водителей батальона.

Машина шла мягко. Новиков даже задремал, оставаясь в то же время в настороженности, в готовности ко всяким неожиданностям.

Показался первый кишлак, на окраине которого за глиняным дувалом стоял двухэтажный дом с красным флагом. В нем находился сторожевой пост. Перевал остался позади, и начиналась равнина.

Здесь, отгородившись от дороги шлагбаумом, а от гор — постами, заночевали. Полыхал костер невдалеке от походной кухни. Вокруг него стояли, сидели, лежали солдаты, И Новиков сидел на чьей-то телогрейке, слушая были и небылицы, которые может устроить только жизнь, но никак не воображение. Подначивали друг друга. Больше всех доставалось рядовому Василию Спыну.

— Ну, ты хоть скажи, — спрашивали его, — за что ты хотел дать в глаз Алимову?

Он только сопел в ответ, добирая в котелке ложкой остатки каши.

Новиков спросил, что это за веселый случай такой произошел со Спыну.

Оказывается, в одном из рейсов его бензовоз подбили. А Спыну и не собирался покидать его, все хотел завести, хотя двигатель был разбит вдребезги. Когда к нему подползли младший сержант Александр Алимов и рядовой Сергей Череповецкий и стали его тянуть из кабины, тот рассердился:

— Не мешай! Как дам в глаз!

И когда втроем уходили из опасной зоны на машине Алимова, все оглядывался назад, ворчал на своих спасителей и переживал, что бросили машину...

В низинах копился туман, расползался по земле, обтекая костер. В солдатском кругу объявился сержант с гитарой. Это был хабаровчанин Юрий Попов, не расстававшийся со своей семиструнной подругой даже во сне. Гитара была старенькая, «заслуженная», как сказал ее владелец. Заслуженная потому, что прошил ее однажды осколок. Юрий залатал рану и по-прежнему брал гитару в каждый рейс.

Никто не знал ни автора слов песни, ни композитора. Только название было знакомо всем: «Кукушка».

Новиков поразился этому сочетанию: вечность и старость. До чего же глубокий смысл вложил поэт в эти слова. У солдата впереди вечность, и в ней есть пристань: рассветы и закаты, которые ждут его на Родине. Ждут солдат матери и жены, русоволосые и чернокосые девчонки. А бойцы ждут писем.

Тогда, во время вечернего разговора, чуть-чуть распахнулся и молчаливый Александр Дремов, Достал из кармана кителя письмо, в котором были такие строки: «Я очень надеюсь, что Новый год мы будем встречать вместе».

И Новиков когда-то получил письмо, в котором были такие же строчки. Как все в молодости прекрасно, какие надежды и мечты таят в себе бесхитростные слова! А вот как суметь не расплескать их, не растерять из-за мелочных обид?.. Это, наверное, не просто искусство, а доброта, возведенная в степень и помноженная на взаимное умение понимать и прощать человеческие слабости, без которых людей и не бывает. И ему хотелось сказать этой девушке из Тихорецка: надейся и жди, Люба, своего сероглазого солдата, потому что он помнит о тебе каждый день. И все другие невесты и жены, тоже ждите, потому что вера в вас — это солдатский счастливый талисман.

В тот вечер Новиков, пожалуй, впервые задался вопросом: откуда берутся такие песни, в которых и жизнь, и судьба, и любовь — все светлым-светло? Он слышал их высоко в горах, когда бродил по молодости по ледниковым тропам, слышал на БАМе и теперь здесь, где жить и служить совсем не просто. Песни и рождаются там, где не просто, потому что вся серая накипь отходит от души и проявляется то, чем человек красен.

А через несколько дней появился и маленький следочек песни «Гранатовый цвет». Это случилось за три дня до окончания командировки. К тому времени он уже добрался с молчуном Александром Дремовым до Кабула, успел передать в редакцию очередную корреспонденцию. И тут политработник майор Виктор Заика уговорил его побывать в одном маленьком высокогорном гарнизоне, охранявшем важный объект.

Ничего розового вокруг не было. Все розовое осталось внизу, где цвели абрикосы и гранаты, где остались щербатые асфальтированные дороги и где на одном из постов началась дружба сарбаза Абдуллы и сержанта Николая.

А тут были снега, и внизу, как кипы белой ваты, бугрились облака.

Сержант Леонид Харько?в, или просто Леха, пел, подражая Владимиру Высоцкому:

Гриф гитары в его ручищах казался узеньким и хрупким. Он наклонил набок свою коротко остриженную лобастую голову, будто прислушивался к словам или вспоминал то, что было с ним самим. Скуластый, сероглазый, светлоусыи — он ушел в эти мгновенья отсюда, покинул свой временный приют, сложенный из крупного камня домик, где бойцы живут вместе с командиром и несут службу по охране объекта.

Харько?в начал с нее безо всякой просьбы, будто услышал мелодию, бившуюся в голове Новикова. И тот, слушая, видел цветущие розовым цветом гранаты и красно-дымный факел, загородивший узкую дорогу. Да, песенный рефрен больше ассоциировался не с деревьями. В отгороженной клетушке — спальне-кабинете начальника поста старшего лейтенанта Шлямара — лежали на столе несколько похожих на лимоны формой и размером гранат. На кровати автомат, на стене подсумок с дисками — рядом с фотографией, с которой таращил глазенки, прижавшись к матери, крохотуля-мужчина по имени Женька. Гранаты, автомат, фотография, а снаружи запорошенные снегом окопы — и «гранатовый цвет, гранатовый цвет...».

Ну где же ты бродишь теперь, сержант Леха Харько?в? Куда увела тебя твоя песня? Может быть, ты давно уже в своей родимой Воркуте, там, где жил и живет один красивый ненадежный человек? Забудь, сержант! Всякое бывает в жизни. Не дождался тебя тот человек — значит, не хватило чувства, значит, не хватило верности. Считай, что к лучшему, потому что солдату без верности никак нельзя.

В песне, которую пел Харькбв, было два незнакомых Новикову куплета. Сержант Николай был у него