Дух победит! Появится новый вождь -сильнее и решительнее Чингисхана и Угедей-хана, умнее и милостивей султана Бабера[39]; он будет держать власть в своих руках до того счастливого дня, когда из подземной столицы поднимется Царь Мира. Почему, ну почему в первых рядах воителей буддизма не будет меня? Почему так угодно Карме? Впрочем, значит, так надо! А России нужно прежде всего смыть с себя грех революции, очиститься кровью и смертью, а все, признавшие коммунизм, должны быть истреблены вместе с их семьями, дабы вырвать грех с корнем.
Барон взмахнул рукой, как бы отдавая последнее приказание или наставление кому-то невидимому.
Занимался новый день.
- Мне пора! - сказал генерал. - Я оставляю Ургу.
Он крепко пожал нам руки и добавил:
- Прощайте навеки! Пусть я умру ужасной смертью, но прежде устрою такую бойню, какую мир еще не видел - прольется море крови.
Дверь юрты захлопнулась - барон ушел. Больше я никогда его не видел.
- Мне тоже пора - я уезжаю сегодня.
- Знаю, - отозвался князь, - именно поэтому генерал и оставил вас со мной. У вас будет еще один попутчик - военный министр Монголии. Это крайне важно для вас. Джам Болон произнес последнюю фразу, делая акцент на каждом слове. Я не задавал никаких вопросов, привыкнув уже к атмосфере загадочности в этой стране, полной таинственных духов -добрых и злых.
Глава тридцать девятая.
'Человек с головой, похожей на седло'
Напившись чаю в юрте Джам Болона, я направился верхом к себе на квартиру, чтобы собрать немудреные пожитки. Лама-тургут уже там.
- С нами поедет военный министр, - прошептал он. - Так надо.
- Хорошо, - отозвался я и поехал предупредить Олафсона. Тот же неожиданно объявил, что намеревается задержаться в Урге еще на несколько дней. Роковое решение, как я узнал спустя месяц: Сепайлов, оставшийся после отъезда барона Унгерна комендантом Урги, расстрелял его. Место торговца занял в нашем отряде военный министр - крепкий молодой монгол. Примерно в шести милях от города нас нагнал автомобиль. Заметив его издали, лама весь как-то съежился и взглянул на меня со страхом. Оказавшись снова в привычной атмосфере опасности, я расстегнул кобуру и спустил револьвер с предохранителя. Автомобиль остановился рядом с нашим караваном. В нем сидел, широко улыбаясь, Сепайлов вместе со своими палачами - Чистяковым и Ждановым. Сепайлов любезно приветствовал нас, поинтересовавшись:
- Вы будете менять лошадей в Казахудуке? Мы доберемся туда по этой дороге? Мне нужно нагнать посланца, а я толком не знаю пути.
Военный министр заверил его, что мы будем в Казахудуке уже к вечеру и подробно объяснил дорогу. Вскоре мотор заглох вдали, а когда автомобиль появился вновь на горизонте, еле заметный на вершине холма, близ перешейка, министр приказал одному из монголов поскакать вперед и откуда проверить, не остановилась ли машина по другую сторону горы. Монгол, стегнув своего скакуна, умчался. Мы медленно продвигались вперед.
- Что случилось? - спросил я. - Объясните, пожалуйста.
И тут министр рассказал мне, что Джам Болону вчера доложили, что Сепайлов собирается убить меня в пути. Он подозревал, что именно я настроил против него барона. Джам Болон тут же доложил барону о возможном покушении и тот распорядился выделить для моей защиты дополнительных людей. Тем временем вернулся посланный на разведку монгол; по его словам, ничего подозрительного он не обнаружил.
- А вот теперь, - сказал министр, - мы поедем совсем другим путем, и пусть полковник тщетно поджидает нас в Казахудуке.
Мы повернули на север, к Ундур-Добо, и к вечеру добрались до урочища местного князя. Здесь мы расстались с министром, получили свежих лошадей и продолжили наш путь на восток, оставив позади 'человека с головой, похожей на седло', против которого меня так упорно предостерегал старик-предсказатель близ Ван-Куре.
Через двенадцать дней благополучного без всяких приключений путешествия мы вышли к одной из станций Восточно-китайской железной дороги, я с непривычным ощущением позабытого комфорта последовал в Пекин.
* * *
Удобно расположившись в фешенебельной пекинской гостинице и постепенно утрачивая внешние признаки скитальца, охотника и воина, я, однако, все еще находился под сильным впечатлением девяти дней, проведенных в Урге в обществе барона Унгерна, 'Живого Бога войны'. Обращали мои мысли к тем дням и газеты, подробно описывавшие кровавый марш барона по Прибайкалью. Даже теперь, по прошествии семи месяцев, эти безумные ночи, полные вдохновения и ненависти, стоят у меня перед глазами.
Предсказание сбылось. Приблизительно сто тридцать дней спустя большевики захватили в плен барона Унгерна, преданного своими офицерами. По слухам, его казнили в конце сентября.
