— Этот шар… он твой? Или ты нашел его в своей комнате? — вдруг вырвалось у Алины. Петр повернул голову, непонимающе глядя на нее.

— А что? Ну, нашел. А что? Я… я ведь не собираюсь… я его… А что тебето?!

— Ты собираешься с его помощью проверять автобус, что ли?

Сливка взглянул на нее с такой свирепостью, что Алина даже невольно сделала шаг назад.

— Тебе че от меня надо, а?! Так взял, для… ну, короче… Да могу и тебе оставить, чтоб не цеплялась! — он поднял руку с шаром, потом крепче сжал пальцы. — Нет, не оставлю. Шла бы ты спать, девочка, достала уже!

— Он что-то для тебя значит?

Лицо Петра внезапно стало очень несчастным. Он резко отвернулся и шагнул за порог.

— Смотри там, поосторожней, мне показалось, я кого-то видела из окна, на дорожке…

Дверь закрылась, слегка стукнув о косяк и отрезав от водителя ее слова. Алина несколько секунд смотрела на нее, потом отвернулась и начала подниматься по лестнице.

Петр врал или просто что-то не договаривал, но очевидным было только одно — ему так же не по себе, как и остальным. Пожалуй, даже страшно. Действительно ли он пошел проверять автобус (и чего там проверять, хотя фиг их разберет, этих водителей!) или это отговорка. Что он хочет делать там в темноте, под дождем? А шар? Как он в него вцепился! Он наверняка что-то…

Алина вдруг вспомнила, как несколько часов назад, еще в автобусе, Петр, запинаясь от волнения, пытался объяснить им, что автобус этот на самом деле вовсе не его.

…барахло это на ветровом не болтается… я этого не люблю!.. у меня только на приборке русалка стояла… русалка в шаре… там вода и в ней блестки… они на ходу все время кружатся вокруг нее… но ее нет… ее нет…

Она даже остановилась на одной из ступенек, потом снова быстро начала подниматься. «Что это значит?! — монотонно стучало у нее в голове. — Что это значит, чтоэтозначит, чтоэтозна…»

Дверь в ванную оказалась заперта, и из-за нее несся шум воды. Алина несколько раз дернула ее, с минуту погуляла от стены к стене, вспоминая несчастное лицо водителя, потом решительно постучала. Из-за двери что-то недовольно буркнули. Алина, прислонившись к стене, подождала еще минуту.

Цветочные куколки в ящике тумбочки… полный ящик цветочных куколок…

Тебе ведь пять было, Аля? Пять?

Достаточно было закричать, Аля. Просто закричать. У тебя ведь был сильный голос. Тебя могли бы услышать… но ты струсила, хотя тебе уже было пять, Аля… и теперь за это ты сполна наша девочка…

Закусив губу, она развернулась и снова постучала.

— Сейчас! — раздраженно ответила дверь евсигнеевским голосом. — Уже иду!

Настроение у Алины испортилось еще больше, и она тоскливо взглянула туда, где за поворотом коридора скрывалась дверь в ее комнату, размышляя — не отступить ли туда, пока бизнесмен не покинет ванную. Пусть Алексей не так давно и расшаркивался перед ней и выставлял себя воплощением любезности и кротости, он не стал от этого более приятен. И пугать ее не перестал.

Где-то дальше по коридору отворилась дверь, и Алина повернула голову и вытянула шею, словно таким образом могла из-за округлой стены увидеть, чья эта комната. В тот же момент щелкнул замок, и из ванной вышел Алексей, сжимая в мокрых руках сложенное полотенце. На его лице блестели капли воды, влажные черные волосы были небрежно откинуты назад.

— Прошу! Подурацки дом устроили — комнат куча, а ванная только одна. Извините, что заставил вас ждать, — сказал он и улыбнулся. Улыбка была с налетом искусственности, как и приветливовежливый голос, словно Евсигнеев пытался за ними что-то спрятать — что-то, чего показывать ей, Алине, было никак нельзя. Говоря, он не смотрел ей в глаза, но украдкой разглядывал ее лицо, и она почувствовала во всем его облике некую старательно скрываемую тревогу, даже испуг, словно его только что застукали на месте преступления.

