по завещанию.
В то время, т.е. через месяц после смерти князя, я вообще еще никаких решений и распоряжений предпринимать не могла, я сама еще не знала хорошенько, чем владею. Князь оставил два завещания, одно относительно сына, другое относительно меня. Состояние мужа было разделено на две неравные части, большая предназначалась сыну, меньшая - мне. Но к формальностям не было еще приступлено, ввода во владение еще не было, и я, даже если бы хотела, никакого распоряжения сделать не могла.
Эти три человека, как вороны слетевшиеся надо мной, навели на меня ужас, а они, не понимая моего состояния и не замечая произведенного впечатления, очень настойчиво требовали от меня решительного слова. Они, очевидно, думали застать меня врасплох, воспользоваться моей растерянностью, расстроенными нервами и сыграть на слабой струнке - 'в память князя'. Они то и дело повторяли эти слова. К счастью, мое душевное состояние было настолько подавлено, что я не была в состоянии принять какое- либо решение. С трудом освободившись от этих назойливых господ, я вырвалась от них, поспешила к оставшимся родственникам и гостям и стала избегать всяких разговоров с ними…
Когда муж умер, у меня решительно не было никого, с кем посоветоваться, а хлопот, дел и разных формальностей было много, сама же я была так расстроена, больна, что не могла думать обо всем. За помощью я обратилась к X., как к лицу, которого постоянно видела возле мужа. Тем более что он ко мне отнесся очень сочувственно и так плакал, как на похоронах родного брата. Я просила его быть моим поверенным.
Родные мужа, которые при его жизни относились ко мне все-таки довольно сносно, теперь, со смертью мужа, сразу отвернулись. Муж в виде материальной поддержки держал у себя их капиталы, выдавая по восьми процентов в год, но так как я не могла взять на себя такого же обязательства, то предложила им возвратить эти деньги и прекратить всякие денежные обязательства между нами. Мои собственные дела были еще далеко не выяснены, откуда же я могла выплачивать им эти восемь процентов, когда сама получала четыре с половиной. Понятно, первой моей заботой было развязаться с этими обязательствами, достигавшими пятисот тысяч рублей. Я собрала все, сколько могла, наличными деньгами и немедленно передала родным мужа, но все это обошлось очень трудно и сложно. Никто не захотел подождать, никто не выказал мне доверия, все вооружились против меня, как против грабителя на большой дороге, и все они завели себе по адвокату, очевидно стараясь защититься от меня, и X. пришлось иметь дело одновременно чуть не с пятью-шестью представителями интересов разных лиц. Но в конце концов мне все же удалось совершенно развязаться с ними после многих неприятностей.
После похорон мужа X. приступал ко мне по крайней мере раз десять, уговаривая уступить дом на Моховой в пользу Тенишевского училища, и даже несколько раз подносил мне для подписи составленное им условие с патетическими фразами и вечным припевом: 'В память мужа, в память князя'. Когда же я отклоняла это, он раздражался, возвышал голос и наступал на меня чуть не с криком, требуя моей подписи. Я думала, что он горячится просто потому, что близко к сердцу принимает идею покойного князя, лично же мне казалось смешным благотворительствовать богатым, а в память мужа многое уже было сделано на заводах, да и я сама в память мужа пожертвовала в музей Александра III богатейшие этнографические материалы, собранные им за много лет.
Когда строилась петербургская школа, муж преследовал только одну цель - скорей окончить ее и открыть училище. Поэтому дом был выстроен очень непрактично, обошелся очень дорого, и в нем было много совершенно ненужных огромных коридоров, проходных комнат и передних, которые совершенно непроизводительно отнимали много места и не приносили дохода. Чтобы поднять доходность и хоть что- нибудь получать с этого дома на огромный затраченный капитал, я придумала из этих переходов, коридоров и лестниц сделать одно большое помещение для театров с зрительной залой в шестьсот мест, с особым фойе и раздевальной. Нужно только удивляться, как муж, будучи деловым, практичным человеком, мог выстроить такую несуразную постройку, в которой треть всего места была занята ненужными проходными комнатами. Переделки, произведенные по моей мысли, дали возможность, сохраняя школьное помещение, иметь еще доходные статьи в виде театра и аудитории.
