Расстояние до следующей двери он преодолел, тщательно и в то же время судорожно восстанавливая в памяти облик жены — так прилежный студент восстанавливает в памяти выученный накануне экзамена билет. Постепенно Борис успокоился, поняв, что больше ничего не забыл. Наверное, какоето временное помутнение. Разве мог он забыть Ингу, свою Ингу, с которой прожил почти пять лет — стройную и гибкую, с кожей цвета бронзы, с копной вьющихся волос, черных и блестящих, которые так эффектно рассыпáлись по ее плечам и по подушке… Ингу, похожую то ли на испанку, то ли на цыганку… то ли на испанскую цыганку. У нее очень маленькие и очень красивые ступни, а на левой груди родинка, похожая на бабочку… она занимается дизайном интерьеров, любит черный шелк, духи «Живанши» и соленый миндаль, а на пальцах ног носит золотые кольца, которые он всегда сам для нее делал… Борис чуть улыбнулся, и в его улыбке было облегчение. Он любил ее, в самом деле любил. Инга была дочерью владельца основной ювелирной фирмы, и как только он увидел ее, то сразу решил, что она должна принадлежать ему. Так и случилось. Другие женщины — да, они были и их было много, но это так, для разнообразия, а Инга одна. Кроме того, она его любит, а этим не бросаются.

Все еще погруженный в свои мысли, он отворил дверь, нажал на выключатель и прикрыл веки, уже готовый к тому, что свет не просто зажжется а обрушится лавиной с потолка и со стен. Так и случилось. Еще не открыв глаза, Борис провел ладонью по внутренней стороне двери. Как и все двери, которые он уже осмотрел, она запиралась — только изнутри.

Подняв веки, он увидел, что оказался в гостиной — просторной и странного дизайна — стены и потолок как бы перетекали друг в друга и были отделаны странным полупрозрачным материалом, больше всего напоминавшим толстенный слой чистого льда, всюду волнистые выступы и ниши. Пол закрывал мягчайший серебристый ковер. Вся техника — светлый «металлик», стеклянные столики причудливой формы, прозрачные шкафы, повторяющие изгибы стен, светлые кожаные диваны и кресла, люстра, похожая на россыпь застывших капель, плотно закрывавшая окно тяжелая белая штора, затканная серебристыми цветами… Не комната, а жилище Снежной Королевы. Только одно выбивалось из общей гаммы — кресло, даже не кресло, а диванчик — плетеный диванчиккачалка из солнечной лозы, незатейливый и приятный для глаз, стоящий подчеркнуто отдельно.

Борис медленно пошел через гостиную, оглядываясь с интересом, но без восхищения. Комната ему не понравилась. Кажется, такой стиль называли «неомодерн» или как-то еще… Он не любил такое, предпочитая классическую строгость и изысканность, а также роскошь, но не без легкого налета уюта, чтобы комната не напоминала музей.

Техника в комнате была не просто хорошей, а очень хорошей. «И дорогой», — отметил он, рассматривая телевизор — огромный домашний кинотеатр, видеомагнитофон, музыкальный центр. И тем более странно было видеть рядом с ними такую древность, как рижский проигрыватель «Аккорд». Шкафы были забиты дисками, видеокассетами и пластинками. В шарообразной горке сияли бокалы — фигурные, длинные, пузатые, широкие — и от этого драгоценного сияния тянуло холодом — так же, как и от темного зева камина, пустого, старательно вычищенного… либо просто никогда еще не использовавшегося. Однако рядом с ним были сложены небольшие аккуратные полешки и стояло ведерко с углем. Каждый кусок угля был завернут в белую бумагу и походил на снежок. На каминной полке лежала коробка длинных спичек, тут же стояли какие-тобезделушки, на которые Борис не обратил внимания. На стенах висело несколько картин, похожих на ту, которую он видел внизу, в холле — странные пейзажи, драконы, замки, причудливые чудовища, и когда Борис шел мимо, существа провожали его загадочными нарисованными глазами.

