штаба, доказывал, что падение Италии будет стоить Германии 2000 самолетов и 54 дивизии – на защиту побережья Балкан, побережья юга Франции и вообще любой точки, на которую только можно будет нацелить десанты.

«Зачем лезть в пасть к крокодилу, когда мы можем распороть его мягкое подбрюшье» – именно этот аргумент Черчилль уже приводил Сталину во время их встречи в Москве.

Сталин с ним не согласился, но Рузвельта Черчиллю удалось наполовину убедить. Он предпочел бы более прямой путь, но к сентябрю 1943 г. в Англии можно было накопить не более 25 американских дивизий. Этого для атаки через Ла-Манш было мало. Oставалось попробовать успеть сделать что-нибудь другое с теми силами, которые есть в Северной Африке. Договорились, что это «что-нибудь» будет Сицилия.

Эйзенхауэр получил инструкции закончить дело в Тунисе не позднее мая – июня 1943 года.

Заодно была проведена политическая акция «консолидации французских союзников».

Дело в том, что номинальный глава французского правительства в Северной Африке адмирал Дарлан был убит в декабре 1942 года. Эта темная история так и осталась нерасследованной, потому что его убийцу, молодого французского офицера-монархиста, судили французским военным судом и чуть ли не в тот же день расстреляли. Наследником был провозглашен генерал Жиро.

Однако на конференцию оказался приглашенным и Де Голль – его кандидатуру поддерживал Черчилль, у которого были свои соображения.

Дальновидный английский премьер полагал, что после войны Англии понадобится союзник на континенте Европы, таковым, скорее всего, стала бы Франция, а шансы Де Голля стать главой первого послевоенного правительства Франции он считал предпочтительными.

Поэтому обоим французским генералам – которые терпеть друг друга не могли – пришлось пожать друг другу руки и даже позволить запечатлеть это рукопожатие на фотопленку. Жиро предложил Де Голлю «поступить под его военную команду», а Де Голль предложил Жиро «занять важное место в его Политическом совете Свободной Франции». Оба предложения были, конечно же, мягко отклонены, на том дело и закончилось.

Напоследок Рузвельт – на встрече с журналистами, которых допустили наконец на пресс-конференцию с условием, что ничего не будет публиковаться до тех пор, пока участники конференции не покинут Касабланку – обронил истинную бомбу.

Он сказал, что целью войны будет «безоговорочная капитуляция держав Оси», т. е. Германии, Италии и Японии. Черчилль был ошеломлен – хотя, конечно же, никак не показал своего изумления на публике.

Эта простая фраза весила тысячи тонн. По сей день историки спорят, на сколько именно месяцев она продлила войну.

Весьма давно, по крайней мере со времен Клаузевица, была известна чеканная формула:

«Война – продолжение политики другими средствами».

Первые сомнения в ее справедливости возникли во время Первой мировой войны – целям войны, и именно целям войны подчинялось все остальное.

Новые тоталитарные государства – сперва в Советской России, потом в Германии – с самого начала своего существования стали толковать эту формулу наоборот:

«Политика – продолжение войны другими средствами».

Публично провозглашая бескомпромиссное требование безоговорочной капитуляции, Рузвельт следовал их примеру. Он как бы отдавал свою свободу политических решений в заклад – если не своим генералам, то целям войны.

Немецким военным и политикам, которые захотели бы избавиться от Гитлера посредством каких-то внутренних мер, становилось много труднее организоваться: дело защиты режима и дело защиты родины становились трудноразделимыми понятиями.

Что именно толкнуло Рузвельта на это заявление – вопрос, который не выяснен и поныне. Сам он с очаровательной непосредственностью утверждал, что никакого плана у него не было – фраза слетела с языка, а потом уже было поздно.

В это объяснение решительно никто не поверил и не верит до сих пор. Рузвельт мало что делал, не подумав. Наиболее вероятным мотивом, скорее всего, было желание сделать что-то драматическое для человека, который на конференцию не приехал – для главы Советского Союза маршала Сталина.

Рузвельт очень опасался, что Россия решит заключить с Германией сепаратный мир. Сталину был обещан второй фронт в 1942 году. Вся идея операции «ТORCH» рассматривалась как часть этого обещания. Теперь же, после конфeренции в Касабланке, становилось ясно, что открытие этого фронта откладывалось по меньшей мере на конец 1943 года.

Рузвельту очень хотелось дать Сталину какую-то компенсацию за задержку.

Bполне возможно, твердое обещание идти в войне с Германией до ее полного разгрома он такой компенсацией и считал.

С Черчиллем же он своей идеей не поделился, потому что знал отношение своего союзника к Сталину. Черчилль считал Сталина полным эквивалентом Гитлера, просто менее опасным и более полезным для Англии в данный момент времени.

Так что Рузвельт решил поставить своего британского союзника перед совершившимся фактом. На этом конференция закончилась.

Черчилль действительно не спорил.

Что сделано, то сделано, сказанного не воротишь. К тому же ему надо было заниматься текущими делами – в его папке, содержащей неотложные бумаги, лежала заявка на ресурсы для Бомбардировочного Командования. Они требовали новых самолетов – имелось в виду создание такой авиационной мощи, которая позволила бы посылать на города Германии до 1000 бомбардировщиков сразу.

В общем, премьеру было о чем подумать – планы выглядели неплохо, но самолетостроение и так забирало много ресурсов.

Высокие гости Паттона разъехались, оставив Эйзенхауэрa решать трудную задачу: «закончить дела в Тунисе к маю– июню 1943 г.» так, как он находит нужным.

Планирование нового наступления на Тунис штаб Эйзенхауэра начал немедленно после неудачи с «быстрой» атакой. Наметки – под кодовым названием САТИН – были показаны cэру Алану Бруку во время Касабланкской конференции – и немилосердно им раскритикованы. Главный пункт критики сводился к тому, что взаимодействие с подходившей с востока армией Монтгомери планом не было предусмотрено.

Американские штабисты и рады были бы скоординировать свои планы с британским героем, но сделать это было чрезвычайно трудно. Н.С.Хрущев однажды обронил замечательный афоризм: «Мнения бывает два – мое и глупое». Генерал – и будущий фельдмаршал – Монтгомери под этими словами охотно бы подписался.

Черчилль, и сам известный как нелегкий в сотрудничестве человек, утверждал, что Монтгомери «несокрушим в обороне, непобедим в наступлении и невыносим после победы».

Начальник имперского Генерального штаба генерал Брук жаловался королю, что после разговора с Монтгомери у него остается впечатление, что Монтгомери считает его, Брука, некомпетентным и думает, что было бы много лучше, если бы начальником имперского Генерального штаба был Монтгомери.

«Ах, сэр Алан, – отвечал король, – он и со мной разговаривает точно так же».

Видел ли себя Монтгомери на месте короля и рассматривал ли он это как заметное улучшение в ведении дел Британской империи, мы не знаем. Возможно, это было просто впечатление Его Величества. Но уж мнения простых британских генералов (а американцев тем более) Монтгомери в самом деле в грош не ставил.

Единственный человек, который пользовался его молчаливым уважением, был его противник, Эрвин Роммель.