Между тем X., чуть ли не ежедневно, приставал ко мне все с тем же, уговаривая на все лады, что я должна, нравственно обязана сделать это в память мужа. Он так задергал меня, что я совершенно не знала, как мне поступить. В конце концов я подписала крайне невыгодный для меня контракт с Тенишевским училищем на девять лет, по которому должна была первый год получать четыре тысячи в год, второй - восемь и с третьего - по шестнадцати тысяч, причем в договор был включен пункт, значение которого в то время я не поняла, предоставлявший училищу право возобновить договор по истечении девяти лет на прежних основаниях, - и это с капитала в полтора миллиона, в которые оценивались здание и место! Я, в сущности, попала в кабалу. Несомненно, будь у меня поверенный, преданный моим интересам, он никогда не вовлек бы меня в такую невыгодную сделку. Я доверилась ему, так как у меня не было никакого опыта в таких делах - мой муж всегда распоряжался сам во всех деловых операциях. Когда же у меня раскрылись глаза на X., то было поздно.
Со дня смерти мужа я не знала покоя. Мне пришлось вести несколько тяжб, так как муж давал деньги взаймы на разные дела, а известно, как трудно получать их обратно. Все дела, которые были очень невыгодными и совершенно бесспорными в мою пользу, X. проводил с большим усердием, но так как он не имел права вести дела сам, то пригласил от себя адвоката И., своего знакомого, и подносил мне двойные счета: ему две тысячи, И. столько же, ему три тысячи, тому столько же. Каждое дело обходилось мне вдвое дороже, так же как и мой ввод во владение. Но зато в делах запутанных, сложных, где нужно было потратить много сообразительности, где нужно было строгое соблюдение, рачительность, как, например, в деле электрического завода Глебова и К, в котором муж был первым вкладчиком, X. не ударил пальцем о палец, допустив даже злоупотребления и небрежность со стороны некоторых служащих, чем чуть-чуть не довел этого дела до полного упадка.
До меня стали доходить слухи, один хуже другого - мнение о X. всюду было плачевное… Стали для меня теперь ясны его приставания и уговоры относительно дома на Моховой и все прочие его действия. Я решила расстаться с ним. К этому времени у него уже появилось имение и разные крупные предприятия, это был уже оперившийся человек, для которого мой отказ уже не был чувствительным ударом. Я сыграла в его жизни роль победного коня, на котором он выехал на блестящую дорогу…
После его ухода мне пришлось много биться и возиться с делами. Я нашла массу ошибок и упущений и только тогда стала приводить в ясность состояние, которым я владею. Только расставшись с ним, я поняла, почему, когда я говорила знакомым, что X. - мой поверенный, они удивлялись, улыбались, а кто-то раз мне сказал, что он стряпчий по делам, и потому стряпал в моих, как в своих…
Когда я была предоставлена самой себе, когда могла устроить жизнь по моему вкусу, я немедленно решила ехать в Талашкино на постоянное жительство. Петербурга я никогда не любила, в Москве у меня не было никаких связей, одно Талашкино оставалось близким, где меня ждала деятельность, которой я могла уже беспрепятственно отдаться. Для ликвидации моего дома на Английской набережной, ненужной мебели и вещей я устроила аукцион. На этот аукцион пустила я и всю ту иностранную часть своих акварелей, которую отверг музей Александра III, за исключением только самых ценных и редких экземпляров, которые можно было выгоднее продать за границей. На аукцион попали и те русские акварели, которые оставил Бенуа, найдя их дурными и уродливыми, и потому не попавшие в музей.
За этот аукцион мне пришлось вынести целую бурю… Аукцион в России - вещь обыкновенная, не говоря уж о загранице, где это очень в ходу. Не раз произведения великих мастеров проходили через такой способ продажи. Но мне подобной вещи почему-то простить не могли… Когда художники увидали свои вещи проданными с аукциона, они все на меня ополчились. На меня посыпался град обвинений, многие были недовольны мной и даже поместили какие-то кислые статьи в газетах на мой счет.
Боже мой, как трудно женщине одной что-нибудь сделать. Ей все ставится в вину, каждый шаг ее перетолковывается в дурную сторону, всякий может ее судить, осудить и безнаказанно оскорбить. А в особенности, если эта женщина решается создавать что-то свое. Как бы ни были благородны ее цели, каковы бы ни были результаты ее деятельности - даже ленивый и тот считает своим долгом бросить в нее камнем…