Наверное, это действительно совершенно новый дом, здесь все только приготовлено, здесь все кажется новым, даже картины… картины выглядят только лишь приготовленными для взглядов, и я первый, кто их увидел… кроме художника, конечно…

Казалось бы, где, как не здесь быть телефону — эта гостиная, судя по всему, должна была считаться местом, где хозяева проводят довольно большую часть времени. Но телефона Борис не нашел. Не нашел он и телефонной розетки — если она здесь и была, то ее очень тщательно замаскировали от посторонних глаз.

Гостиная соединялась с двумя комнатами — кабинетом, совмещенным с библиотекой, и чем-то вроде парадной залы. В кабинет Борис заглянул лишь мимоходом — отметив, что телефона и там нет, он только скользнул взглядом по высоким длинным полкам, где выстроился настоящий парад тонких и пухлых книжных томов, по тяжелому столу и черному вращающемуся креслу. Кабинет, оформленный с изысканной строгостью и преимущественно в благородном цвете темного дерева, успокаивал привычной просто-той линий, и Борис наказал себе, что в случае задержки в доме обязательно сюда заглянет осмотреть местную библиотеку. Судя по всему, здесь можно было найти немало интересного, кроме того, по книгам можно было многое понять о хозяине или хозяевах этого дома — они были все равно, что отпечаток их личности.

А когда он включил свет в зале, и тот пролился из огромной люстры, бросившей на лепной потолок узорчатые тени, напоминавшие причудливый цветок, то застыл на пороге, позабыв о гостиной, которая сейчас показалась бы ему еще более отвратительной. Что та гостиная, когда здесь стены обтянуты шелком цвета густого вина, и темный бархат портьер не только на прикосновение, но и на взгляд нежен, как девичья кожа; когда здесь легкие вишневые полукресла в стиле ампир с подлокотониками в виде насторожившихся грифонов, когда здесь столики на львиных лапах и статуэтки из позолоченной бронзы; когда здесь шахматный паркет, который грезит о прикосновениях ног, ткущих узоры вальсов и танго; когда здесь ниша с диванчиком с золотисто-черной обивкой, ждущая тайн, которые поведают друг другу кто-то, склонившись голова к голове за занавеской из золотистых нитей, ниша, ждущая поцелуев и признаний; когда здесь сверкающий «беккеровский» рояль, томящийся по чутким пальцам, которые оживят его и наполнят залу музыкой, — может искристой, как шампанское, может сладкой, как густой ликер… что та гостиная в сравнении с этим — тусклая призрачная картина, тающая, как дымка на стекле, нелепая и ненужная, ничто…

Его восхищенный взгляд разбился об одну из стен, и уголки рта Бориса возмущенно дернулись. Кто бы ни были хозяева этого дома, они не имели права помещать это здесь, в этой чудесной зале. Другой может быть и оценил великолепную коллекцию холодного оружия, занимавшую всю дальнюю стену, но только не Лифман. Оружия он не терпел — пусть даже некоторые кинжалы и сабли из коллекции уже на первый взгляд были бесценными произведениями искусства.

Его изумило, что все эти жуткие колющие и режущие предметы, находящиеся, судя по всему, в отличном состоянии, висят здесь просто так, а не надежно заперты в какомнибудь шкафевитрине. Любой может схватить и по случайности поранить себя или когонибудь из окружающих. Очень неосторожно со стороны хозяев.

Борис с отвращением отвел взгляд от холодно и хищно сияющих клинков и подошел к одному из стоявших возле стены столиков. Его взгляд снова потеплел, и он осторожно, обеими ладонями, как неоперившегося птенца, взял с узорчатой столешницы одну из пяти стоявших на ней кофейных чашечек на блюдце. Вздохнул восхищенно. Вот это было настоящее произведение искусства — и блюдце, и чашка были сделаны из высокосортного, тщательно отполированного янтаря, а ложечка — серебряная с янтарным навершием. как-то он видел похожий набор в одном из антикварных салонов.

