«Хитрый приемчик, — подумал Одюбон. — Надо будет запомнить его».
Местные сбились в кучку и стали переговариваться. Вскоре один из них — постарше и с бородой, в которой пробивалась седина, — начал:
— Ну, имейте в виду, наверняка не скажу, но пару лет назад я пошел на охоту и повстречал одного парня из Тетфорда. — Он представлял, где находится Тетфорд, но не Одюбон. После нескольких вопросов выяснилось, что этот городок расположен к северо-востоку отсюда. Мужчина из Байдфорда продолжил: — Мы с ним поболтали, и он брякнул, что за пару лет до того видел нескольких крякунов по другую сторону своего города. Не могу поклясться, что он не соврал, но, похоже, парень знал, что говорит.
Гаррис вопросительно взглянул на Одюбона. Художник кивнул. Гаррис вручил мужчине серебряную монету достоинством в один орел.
— Позвольте узнать ваше имя, сэр, — обратился Гаррис. — Если ваша подсказка окажется полезной, но в силу каких-либо обстоятельств мы не станем проезжать здесь на обратном пути, то мы обязательно вышлем вам оставшуюся часть вознаграждения.
— Премного благодарен, сэр. Я Лехонти Кент. — Он медленно продиктовал свое имя Гаррису, и тот занес его в одну из своих записных книжек.
— А что вы можете рассказать о «Доме всеобщей преданности»? — спросил Одюбон.
В ответ он получил гораздо больше, чем ожидал. Внезапно все, даже самые неприветливые местные жители, принялись говорить в один голос. Художник узнал, что эта церковь проповедует врожденную божественность каждого и возможность выйти за пределы человеческой сущности, разумеется, если ты следуешь учению того, кого местные называли Преподобный, явно с заглавной буквы «П». «Всеобщая преданность Преподобному», — подумал Одюбон. Услышанное показалось ему самой отвратительной и черной ересью, но обитатели Байдфорда верили в это безоговорочно.
— Преданных много, — прозвучала очередная заглавная «П», — есть в Тетфорде и других таких местах, — сообщил Лехонти Кент. Было совершенно очевидно, что он имеет весьма смутное представление обо всем, что расположено дальше двух дней пути от его родной деревушки.
— Как любопытно, — пробормотал Одюбон фразу из тех немногих, что звучат вежливо почти в любой ситуации.
Поскольку жителям Байдфорда очень хотелось обратить путешественников в свою веру, друзьям в течение двух часов не удавалось выбраться из салуна.
— Ну и ну, — проговорил Гаррис, когда они наконец-то оказались в седле. — Как любопытно! — Он вложил в эту фразу столько сарказма, что его хватило бы потопить корабль вдвое больший, чем «Орлеанская дева».
У художника все еще шла кругом голова. Преподобный изобрел совершенно новую предысторию Атлантиды и Террановы, которая имела очень мало отношения к действительности, известной Одюбону. Преданные показались ему почти такими же суеверными, как и краснокожие дикари Террановы, — а ведь им полагалось отлично знать, как устроен мир, в то время как дикари были честными невеждами. И все же художник сказал:
— Если этот Лехонти — что за имечко! — Кент дал нам верную подсказку, то я не стану жалеть о потраченном времени… слишком сильно.
Тетфорд оказался крупнее Байдфорда. Он также выставлял напоказ «Дом всеобщей преданности», хотя тут имелась и методистская церковь. Грубо намалеванное объявление перед Домом гласило: «ПРЕПОДОБНЫЙ ПРОПОВЕДУЕТ ПО ВОСКРЕСЕНЬЯМ!!» Два восклицательных знака отпугнули бы Одюбона даже в том случае, если бы он никогда не проезжал через Байдфорд.
Художник расспросил про крякунов и в Тетфорде. Никто из тех, с кем он говорил, не утверждал, будто видел хотя бы одного, но двое сообщили, что некоторые жители городка когда-то давно их встречали. Гаррис раздал еще немного серебра, но оно ни в ком не пробудило ни память, ни воображение.
