимаю, что нам приходится расставаться, когда мы этого не хотим. Я понимаю, что он должен был уехать в эти выходные. Только на этот раз я чувствую, что он какой-то другой. Я боюсь, что он не вернется, что он может умереть на этом острове.

— Послушай, это же смешно! С какой это стати? Он же там не с террористами дело имеет. Я думала, его специальность — элитарные убийства, дела слишком секретного свойства, чтобы позволить местным полицейским тугодумам в них вмешиваться. Этот остров скорее всего не более опасное для него место, чем для нас — поезд подземки, ведущей в Патни.

— Я понимаю, что это иррациональное чувство, но не могу от него избавиться.

— Тогда идем скорее домой.

А Эмма подумала: «Она так спокойно может пользоваться этим словом. Почему же я не могу, когда бываю с Адамом?»

Руперт Мэйкрофт говорил Дэлглишу и членам его группы о том, что после смерти матери Дэн Пэджетт переехал из конюшенного корпуса в коттедж «Чистик», где, помимо гостиной, была только одна спальня и который стоял на северо-западном берегу, между коттеджами «Дельфин» и «Атлантик». Рано утром в понедельник Кейт позвонила туда и договорилась встретиться с Дэном в полдень. Он открыл им дверь сразу же, как только услышал их стук, и, не произнося ни слова, отступил в сторону, давая им пройти.

Первой реакцией Бентона была мысль о том, чем же занимает себя Пэджетт, когда находится дома. В гостиной не было ни признака каких бы то ни было интересов, да если уж на то пошло, и вообще какой-либо деятельности. Кроме мебели, в комнате не было ничего, только несколько книжек в мягких обложках на верхней полке дубового стеллажа и рядок фарфоровых фигурок на каминной полке. Большая часть мебели — из тяжелого дуба: посреди гостиной — раздвижной стол с ножками в форме луковицы, шесть стульев того же стиля и такой же тяжеловесный сервант, с дверцами и верхней панелью, украшенными искусной резьбой. Еще один предмет обстановки — диван, покрытый лоскутным пледом, — стоял под окном. Бентон подумал, не здесь ли лежала прикованная к постели миссис Пэджетт, оставив единственную спальню тем, кто за ней ухаживал по ночам? В гостиной не чувствовалось запаха болезни,