— Ничего, — пробормотала Алина и проворно скользнула мимо него в ванную. Закрыв дверь и защелкнув замок, она прижалась к двери ухом и несколько секунд вслушивалась в удаляющиеся шаги. Потом вздохнула и направилась к ванной. Наверное, до тех пор, пока не наступит утро, ей во всех, даже в кажущейся совершенно безобидной и пугливой Светлане, будет мерещиться нечто зловещее.

Она подошла к ванне, открыла кран, отрегулировала воду и переключила на душ. Ванная начала заполняться паром, пронизанным колеблющимся зеленовато-голубым светом. Алина быстро разделась, небрежно побросав одежду на стул, и шагнула в ванную.

Поворачиваясь под щекочущими горячими струями, она пыталась ни о чем не думать, но получалось плохо. Алина бы дорого дала, чтобы узнать — нашли ли что-нибудь остальные… и вообще, что они сейчас делают в своих комнатах?

Цветы в ящике стола… для чего они… для кого они… почему они свежие, если в доме никого нет?.. ведь они уже больше четырех часов здесь и никого не видели… за это время цветы должны были завять…

А в доме действительно никого нет?

Или, может, цветы не завяли потому, что здесь в открытом грунте цветут гиацинты?..

Зачем водитель на самом деле пошел на улицу?.. и эта игрушка… эта игрушка…

В дверь постучали — громко, требовательно и настолько уверенно, словно постучавший был здесь хозяином.

— Секундочку! — крикнула Алина, выключила воду и потянула к себе большое махровое полотенце. Вытираясь, она перешагнула через бортик ванной и спустилась по ступенькам. Повесила влажное полотенце на крючок и, надевая халат, подошла к раковине, полочка над которой была уставлена флаконами духов. Вскользь глянув на нее, Алина ухмыльнулась с неожиданной циничностью.

— «Клема», — негромко произнесла она, потом посмотрела на полку более внимательно. Протянула руку и сняла с нее один из флаконов, на котором черными витиеватыми буковками было написано: «Cliema».

Ей захотелось выругаться. Или разбить что-нибудь. Те же духи, например. С размаху об стену. Или об лампу, что еще лучше. Наверное, она бы так и сделала, если бы ее взгляд не упал на раковину.

На голубом фаянсе еще блестели прозрачные капельки воды, а на самом верху раковины, в ложбинке возле обвода, как живые, свернулись две совсем другие капельки густого красного цвета, похожие на свежую эмаль.

Она поставила духи на место и схватила со столика упаковку ватных палочек. Открыла ее, достала одну и осторожно дотронулась до одной из капелек, и по вате поползло вверх яркокрасное. Алина покрутила палочку перед глазами, разглядывая так и этак.

Дверь вздрогнула от сильного, злого удара.

— Ты там что — утонула?! — прокричал голос Рощиной. Алина повернула голову и посмотрела на дверь сужеными глазами. Тактак, их высочество снова решила посетить свою ванную?

— Я же сказала — сейчас! — процедила она сквозь зубы. — Оставь дверь в покое!

Снова взглянула на палочку, потом осторожно понюхала пропитанную красным вату. Та ничем особым не пахла. Но, скорее всего, кровь. И что удивительного — у Евсигнеева ссадина на лбу, промывал, наверное. Лицо же у него было мокрое…

А вот на ссадине подсохшая корка, уже потемневшая — ведь если кровь, то хотя бы часть этой корки должны были содрать? Разве нет?

А может он еще где-то поранился? Аля, шла бы ты спать, пока совсем умом не поехала!

Алина швырнула палочку в ведерко, открыла кран и плеснула водой на капли, которые тотчас же тонкими яркоалыми ниточками стекли в сливное отверстие.

Открывая дверь, она уже приготовилась к стычке с Мариной, но коридор оказался пустым. Алина недоуменно покрутила головой по сторонам, потом прошла вперед по коридору и почти сразу увидела Рощину — как раз в тот момент, когда она шагнула в комнату Виталия — так стремительно, что Алине показалось, будто Марину рывком вдернула в комнату некая невидимая сила. Дверь за ней захлопнулась, спустя секунду щелкнул замок, а еще спустя секунду из-за двери донеслись весьма характерные звуки. Алина, порозовев, отвернулась и быстро пошла прочь.