А потом Борис увидел на настенной полке часы и забыл обо всем, потому что это были те самые часы. Когда-то он проходил мимо витрины какого-то заурядного магазинчика, увидел их и остановился, как завороженный, потому что если и существовала в мире совершенная красота, то она была воплощена в них. Никогда Борис не видел ничего более прекрасного. Это были бронзовые каминные часы, миниатюрная копия Реймского собора, изготовленная с величайшим мастерством и точностью — и две высокие башни, и стрельчатые арки, и статуи в нишах, и мельчайшие скульптурные украшения — если память ему не изменяла, их было более тысячи. Только на месте большого круглого окнарозы теперь был циферблат. Часы щелкали — мягко, благородно, почти царственно, как им и полагалось — ведь именно в Реймском соборе короновали французских королей.

Лифман осторожно, почти не дыша, прикоснулся к ажурной бронзе. Его пальцы слегка дрожали. Он улыбнулся, потом опустился в вишневое полукресло, не сводя взгляда с маленького собора. Тогда они ему не достались. Борис не помнил, почему… кажется, он поехал за деньгами, просили за часы не так уж много, всего восемь тысяч долларов, но в тот раз у него с собой столько не оказалось… да, конечно же, он поехал за деньгами — и опоздал. Часы купил кто-то другой, и теперь он знает, кто.

Борис откинулся на спинку и скрестил руки на груди. В его взгляде появилось ожидание. Тогда ему так и не удалось услышать, как они отбивают наступление часа. На что похож их звон? Похож ли он на звон реймских колоколов, возвещавших о пришествии нового монарха? Так или иначе, теперь он это узнает. Телефон подождет, «Дилия» тоже. Все подождут.

Нежась в горячей ванне, Марина потеряла счет времени. Она лежала с закрытыми глазами и слушала, как тихо шелестят, постепенно оседая, пухлые пенные сугробы. Звук был приятным, расслабляющим, и от него, как и от тепла, неудержимо клонило в сон. Ее волосы лениво колыхались в воде, словно диковинные водоросли, и даже и они, казалось, дремали, как дремало, отдыхая, все ее тело.

Постепенно дремота начала переходить в сон. Одна рука Марины, заброшенная на бортик ванны, соскользнула и шлепнула по воде, обдав ее лицо мыльными брызгами. Это разбудило Рощину, и она недовольно приподнялась, осторожно снимая пальцами с лица хлопья пены. Потом выдернула затычку из сливного отверстия ванны и включила душ.

Изгибаясь под теплыми струями воды и старательно смывая с себя пену, она начала тихонько мурлыкать какойто незамысловатый мотивчик, то и дело поглядывая — не отклеился ли страз с какогонибудь из ногтей. Это было божественно — ощущать себя вновь чистой — почти так же божественно, как ощущать себя красивой, потому что…

На мгновение перестав напевать, Марина недоуменно моргнула. Ей показалось, что она упустила нечто очень важное, только что всполошенно промелькнувшее среди ее расслабленных, неспешных мыслей. Впрочем, возможно, ей это только показалось. Важным сейчас было только то, что «Геба» останется без ее присмотра на целые сутки. Кошекто подруга накормит, но вот с салоном никто, кроме нее, не управится.

Критично нахмурившись, Марина провела ладонью по своему плоскому животу, потом, извернувшись, попыталась заглянуть себе за спину. Ванная комната, конечно, была идеальной — именно такой, как должна быть, но здесь не хватало большого зеркала — прямо над самой ванной, чтобы можно было себя осмотреть с ног до головы. Во-первых, это было необходимо, чтобы увидеть малейшие дефекты — раньше, чем они превратятся во что-то серьезное и гораздо более заметное, а вовторых… это было просто приятно. Она не считала подобное признаком нарциссизма — ничего ужасного в том, чтобы любоваться собой, нет — так делает большинство женщин. Вот если тебе не нравится смотреть на себя в зеркало, это уже плохой признак. В особенности, если смотреть не на что.