— Что ж, мы все равно бы здесь проехали, — заметил Одюбон, когда они направились дальше на северо-восток. Теперь горы Грин-Ридж поднимались высоко в небо, заслоняя восточный горизонт. Посмотрев вперед в подзорную трубу, Одюбон увидел бесчисленные темные долины, полускрытые соснами и саговником, из-за которых горы и получили свое название. И обитать в этих долинах мог кто угодно… разве не так? Ему оставалось лишь верить в это. — Теперь у нас появилось чуть больше надежды, — добавил он как для себя, так и для Гарриса.
— Надежда — это хорошо. Но крякуны оказались бы лучше. Слова едва успели сорваться с его губ, как папоротники и
саговники зашевелились… и дорогу перебежал олень. Одюбон начал было поднимать ружье, но остановился. Во-первых, животное уже скрылось. А во-вторых, ружье было заряжено птичьей дробью, которая лишь пробила бы оленю шкуру.
— Sic transit gloria cryakeris,[12] — вздохнул Гаррис.
— Крякерис? — Но Одюбон поднял руку прежде, чем Гаррис заговорил. — Да, правильно, «крякун» был бы существительным третьего склонения.
По мере приближения к горам ландшафт менялся. Саговников в лесах стало меньше, их место заняли различные виды сосен, елей и секвой. Папоротники в подлеске тоже выглядели иными. Все реже встречались людские поселения, равно как и яркие пятнышки экзотических здесь цветов. Сам воздух теперь казался другим: более туманным, влажным, полным странных, пряных ароматов, которые более не ощутить нигде в мире. Впечатление создавалось такое, будто путников омывают запахи иных времен.
— Так оно и есть, — сказал Одюбон, когда к нему пришла эта мысль. — Это воздух Атлантиды, какой она была до того, как рыбаки увидели смутные очертания ее берегов.
— Скажем, почти такой, — возразил Гаррис.
То, что он, Одюбон и их лошади находились здесь, само по себе подтвердило его правоту. А если у художника еще оставались какие-либо сомнения, то Гаррис развеял их, указав на тропу, по которой они ехали. Земля была сырой, а местами и грязной, потому что накануне прошел дождь. И на ней четко виднелись лисьи следы.
— Скольких птиц этот зверь уже съел? — произнес Одюбон. — А сколько наземных гнезд опустошил?
Многие птицы в Атлантиде вили гнезда на земле — гораздо больше, чем в Европе или Терранове. Если не считать редко встречающихся змей и крупных ящериц, здесь не водились сухопутные хищники — точнее, не водились до тех пор, пока их не завезли люди. Одюбон сделал еще одну заметку в дневнике. Прежде он не задумывался о том, какое воздействие на способы гнездования птиц может оказывать наличие или отсутствие хищников.
Даже здесь, в малозаселенном сердце Атлантиды, уже очень многое оказалось утраченным. Но многое еще сохранилось. Птичьи трели наполняли воздух, особенно в часы рассвета, когда Одюбон и Гаррис начинали очередной день. В Атлантиде обитали несколько видов клестов и дубоносов — клювы этих птиц были идеально приспособлены для того, чтобы извлекать семена из шишек, а потом рассеивать их по всему лесу, Как и многие пернатые на острове, они были родственны видам с Террановы, но все же отличались от них.
Одюбон подстрелил самца зеленого дубоноса с брачным оперением. Лежа на его ладони, эта птица с яблочно-зеленой спинкой, светло-коричневым брюшком и желтыми полосками возле глаз казалась вычурной и цветастой, как французский придворный XVII века. Но на ветке секвойи, на фоне зеленой листвы и ржаво-коричневой коры, заметить ее было нелегко. Если бы дубонос не распевал так страстно, то не исключено, что Одюбон проехал бы совсем рядом, так его и не увидев.
Ближе к вечеру Гаррис добыл масляного дрозда — не для исследований, хотя Одюбон и сохранил шкурку. В тушке длинноклювой нелетающей птицы мяса оказалось более чем достаточно для них обоих. На вкус оно напомнило Одюбону жаркое из бекаса или вальдшнепа — что неудивительно, раз все эти птицы обожают земляных червей.
— Хотел бы я знать, сколько еще эти дрозды продержатся, — произнес Гаррис, обгладывая бедренную кость.
— Во всяком случае дольше, чем крякуны, потому что они менее заметны, — решил Одюбон, и Гаррис кивнул. Художник продолжил: — Но ты прав — они в опасности. Это еще один вид, который гнездится на