«Ничего себе! — ошеломленно раздраженно крутилось у нее в голове. — Быстро, однако! Конечно, этого следовало ожидать… Вот козел!..»

К тому моменту, когда Алина закрыла дверь своей комнаты, все непонятки как-то сами собой отступили на второй план, выпустив на первый глухую, какуюто оскорбленную и совершенно непонятную злость. Она держала цепко и не отпускала ее до тех пор, пока Алина не выдвинула снова ящик тумбочки — на этот раз до конца, и не вытащила из груды пронзенных спичками цветов предмет, который не заметила раньше.

После этого она еще почти час сидела, тупо глядя на до конца выдвинутый ящик. Ее правая ладонь нервно скользила по шее взад и вперед, до красноты растирая тонкую кожу, а подвеска продолжала напевать свой мотив, и серебристая музыка была тоскливой и холодной, как бьющие в оконное стекло дождевые капли.

Где-то неподалеку хрустнула ветка, и он, очнувшись, испуганно вскинул голову. Глянул в лобовое стекло, потом в боковое, затем включил фары. На дорогу легли два бледных круга света, и некоторое время Петр очень внимательно смотрел на колыхающуюся серебристую занавесь дождевых капель перед автобусом. Потом оглядел лишь слегка осветившиеся заросли с обеих сторон дороги. Там, куда проникал свет, были только мокрые стволы деревьев, в глубине же леса свернулась непроглядная тьма, но она казалась неподвижной. Водитель хмыкнул, потом взглянул на часы и удивленно вздернул светлые брови. Он просидел в автобусе черт знает сколько и даже не заметил, как прошло время.

Петр взглянул на приборную доску, где стоял шар с русалкой, протянул руку и встряхнул его. В шаре закружилась золотая метель. Он удовлетворенно кивнул и встал, держа игрушку в руке. Оглянулся на пустой темный салон, потом прошелся по нему, проверяя, тщательно ли закрыты форточки, после чего вернулся к своему месту и хмуро взглянул на висящие перед ветровым стеклом цветные игрушки. Щелкнул по одной из них, негромко сказав:

— Пам!

Резиновая обезьянка закачалась, вращаясь вокруг своей оси. Петр скривился и отвернулся от нее, внезапно ощутив в груди странную пустоту. Все было неправильно, все было как-то очень неправильно, как-то не так… словно его провели, но он не мог понять, в чем именно. И пассажиры… нужно было думать о пассажирах — о каждом в отдельности, сейчас это показалось очень важным, потому что на самом…

Все исчезло.

Петр неуверенно улыбнулся и потер грудь под тонким влажным свитером, потом застегнул «молнию» куртки. Он устал. Да, наверное, все это потому, что он устал. В конце концов, он всего лишь шофер. Он не обязан что-то выяснять. И он не обязан брать на себя столько ответственности. Он отвечал за автобус, но тот автобус исчез. Он отвечал за людей, но только пока они были в автобусе. Теперь они из него вышли и, следовательно, сами по себе, а он — сам по себе. Они больше не пассажиры. И они ничем не лучше его.

Петр резко отвернулся от руля. Господи, да что он делает в этом кошмарном автобусе. Он проверил его, он убедился, что это действительно его автобус, а теперь он пойдет и ляжет спать! Хватит с него на сегодня!

Сливка закурил, потом спустился по ступенькам, закрыл за собой дверь и, прищурившись, посмотрел сквозь дождь на особняк, пряча папиросу под согнутыми пальцами — туда, где на втором и третьем этажах ярко горели несколько окон — кто-то, несмотря на глубокую ночь, тоже не спал. На этот раз ему показалось, что особняк находится гораздо дальше, чем раньше, словно пока Петр сидел в автобусе, дом неслышно отступил подальше к лесу. Он не сразу сообразил, в чем дело, и только, когда сделала несколько шагов, понял.