Мы вернулись домой, и бедный Вячеслав, со страшной головной болью, пошел отдохнуть после всего этого шума и непривычных эволюции, которые ему пришлось проделать.

Вечером для рабочих в том же парке был устроен бал и фейерверк, а у нас обед с музыкой, и наш парк тоже был иллюминован. Войдя в этот вечер к мужу в кабинет, я вдруг застала в нем бледного, испуганного М., сидящего в углу. Удивленная, я спросила, что он тут делает. Оказалось, что рабочие, будучи им очень недовольны за что-то, искали его весь день, чтобы побить, и он все время прятался по домам своих знакомых, а вечером, думая, что будет в большей безопасности у нас, спрягался в кабинете мужа. Тогда я поняла, что обозначали угрожающие группы рабочих, виденные мной утром. Поздно ночью, по окончании торжества, пришла госпожа М. и увела мужа с собой.

Время тянулось для меня так медленно, так неинтересно, что со скуки я занялась культурой шампиньонов, чтобы хоть куда-нибудь употребить избыток своих сил. Через месяц я угостила мужа своим произведением, что очень позабавило его.

Жизнь, которую я вела на заводе, казалась мне все все более бессмысленною. В душе поднялся ропот, сожаление… К тому же я почему-то не получала ответа на свои письма, даже от Киту. Мне казалось, что я отрезана от своих друзей, что я всеми забыта, и еще сильней ощущала свое одиночество. Настроение мое становилось все мрачней и мрачней. Тайком от мужа я не раз пролила горячую слезу. Вообще, я не легко плакала, но тут частые приступы слез, затаенная грусть пошатнули мое здоровье.

Однажды я проснулась с отвратительным вкусом. Все, что я брала в рот, казалось горьким. У меня объявилась желтуха. Заводской доктор И., горький пьяница, но, кажется, добродушный малый, сказал мужу: 'Везите-ка вы барыню вон отсюда. Ей заводской воздух вреден'. Мужа это обстоятельство очень озаботило. Он понял, что мне нехорошо, что я, вероятно, скучаю.

В это время я была уже не одна. Ко мне приехал погостить Нил Алексеевич Гоголинский, с которым мы по целым дням силились зарисовать уголки сада, стараясь скрыть друг от друга свое настроение, но я заметила, что и он, глядя на меня, стал невесел, как-то завял. Он хорошо знал меня и очень скоро понял мое душевное состояние.

А через несколько времени приехала и Киту. Я обрадовалась ей, как солнцу, и была счастлива почувствовать себя снова среди друзей. Прошлая тоска сменилась радостью. Я свободно вздохнула, мне сразу стало лучше.

Недоразумение с письмами объяснилось очень просто. Оказывается, что не я одна, а и Киту тоже не получила ни одного из моих писем. Бежецкий почтмейстер, свято подражая гоголевскому в 'Ревизоре', нежно хранил нашу переписку у себя на сердце, и вот почему ни одно письмо не дошло до назначения. Он, очевидно, страдал болезнью острого любопытства.

Князь был страшно взбешен этой неслыханной дерзостью и, позвав к себе почтмейстера, дал ему серьезное средство от этого недуга, сделав настоящее внушение. Впрочем, на заводе такая система шпионства часто практиковалась, и к нам была применена особенно пышно.

Однажды князь, отлучившись куда-то на целый день и вернувшись лишь поздно вечером, объявил мне с довольным лицом: 'Поздравляю, я купил тебе имение всего в пятнадцати верстах отсюда, и завтра мы едем его осматривать'.

Имение, купленное мужем в Брянском уезде Орловской губернии, было расположено на крутом берегу Десны. Кругом широко расстилались во все стороны необозримые заливные луга, с причудливо и величаво извивающейся между ними рекой. Воздух и простор были необъятные.

Хотылево, как называлось наше имение, когда-то принадлежало Тютчевым, но за карточные долги было отобрано одним аферистом, у которого муж и купил его. Сколько имений на Руси ушло таким образом от владельцев! Сколько кулаков на них нажилось!

Господского дома там не было, он, кажется, сгорел, и вместо него стояла длинная, бесформенная казарма, в которой жить было невозможно. Пришлось этот длинный сарай срыть, а пока строился дом, наскоро был возведен просторный и удобный флигель. К осени мы в него переехали.

При въезде в имение стояла красивая белая каменная церковь елизаветинских времен. Чтобы сохранить гармонию, пришлось построить дом приблизительно в том же стиле.

