Мужчина, который, даже не взглянув на нее, пошел дальше, прежде чем она закончила говорить, к концу ее последнего слова вдруг на секунду остановился, но тотчас же снова зашагал вперед, отрывисто бросив через плечо:

— Бывает!

Алина, уже тоже разворачивавшаяся, замерла при звуке его голоса. Потом медленно повернулась, глядя в спину уходящего человека — светловолосого, в черной кожаной куртке и черных брюках, чуть прихрамывавшего на правую ногу.

Она узнала бы этот голос из тысячи голосов, хотя никогда не слышала его наяву. Сейчас он показался ей чуть более глуховатым, в нем появились иные оттенки, но все же это был он.

Чуть впереди мужчины ходульной походкой семенил яркорыжий чау-чау, слегка покачивая лихо завернутым на спину невероятно пушистым хвостом, даже сзади имевший весьма надменный вид.

— Виталий! — потрясенно вырвалось у Алины, прежде чем она успела это осознать. Ее голос прозвучал негромко — она не звала человека, она скорее сказала это для самой себя, но он услышал и остановился. Потом обернулся и молча, выжидающе посмотрел на нее, но Алина больше не произнесла ни звука, не в силах понять, поверить и принять происшедшее. Это было невероятно, ведь Волжанск очень большой город, и было очень мало шансов с кемто здесь столкнуться, да еще и именно с Виталием. Может, она ошиблась? Но сердце говорило, даже кричало ей, что сейчас на нее смотрит именно Воробьев.

На лице Виталия появилась некая раздраженная заинтересованность. Он оглянулся на собаку, потом сунул левую руку в карман и неторопливо подошел к Алине. Прохожие обтекали их, словно вода поднимающиеся со дна скалы.

— Мы знакомы? — осведомился он. — Мне показалось, что вы позвали именно меня.

— Да, — с трудом выдавила Алина, пристально глядя на него.

Это был Виталий, конечно, это был он, но здесь он казался немного старше, и выражение его серосиних глаз было иным — это были глаза человека, который видел много такого, что не имеет никакого отношения к светлой стороне этого мира. Если самому Виталию было в районе тридцати лет, то его глазам уже исполнилось не меньше шестидесяти, здесь он был более умудренным и, как внезапно подумалось ей, более циничным. Его правую щеку покрывало множество мелких шрамов, словно ее посекло осколками, ближе к уху виднелось большое пятно старого, давно зажившего ожога. В остальном Воробьев не изменился. Ей вспомнилось, как он смотрел на нее тогда, когда она уже умирала. В его глазах были боль и ужас. А до этого она видела в них тепло и нежность, когда он обнимал ее, когда говорил ей, как она ему дорога. Но сейчас эти глаза смотрели на нее совершенно равнодушно, и от этого равнодушия у нее сдавило горло. Конечно, как еще он должен на нее смотреть? Он ведь никогда ее не видел. У его Алины было совсем другое лицо. Если он еще хоть что-нибудь помнит.

И что теперь ей делать? Броситься ему на шею? Или извиниться, отвернуться и уйти, чтобы больше никогда его не увидеть? Другого шанса не будет. Но ведь этот человек ей совершенно не знаком, он чужой для нее.

— Знаете, обычно, когда человека окликают, то это делают с какойто определенной целью, — заметил Виталий с явным раздражением. — Или вы просто решили напомнить, как меня зовут?

— Нет, — механически произнесла Алина, — я сделала это с определенной целью.

Чау-чау с чрезвычайно хмурым видом сел на асфальт рядом с правой ногой Виталия, внимательно и оценивающе оглядел девушку щелочками карих глаз, сделал для себя какие- товыводы, после чего сердито сказал:

— Бух! Ухбух!

Алина невольно улыбнулась — несмотря на угрюмое выражение морды, собака все же казалась беспредельно очаровательной. Маленький хмурый медведь.

— Это Цезарь или Мэй?

— Мэй, — машинально ответил Виталий, потом удивленно вскинул брови. — Вы из кинологического центра? Голос у вас очень знакомый.

Чау-чау несколько раз хрюкнула с явным презрением к этой версии, потом высунула кончик лилового языка, словно дразнящаяся девчонка, ее морда сморщилась и глаза почти исчезли в зарослях рыжей шерсти.

— Нет, я не из центра… я по другому поводу… Вы торопитесь?

Виталий пожал плечами и посмотрел на часы на левом запястье.

— Смотря, каков повод… Мы собирались спуститься к реке, на мосту собаке особо не разгуляться. Откуда вы нас знаете?

— Я… — Алина нервно облизнула губы. — Я… А вам знаком только мой голос? А как насчет лица?

— Нет, по-моему, раньше я вас не видел, — уверенно заявил он. — Может, мы общались по телефону? Так…

— Скажи-те, вы хорошо помните прошлую пятницу?

Он недоуменно кивнул.

— Ух! Бух!

— Мэй, помолчи!

Собака оскорбленно взглянула на хозяина, потом встала и принялась обнюхивать перила.

— В эту пятницу… вам что-нибудь снилось?

Виталий пронзительно взглянул на нее, и на мгновение в его глазах появилось что-то агонизирующее, и внезапно она поняла, что он все помнит, и ее сердце больно стукнуло в груди. Но его глаза почти сразу же вновь стали спокойными.

— Надо же… на улицах уже и психологические опросы проводят! Вы…

— Вы правы, мы с вами знакомы… хотя мы познакомились при очень странных обстоятельствах… Мы познакомились… ну, можно сказать, пять дней назад… в автобусе. Вы возвращались из Саратова, вы ездили туда к своей сестре, Даше…

— Что вы несете?!

