падающей земли, и наконец всё заканчивается. Некоторые картинки, например гроб, были не просто яркими, но иногда настолько реальными, что когда я протягивал руку, я видел, как она пронзает изображение. Теперь я смотрю на это так: эти образы были просто результатом обратного воздействия глазного нерва на сетчатку, и производили эффект, подобный проекции через линзу, и если мое мнение верно, то возможно (и мой опыт это доказал) проецировать образ любого предмета, представленного мысленно, на экран и видеть его. Такая разработка произведет революцию во всех сферах человеческой деятельности. Я убежден, что это можно сделать и это будет сделано.

Чтобы освободиться от этих мучительных явлений, я пытался сконцентрировать свои мысли на чем- нибудь другом, виденном мною раньше, и, поступая таким образом, часто добивался временного облегчения; но для этого мне приходилось быстро менять воображаемые образы. Вскоре я обнаружил, что мой запас образов иссяк, «бобина с кинолентой» кончилась. Я так мало видел в этом мире — только предметы домашнего обихода и ближайшего окружения. Пока я проводил такие мысленные операции во второй и третий раз, я обнаружил, что лекарство потеряло свою силу. Тогда я начал совершать экскурсии за пределы известного мне мирка, и увидел новые пейзажи. Сначала они были расплывчатыми и мутными и таяли, когда я пытался сосредоточиться на них, но постепенно я научился фиксировать их; они приобрели яркость и отчетливость и в конце концов приняли форму реальных предметов. Вскоре я сделал открытие, что лучше всего себя 'чувствовал, если просто продолжал двигаться по видеоряду всё дальше и дальше, получая всё новые и новые впечатления, и таким образом я начал путешествовать — мысленно, конечно. Вы знаете о великих открытиях: одно из них — это открытие Колумбом Америки, но когда мне в голову пришла идея так путешествовать, мне казалось, что я совершил величайшее открытие, какое может совершить человек. Еженощно (а иногда и днем), оставаясь один, я отправлялся в свои путешествия. Я видел новые места, города и страны, я жил там, знакомился с людьми, заводил друзей, и они были мне так же дороги, как и те, что были в реальной жизни, и ничуть не менее яркими. Этим я занимался до тех пор, пока не повзрослел. Когда я обратился к изобретательству, то обнаружил, что могу мысленно представлять свои идеи, и притом очень отчетливо. Мне не нужны были модели, чертежи или опыты, я мог создавать их в уме, что я и делал. Таким образом я, не осознавая этого, подошел к развитию, как считал, нового метода материализации изобретательских концепций и идей, который радикально отличается от чисто экспериментального, непревзойденным мастером коего является, без сомнения, Эдисон. В тот момент, когда изобретатель конструирует какое-либо устройство, чтобы облечь в форму незрелую идею, он неизбежно оказывается в полной власти своих мыслей о деталях и недостатках этого механизма. Пока занимается исправлениями и переделками, он отвлекается, и из поля зрения уходит важнейшая идея, заложенная первоначально. Вы получаете результат, но жертвуете качеством. Мой метод иной. Я не спешу приступить к конструированию. Когда у меня рождается идея, я сразу же начинаю развивать ее в своем воображении. Я меняю конструкцию, улучшаю ее, ставлю опыты, привожу всё в движение. Для меня совершенно неважно, запускаю я свою турбину в мыслях или в мастерской. Разницы никакой, результат тот же. Таким способом я могу быстро совершенствовать свое изобретение, ни к чему не прикасаясь. Когда учтены все возможные и мыслимые усовершенствования и не видно никаких слабых мест, я строю окончательное изделие. Изобретенное устройство неизменно работает так, как, по моим представлениям, ему надлежит работать, и опыт проходит именно так, как я планировал. За двадцать лет не было ни одного исключения. Почему должно быть иначе? Инженерной работе в области электричества и механики свойственны точные результаты. Почти каждый объект можно представить математически и просчитать результаты, но если ситуация такова, что результаты эксперимента нельзя получить простыми математическими методами или при помощи упрощенных вычислений, у нас всё же есть весь наш опыт, и все знания, из которых мы можем исходить и строить наши модели. Зачем же облекать в форму незрелую идею? В этом нет необходимости, это пустая трата энергии, денег и времени. Именно так я получил свое вращающееся поле.