Муж, высоко ценя опыт Киту, просил ее установить правильное хозяйство в Хотылеве. Был выписан хороший скот и положено начало коннозаводству. Предоставив полную свободу моему воображению, муж добровольно подчинился всем моим начинаниям. Увлекшись в свою очередь, он занялся постройкой железного моста через Десну для замены им опасного парома. Кроме того, в полутора верстах от имения им была построена хорошенькая железнодорожная станция, с особой комнатой для нас, телеграфом и всеми удобствами.

А я пробуждалась… С каждым днем силы росли во мне. Понемногу зазвучали в душе, как отдаленные аккорды, давно забытые мечты о широкой, плодотворной общественной деятельности.

Мало- помалу я заинтересовалась и заводом, стала расспрашивать о нем, изучать быт и условия жизни рабочих и экономическое положение их. Завод стал казаться мне менее страшным. Мысли заработали в новом направлении. Эпизод с М. помог мне открыть глаза. Я стала разузнавать о причинах неудовольствия рабочих, их озлобления против него, и понемногу передо мной развернулась целая картина истинного положения рабочих на заводе. Я открыла, что, кроме заевшихся, зажирелых матрон и упитанных равнодушных деятелей, в нем жили еще люди маленькие, пришибленные, опаленные огнем литейных печей, оглушенные нескончаемыми ударами молота, по праву, может быть, озлобленные, огрубелые, но все же трогательные, заслуживающие хоть немного внимания и заботы об их нуждах. Ведь это тоже были люди…

Кто же, как не они, дал этим деятелям, да и мне с мужем, благосостояние? Кто от этих тяжелых трудов, пота и мозолей получал львиную долю? Конечно - мы все…

А что было дано этим немым, безымянным труженикам взамен пролитого пота, утраченных сил, преждевременной старости? Кто до этой поры позаботился о них? Об улучшении их жизни, их детях? Кто прислушался к их голосу, их жалобам, их нуждам? Никто… Верхи неумолимо попирали низы с какой-то жестокостью, не оглядываясь по сторонам. Каждый жадно, эгоистично, холодно урывал кусок в свою пользу, не замечая своих младших братьев, которым, казалось, не было суждено когда-нибудь вынырнуть из едкой копоти, палящего жара, обмыться, успокоиться, разогнуть болящую спину, вздохнуть свободно…

Да, в этом пекле и стуке жили живые люди, которым надо было помочь. Надо, потому что до этой минуты ничего для них не было предпринято.

На двадцать восемь тысяч жителей заводского населения была всего одна школа на четыреста человек. Учитель - он же заведующий школой - был человек узколобый, тоже сытый, слепой и глухой до всего живого. В его руках была торговля учебными пособиями, тетрадями, карандашами, учебниками. Он наживался, сделав из этого монополию. Купить что-либо подобное на заводе было негде, он и брал с учеников, что хотел. Говоря нараспев, высокопарно, играя в благонамеренного либерала, он ловко пристроился, держа все бразды школьного правления в руках. В школу попадали исключительно дети богатых мастеров, и как бы ни был способен ребенок, это не принималось в расчет, если отец его не был достаточно зажиточным. Вакансий в школе было ежегодно пятьдесят, шестьдесят, желающих же поступить - двести, триста человек. Выбор поступающих зависел от П., и он с этим вопросом ловко справлялся, умело пряча концы.

По желанию мужа я сделалась попечительницей школы. Я с жаром принялась за дело и первым делом заменила П. новым учителем, Никитой Петровичем Смирновым, очень порядочным и дельным человеком. После ухода П. также поставила на правильную ногу и торговлю учебными пособиями, передав ее одному торговцу, Лапину из Смоленска. Переделав бывший домик садовника из пяти очень удобных комнат, я устроила в этом помещении хорошенький магазин и квартиру продавцу. Дом выходил на главную заводскую улицу. Мы повесили вывеску и открыли торговлю.

Первой женой князя был устроен детский сад, который действовал в бытность ее здесь, но всегда чувствовалось в этой затее что-то деланное, нежизненное, и вскоре он закрылся. Подобное учреждение на металлургическом заводе не могло иметь серьезного смысла, потому что женский труд в нем применения не имел. Другое дело - мануфактурные заводы и фабрики, где масса женщин находит заработок и уходит по целым дням на работу, оставляя детей без присмотра.

Здесь же не то - женщины оставались дома и могли весь день заниматься хозяйством и детьми. Заводская нравственность и так стоит на низком уровне, а если, предоставляя избыток свободы, отстранить