Его голос хлестнул ее наотмашь — резкий, злой, и она недоуменно раскрыла глаза, не понимая, чем вызвана такая перемена в его поведении. Лицо Виталия потемнело и он шагнул вперед, а Мэй зашлась в басовитом лае, решив что хозяину угрожает опасность.

— Но вы…

— Моя сестра умерла десять лет назад! — холодно произнес Виталий, уже взяв себя в руки. — Что за бред ты мне тут рассказываешь?!

Алина, сглотнув, отступила назад. Как она могла забыть?! Он же говорил ей там… говорил, что ему кажется, что что-то не так с его сестрой. Желания, заветные мечты… С Виталием поступили еще хуже, чем с ней. В той реальности его сестра была жива. Каково было ему проснуться и осознать, что на самом деле она уже давно похоронена.

— Простите, я не знала… я…

Виталий отвернулся и быстро пошел прочь. Мэй напоследок зло гавкнула и помчалась за ним. Алина растерянно огляделась, потом выкрикнула:

— Подожди! Меня зовут Алина! Алина Суханова!

Воробьев остановился, словно налетел на невидимое препятствие, потом медленно повернулся и отрицательно покачал головой, и даже на таком расстоянии она увидела страх на его лице. Алина быстро пошла навстречу ему, почти побежала и остановилась только тогда, когда между ними осталось не больше полуметра.

— Нет, — тихо сказал он. — Нет! Это невозможно!

— Это я, Виталий. Я. Просто в этой реальности я выгляжу совсем иначе. Помнишь, мы говорили, что там сбываются наши мечты и наши страхи. Мое лицо там… это не моя мечта. Это мой страх.

— Ты… Нет, невозможно!

Мэй сердито ухнула, потом увидев, что ни хозяин, ни настырная и, возможно, представляющая угрозу дамочка не обращают на нее ни малейшего внимания, оскорбилась, после чего с размаху уселась хозяину на ногу.

— Что мне сказать Виталий, чтобы ты поверил. Какую из теорий тебе напомнить. Мою?! Твою?! Жоркину?! О ком мне тебе рассказать?! Об Олеге, который там умер у меня на руках?! Или об этом ублюдке, Лешке, который его убил?! Кстати, ты его застрелил?! Я не успела увидеть… я умерла!

— Это был сон! — хрипло произнес он. — Как ты могла узнать, что мне снилось?! Я тебя не знаю… но голос… твой голос… Господи, откуда ты все это знаешь?!

— Потому что я — Алина Суханова! Я могу показать тебе паспорт… черт! Не то! Но… Ты помнишь наш знак… условный знак, чтобы я узнала — ты это или не ты?! Ты заставил меня остаться в автобусе!.. — Алина остановилась, почувствовав, что от волнения начинает бессвязно тараторить. — Ты читал мне свои стихи, помнишь?!

— Я не пишу стихи! — отрезал Виталий, и на мгновение ей показалось, что он сейчас убежит. Впрочем, она хорошо понимала его состояние. К человеку вдруг заявляется его ожившее видение и говорит: 'Привет!'

— Да, не пишешь. Тебе это ни к чему! Они все у тебя в голове, как у меня — моя книга! Ты прочел мне один, когда мы стояли у окна в моей комнате! Вспомни! В час рождения звезды утренней — в час, когда цветет небес лилия, легкой поступью опускается по лучу звезды дева Севера…

Виталий отвернулся, схватившись левой рукой за перила и посмотрел на линию горизонта, потом, не поворачивая головы, негромко, вопросительно произнес:

— Аля?

— Да. Это я, Виталий. Правда, уже больше не рыжик.

Он повернулся. Две пары глаз — человеческих и собачьих выжидающе смотрели на него. Алина ждала реакции. Мэй ждала, когда хозяин перестанет валять дурака и продолжит прерванную прогулку — здесь, на мосту, в соседстве с ревущими машинами ей совсем не нравилось.

— Черт возьми! — сказал Виталий и потер лоб ладонью. — Мне нужно присесть!

Алина кивнула, с облегчением поняв, что самое трудное позади и теперь начнется самое тяжелое и болезненное.

— Мне тоже.

Они сидели на скамейке возле длинного ряда кустарниковой акации, уже растерявшей почти все свои листья. В нескольких метрах от них убегала вниз широкая лестница. Возле парапета стояли несколько мужчин и курили, глядя вниз, на воду. Неподалеку Мэй деловито обследовала кусты, раздраженно огрызаясь на прохожих, почти каждый из которых норовил ее приласкать. Чау-чау позволяла ласкать себя лишь одной руке — прочие руки должны были испуганно отдергиваться — и они отдергивались — не только от лая и вида великолепных клыков, но и от угрюмого выражения собачьей морды, не сулившей ничего хорошего.

— Значит все наши теории оказались верны? — Виталий вытащил пачку 'Беломора', и Алина слабо улыбнулась, взглянув на нее. — И все же это был сон. Но… елки, как же сон может быть коллективным?!

— кто-то заставил нас увидеть этот сон.

Виталий закурил, не глядя на нее, — Алина заметила, что он вообще старался как можно меньше на нее смотреть, и от этого ей было очень больно. Потом сказал дрогнувшим голосом.

— Боже мой… Я видел, как… ты умерла.

— Ты не рад, что этого не произошло на самом деле?