Только сейчас Марина вдруг осознала, насколько же раздражают ее остальные попутчицы. Конечно, ни одна из них ей и в подметки не годилась, но все же они были хороши. Каждая была посвоему привлекательна и совершенно не похожа на других, будь то рыжеволосая и зеленоглазая Алина, живая и яркая, Ольга с ее точеным профилем, строгой прической и той холодностью, которую можно было бы счесть аристократической, держи она рот закрытым, экзотическая Кристина, несмотря на всю вульгарность своего облика, выглядевшая весьма аппетитно, и Света — ладная, подтянутая и просто хорошенькая, без изысков. Последняя была единственной, к кому Марина испытывала некоторую симпатию — наивная, явно закомплексованная, несмотря на внешнюю привлекательность, и нуждающаяся в помощи. Кроме того, она с простодушной искренностью восхищалась Мариной, и той не могло это не льстить.

Выключив воду, Марина подтянула к себе полотенце, вытерлась — очень аккуратно, чтобы, не дай бог, не раздражать кожу. Небрежно бросила мокрое полотенце в угол, взяла другое и завязала на голове тюрбаном, спрятав под ним влажные волосы. Перешагнула через бортик ванны и осторожно спустилась по мокрым ступенькам. Надела халат, потом подошла к зеркалу и недовольно поморщилась, не увидев за плотной дымкой своего отражения. Она протянула к зеркалу руку, но потом убрала — ей не хотелось дотрагиваться до мокрого и холодного стекла. Оглянувшись, Марина подобрала брошенное полотенце и вернулась к зеркалу. Ее рука прижала махровую ткань к запотевшей поверхности и повела в сторону, прорисовывая в дымке блестящую полосу, и из этой полосы на нее пристально глянули чужие водянистоголубые глаза, тусклые и воспаленные, обрамленные редкими ресницами и окруженные сеточкой морщин — глянули и их тут же проглотила вновь расползшаяся дымка.

Взвизгнув, Марина отскочила назад, ее всполошенно взметнувшаяся рука смела со столика флакончики и бутылочки, и они с веселым звоном посыпались на пол и раскатились во все стороны. Поскользнувшись, она упала на бок, снова взвизгнув, на этот раз от боли в ушибленном бедре и затихла на гладком полу, тупо глядя, как в нескольких сантиметрах от ее лица вращается соскочившая с какого-то флакона розовая пластмассовая крышечка. Та крутилась все медленнее и медленнее, пока не остановилась совсем.

Застонав, Марина приподнялась, потом села, прижимая ладонь к ноющему бедру. Полотенце свалилось с ее головы, и по спине и груди рассыпались влажные пряди. От их прикосновения она вздрогнула, потом подтянула полотенце к себе и встала — медленномедленно, словно столетняя старуха. Ее губы дрожали. Так же медленно она пошла обратно к зеркалу, вытянув перед собой руку со скомканным полотенцем, словно та, кому принадлежали эти страшные больные глаза, могла выскочить из зеркала и наброситься на нее.

Зеркалообманка? Там с другой стороны — окно, там кто-то прячется…

Махровый комок ткнулся в стекло, прокатился по нему, оставляя за собой чистую сверкающую поверхность, и единственным, что увидела Марина в блестящей неровной полосе, были ее собственные глаза, испуганные, с длинными мокрыми ресницами. Почти сразу же они исчезли, и ее рука с полотенцем снова проехалась по зеркалу, и снова, и снова… Почти минуту Марина внимательно смотрела, как в зеркале появляется и исчезает ее лицо, потом уронила полотенце и отошла к ванне, по дороге зло пнув один из флакончиков, который со звоном откатился к унитазу. Она опустилась на одну из ведших к ванне ступенек и окунула мокрое лицо в сложенные ковшиком ладони.

Господи, неужели у меня начались галлюцинации?