женщину и от семейных обязанностей, то это - прямо толкать их на еще большее распутство.

Условия жизни рабочей семьи в Бежеце были тяжелые. Рабочие жили в огромных двухэтажных деревянных казармах, разделенных на множество мелких квартир, в которых помещались две, а часто даже и три семьи. Вокруг этого тесного и неопрятного жилища ютились наскоро, кое-как сколоченные хлевки для коров и свиней, расточая зловоние и непролазную грязь вокруг.

Дома детям было тесно, душно, нехорошо. Зачастую под пьяную руку на них сыпались побои и пинки не только родителей, но и других, живущих с ними, рабочих. Матери прогоняли детей на улицу, чтобы избавиться от шума и рева, да они и сами охотно бежали от тесноты и дурного обращения и слонялись весь день на свободе, одичалые, огрубелые, развивая в себе бог весть какие пороки. Жаль было смотреть на ребятишек двенадцати-четырнадцати лет, день-деньской болтающихся толпами по широким немощеным улицам завода, с камнями и палками в руках, от которых плохо приходилось не только кошкам и собакам, курам и свиньям, но часто даже и людям.

Трудно сказать, что было лучше для ребенка: жизнь ли дикаря-разрушителя или вредные примеры и нравственная грязь, царившая у них дома? Были случаи, когда после сильной попойки, под винными парами, путаясь в топографии квартиры, мужья принимали чужих жен за своих, не говоря уже о брани и словах, которые сыпались без удержу от этих людей, отуманенных вином. Все это пагубно действовало на нравственность малолетних, беспощадно губя ее в самом раннем возрасте.

Здание детского сада я превратила в ремесленное училище, пригласив заведовать им Алексея Михайловича Смирнова (преподавателя Смоленского технического училища), и мы энергично взялись за его устройство. Был выписан в большом количестве разнородный инструмент: слесарный, кузнечный, столярный и чертежный. Установили столы, тиски и небольшую кузню. Таким образом, дело быстро наладилось. Учеников сразу набралось около шестидесяти, как раз комплект двух первых классов, и я уже с ужасом начала подумывать, куда я помещу третий - мест не хватало. Пригласили отца Азбукина, помолились и усердно принялись за работу.

Спустя некоторое время я получила прошение с массой подписей от заводских рабочих, отцов моих учеников, о том, чтобы установить в училище вечерние занятия для изучения черчения, так как результаты, полученные их детьми, показали на опыте всю важность этого знания. Конечно, я согласилась на их просьбу, разрешив в училище вечерние занятия. Результат получился самый хороший, и в конце года они поднесли мне хлеб-соль на деревянном блюде своей работы. Меня очень тронуло это внимание, и я сохранила его на память о моих первых шагах на этом поприще. Наивное исполнение этого резного блюда было мило мне.

Но какую метаморфозу произвело это училище в моих учениках! Какое чудо!… Ведь состав их был из тех же дикарей-разрушителей, которые несколько месяцев тому назад, бегая по улицам толпами, с камнями и палками никому не давали проходу - а потом, какие милые, приветливые лица встречали меня в училище, какие светлые глаза глядели с благодарностью… О дикарях уже не было и помину. Передо мной стояли будущие люди, сознательно относящиеся к работе, с рвением, усердно взявшиеся за серьезное дело.

Наплыв желающих учиться все рос, а места становилось все меньше и меньше. Мне было невыразимо больно отказывать детям в поступлении, просто казалось преступным. Долго, мучительно ломала я голову, как помочь этому горю, и наконец нашла разрешение. Первым долгом я выпросила у мужа часть нашего парка в Бежеце. Во-вторых, выхлопотала у петербургского управления огромную сумму в сто тысяч рублей на постройку большого каменного здания на двести человек для ремесленного училища.

Но чего это мне стоило?! Конечно, далось это не сразу и нелегко. Мое смелое требование ошеломило всех директоров. Муж совершенно уклонился от переговоров с ними и не поддерживал меня ввиду щекотливого положения, в котором он находился как председатель правления - он не мог хлопотать за свою жену (какая-то деловая этика мешала) и предоставил мне самой отстаивать свою идею. Пришлось просить, настаивать и спорить без конца с П., вице-директором правления в Петербурге, и с Г.