Барон Унгерн фон Штернберг... Кровавым мечом карающей Кармы прошел он по Центральной Азии. Что оставил он после себя? Его приказ по армии заканчивался словами из Откровения святого Иоанна Богослова:
- Не сдерживайте своей мести, пусть прольется она на осквернителей и убийц души русского народа! Революцию нужно искоренить на Земле. Именно против нее предостерегал нас святой Иоанн Богослов в своем 'Откровении': 'И жена была облечена в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства ее; и на челе ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным. Я видел, что жена упоена была кровью святых и кровью свидетелей Иисусовых ...'.
Документ этот - свидетельство русской и, возможно, мировой трагедии.
Но остались и более впечатляющие следы.
В бурятских, монгольских и джунгарских юртах, у киргизских, калмыцких и тибетских костров стали слагать легенды об этом сыне крестоносцев и пиратов:
- Пришел с севера белый воин и призвал монголов разбить цепи рабства, сковавшие свободолюбивый народ. В воина вселилась душа Чингисхана; он предсказал приход могучего вождя, который много сделает для торжества чистой буддийской веры и прославит потомков Чингисхана, Угедей-хана и Хубилая.
Да сбудутся его слова! Что ж, на земле воцарился бы мир, если бы азиаты показали себя учениками мудрых правителей - Угедея и султана Бабера, а не действовали, одержимые 'злыми демонами', во власти которых пребывал разрушитель Тамерлан.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
ЖИВОЙ БУДДА
Глава сороковая.
В блаженном саду тысячи утех
В Монголии, стране множества чудес и загадок, живет главный хранитель всего неведомого и таинственного - Живой Будда, Его Святейшество Джебтсунг Дамба-хутухта-хан или богдо-гэгэн, первосвященик Та-Куре. Он земное воплощение вечноживого Будды, представитель непрерывной мистически продлеваемой линии духовных императоров, чье правление исчисляется с 1670 года; они сочетают в себе утонченный дух Будды Амитабха[40] с Чан-ра-зи /'сострадающим духом гор'/. Он - средоточие всего: 'солнечных' мифов и захватывающих тайн Гималаев; сказочных индийских пагод и мрачного могущества монгольских завоевателей - императоров всей Азии; древних зыбких притч китайских мудрецов и глубокой мысли брахманов; строгости жизни монахов из 'Ордена целомудрия' и мстительности вечных кочевников олетов с их ханами - Батур-Хун-Тайги и Гуши; славного наследия Чингисхана и Хубилай-хана и реакционно-клерикального умонастроения лам; тайн зловещей желтой секты Паспы и тибетских царей, начиная со Сронг-Цанг Гампо. За Живым Богом Урги встает в дымке веков история Азии, Монголии, Памира, Гималаев, Месопотамии, Персии и Китая. Неудивительно, что имя его почитаемо на Волге, в Сибири, Аравии, Междуречье, Индокитае и даже на берегах Северного Ледовитого океана.
За время своего пребывания в Урге я несколько раз побывал у Живого Будды, беседовал с ним и наблюдал его жизнь. Ученые марамбы, его любимцы, подробно рассказывали мне о нем. Я видел его за составлением гороскопов, слышал его предсказания, познакомился с архивом, в котором хранились старинные книги и рукописи, сохранившие жизнеописания и предсказания всех богдоханов. Ламы были со мной вполне откровенны: послание хутухты из Нарабанчи помогло обрести их доверие.
Личность Живого Будды произвела на меня двойственное впечатление, но ведь все в ламаизме имеет двойную сторону. Умный, проницательный, энергичный, он одновременно подвержен безудержному пьянству, от чего и ослеп. Когда с ним случилось это несчастье, ламы пришли в отчаяние. Некоторые предлагали отравить богдохана, заменить его другим Живым Буддой, другие напоминали о больших заслугах первосвященника в глазах монголов и всех приверженцев 'желтой веры'. Стремясь умилостивить богов, воздвигли огромный храм с гигантской статуей Будды. Это, однако, не вернуло зрение богдохану, но инцидент подвиг его помочь тем ламам, которые намеревались радикально решить проблему с его слепотой, самим побыстрее перейти в новые, более высокие формы бытия.
Живой Будда постоянно заботится о процветании церкви и самой Монголии и одновременно занимается всякими пустяками. Одно из его увлечений - артиллерия. Отставной русский офицер как-то подарил ему две старые пушки, за что получил титул 'Тумбаир Хун', что означает 'князь близкий моему сердцу'' По праздникам из орудий палили - к величайшей радости слепого. Автомобили, граммофоны, картины, духи, музыкальные инструменты, редкие звери и птицы - слоны, гималайские медведи, обезьяны, индийские змеи и попугаи - всякими такими диковинами увлекались во дворце 'Бога', затем, насытившись, забывали о них.
В Ургу тек непрерывный поток паломников и подарков со всех концов ламаистского и буддийского мира. Однажды казначей дворца, почтенный Балма Дорьи привел меня в просторный зал, где хранились дары. Я увидел настоящую сокровищницу, уникальный музей; такому собранию раритетов позавидовал бы любой европейский музей. Отпирая серебряный замок сундука, казначей говорил:
- Вот здесь золотые самородки с Бей-Кема; а тут - черные соболя из Кемчика; вот чудодейственные оленьи рога, а вот - присланный орхонами ларец, в нем корни женьшеня и благоуханный мускус; здесь янтарь с берегов 'замерзающего моря', его вес сто двадцать четыре лана (около десяти фунтов), а также драгоценные камни из Индии и резная слоновая кость из Китая.