Для того чтобы в нескольких словах рассказать вам историю этого изобретения, я должен начать со времени своего рождения, и вы всё поймете. Родился я точно в полночь, у меня нет дня рождения и я никогда его не отмечаю. Но в этот день, видимо, случилось и кое-что еще. Я узнал, что мое сердце бьется справа, и думал так многие годы. По мере того, как я рос, оно билось уже с обеих сторон и наконец утвердилось слева. Помню, когда я стал уже крепким, сильным мужчиной, для меня было большим удивлением обнаружить, что мое сердце слева. Никто не понимает, как это произошло. Я два или три раза падал и один раз кости грудины были раздавлены и вошли внутрь. Во время моего рождения случилось нечто необычное и именно тогда родители определили мне судьбу священника. Когда мне было шесть, я умудрился оказаться закрытым в небольшой часовне в горах, куда люди приходили один раз в году. На этом месте происходили леденящие кровь встречи, а рядом было кладбище. Меня закрыли там, когда я искал воробьиные гнезда, и мне пришлось провести самую страшную в жизни ночь в компании призраков умерших людей. Американские мальчики вряд ли поймут меня, поскольку в Америке нет призраков — люди здесь слишком практичны; но в моей стране их было полным-полно, и каждый, от мальчишки до величайшего героя, со всех сторон увешанного медалями за храбрость, все боялись призраков. Наконец, как по волшебству, я был спасен, и тогда мои родители сказали: «Истинно, он должен стать священнослужителем». Что бы ни случалось после этого, не важно что, всё только утверждало их в своем решении. Расскажу вам небольшую историю. Однажды я упал с крыши фермы в котел с кипящим молоком, под которым ревело пламя. Я сказал «с кипящим»?

— Нет, молоко не кипело — во всяком случае термометр этого бы не показал, — хотя я бы поклялся, что это был кипяток, когда я в него свалился, но меня быстро вытащили. И оказалось, что у меня всего один волдырь на колене в том месте, каким я ударился о горячий котел. Родители сказали: «Ну не чудо ли? Вы слышали о таком когда-нибудь? Он точно станет епископом, митрополитом, может быть, и патриархом». На восемнадцатом году жизни я оказался на перепутье. Я уже окончил школу и должен был решить, присоединиться к клану духовенства или сбежать. Я глубоко уважал своих родителей, поэтому решил заниматься духовными науками. Именно тогда произошло нечто, что впоследствии связало мое имя с сегодняшним событием. Разразилась ужасная эпидемия холеры, которая выкосила десятую часть населения, и, конечно, я ее сразу подхватил. Позже холера привела к водянке, проблемам с легкими и прочим заболеваниям, и в конце концов мне заказали гроб. Во время одного из приступов, когда все думали, что я умираю, отец подошел к моей постели, чтобы подбодрить меня такими словами: «Ты поправишься». «Возможно, — ответил я, — если ты позволишь мне изучать инженерное дело». «Конечно позволю, — заверил меня отец, — ты поступишь в лучшее техническое учебное заведение в Европе». Мой отец сдержал слово, и после года прогулок в горах и физических упражнений я поступил в политехническую школу в Граце, в Стирии, одно из старейших учебных заведений. Произошло еще кое-что, о чем я должен рассказать, так как это событие имеет непосредственное отношение к этому открытию. В реальном училище, которое я посещал, ученика, не имевшего удовлетворительных оценок по всем предметам, не переводили в следующий класс. Я не умел рисовать. Мое умение воображать предметы парализовало даже тот скромный навык, который я мог иметь по этой дисциплине. Конечно, я немного чертил механизмы; после стольких лет практики невозможно не научиться выполнять несложные чертежи, но если я занимаюсь этим в течение получаса, я выбиваюсь из сил. Вследствие этого мои отметки не позволяли мне переходить в следующий класс и меня переводили только благодаря влиянию отца. Теперь же, когда я поступил в политехническую школу, я мог выбирать предметы по собственному желанию, и я решил продемонстрировать родителям свои способности. Первый год провел так — вставал в три утра и занимался до одиннадцати ночи, без выходных. Что ж, когда достаточно разумный человек так работает, он должен чего-то достичь. Естественно, я достиг. Я сдал девять экзаменов за год и некоторые преподаватели были не удовлетворены самой высокой оценкой, которую они могли мне поставить, поскольку считали, что такая оценка не отражает проделанного мной объема работы, и вот тут мы подходим к вращающемуся полю. В дополнение к диплому об окончании я получил дополнительные свидетельства, которые привез домой в надежде продемонстрировать отцу свой триумф. Он взял эти свидетельства и швырнул их в мусорное ведро, презрительно бросив: «Я знаю, чего стоят эти бумажки». Мои амбиции были почти растоптаны, и только позже, после смерти отца, я испытал смертельную боль, найдя связку писем, из которой следовало, что отец вел довольно оживленную переписку с моими профессорами они и предупреждали его, что я могу погибнуть от переутомления. Тогда я понял, почему он так пренебрег моим успехом, какого еще никто в этой школе не добивался; на самом деле студенты сдавали в лучшем случае два экзамена. В первый же год я установил такой рекорд, что заслужил благоприятные отзывы и дружбу некоторых преподавателей, а именно трех: профессора Рогнера, читавшего