Сергей Иванович П. был креатурой князя. Из маленького скромного человечка он сделал его одним из директоров правления с колоссальным ежегодным окладом, составившим ему огромное состояние. П. был портретом И., только с той разницей, что, живя в Петербурге, бывая каждый год за границей, научился носить чистое платье, имел на себе все пуговицы и интеллигентную красавицу жену. В остальном же, т.е. вкусах, интересах, некультурности, он был точно родной брат И. Он часто бывал у нас. Я хорошо изучила его и не раз спрашивала себя, как и всегда, впрочем, встречая подобные типы, - на что такому человеку состояние? Людям без потребностей богатство дает очень мало. Все, что его окружало, что он хвалил и признавал, чем интересовался и увлекался, все это могло таксироваться, беря широко, на шесть-десять тысяч рублей в год, - это с шампанским и комфортом по его масштабу. В сущности, ему денег общества не было жаль. Князя он уважал, и если показал мне известное сопротивление и отпор, то только для виду.

Г. же был похитрее и некультурнее, а главное, был настоящим воплощением так называемого 'инженера'. Такой 'инженер', в моей оценке, - это человек черствый, плоский, пошловатый, род кулака, тугой на расплату, но не там, где нужно шикнуть или предвидится барыш, с узкими горизонтами и дешевыми вкусами, носящий постоянно на лице самодовольное сознание своего богатства, сытости.

С Г. мне пришлось долго бороться, пустить в ход все свое красноречие. Я не только просила и убеждала, но мне пришлось и нападать, обвинять, стыдя этих самодовольных, сытых людей за их слепой эгоизм. Пришлось развернуть перед ними картину заводских нужд, указать на сделанные за многие годы упущения по отношению к трудовому люду исключительно ради личной наживы. Муж молчал, во все время словечка не проронил. В душе он был со мной согласен - глаза раскрылись. Я же положительно вцепилась в них и решила, что так или иначе, но выйду победительницей из этой борьбы. После долгих и тяжелых прений я наконец торжествовала. Уговорились так: общество дает сто тысяч рублей на постройку, а муж внесет за меня двести тысяч в Министерство народного просвещения в обеспечение училища моего имени.

День, когда это решилось, был одним из самых счастливых в моей жизни, сердце преисполнилось радостью. Я чувствовала, что у меня точно крылья выросли. Много зато за этот день я наслушалась и несуразностей. Одну из них следует запомнить как очень характерную со стороны Г.

Наши взвинченные нервы после бесконечных споров стали понемногу успокаиваться. Разговор мало- помалу стал принимать дружеский, примирительный тон. Вероятно, желая мне польстить, сказать что- нибудь любезное, Г. вдруг говорит мне: 'Вот, княгиня, вы, у которой так много вкуса, нарисуйте-ка нам красивый фасадик ретирада… Мы намереваемся настроить их на заводе в большом количестве…' Сказано это было с улыбкой и большим добродушием. Я не нашлась и ничего не ответила на эту пошлость.

На месте никого прежде не радовавшего парка наконец выросло прекрасное каменное здание: 'Училище ремесленных учеников имени кн. М.К.Тенишевой'.

Алексей Михайлович Смирнов, способный, деятельный техник, выработал новый устав удешевленного типа училища. Писал он его в Петербурге, рядом с кабинетом директора департамента, и тот очень поощрял его своими советами. Затем устав и прошение были поданы в Министерство народного просвещения.

Дело шло медленно, по-русски, томительно долго, несмотря ни на какие хлопоты. Нам ничего не разрешали и не утверждали. Зато мы не теряли времени. Помолившись, с благословения того же отца Азбукина, мы давно действовали. Занятия училища шли полным ходом, не дожидаясь утверждения устава, и через три года (в мае 1896 года), как раз по получении утверждения, мы торжественно отпраздновали первый выпуск.

Из прежней грубой скорлупы вышли деловые, способные юноши, настоящие люди. Впоследствии все они вышли на дорогу, получили хорошие места, знания их сейчас же находили себе применение и хорошо оплачивались. Например, один из учеников первого выпуска, Ермолаев, служит теперь на Николаевском судостроительном заводе агентом по сдаче котлов, получая ежегодно до трех тысяч рублей.

Не могу описать, какое высокое, благодатное чувство порождало во мне сознание выполненной задачи!…

В будущем прямым путем для наших учеников, несомненно, был завод, куда они и поступали по окончании, завоевывая самые лучшие отзывы. Но тут я встретила препятствие в лице И. Ему училище сразу пришлось не по душе. Он предпочитал держать на заводе самоучек, темных людей, боясь, вероятно, что наша молодежь из преданности что-нибудь разболтает, обличит. Смирнов стал понемногу жаловаться, что в училище туго поступают ученики. Оказалось, что И. стал принимать на завод тринадцати- четырнадцатилетних ребят на всевозможные работы с платой до полутора рублей в день. Само собой