пресекает исходящую от рядовых членов критику, что методы большевизаций ослабляют позиции ФКП среди избирателей. И надо сказать, что основания для такой критики были. Объективным отражением «недугов» ФКП стало ее ослабление: если в конце 1924 — начале 1925 года партия насчитывала примерно 60 тысяч членов (было выдано 66 293 партбилета), то в конце 1925 года численность партии сократилась до 50 тысяч человек[270].
В феврале 80 активистов компартии подписали письмо с протестом против политики руководства, 11 мая аналогичное письмо подписали уже 130 человек. Поднятые оппозицией вопросы обсуждались 18 августа на заседании Центрального комитета, на котором Фернан Лорио зачитал от имени своей группы декларацию.
Исполком Коминтерна тоже отреагировал на возникновение оппозиционной группы, предложив Ральфу встретиться с Ф. Лорио. В своем письме от 11 сентября Б. Д. Михайлов писал: «Телеграмму о Лорио получили. Он в отпуску в деревне; вызвали его в Париж для переговоров. О дальнейшем сообщу». Вскоре действительно состоялась беседа Ральфа с Ф. Лорио, на которой последнему было предложено отправиться для объяснений вместе с еще одним представителем оппозиции в Москву. Однако Ф. Лорио отклонил сделанное предложение, мотивируя необходимостью формирования специальной делегации оппозиции. Резюмируя итоги переговоров, Ральф писал 9 октября: «Впечатление мое таково: группа слаба, политические ее позиции, четко выявленные в их последних тезисах, бить легко, партия их осудит». Вероятно, сам Ф. Лорио мыслил иначе, поскольку продолжил фракционную деятельность. Накануне Национальной конференции ФКП, 25 октября 1925 года, оппозиционеры направили в ЦК так называемое «письмо 250-ти», в котором суммировали свои прежние обвинения против партруководства[271]. Среди подписавших был и будущий политический секретарь Мориса Тореза, член ЦК ФКП в 1937–1964 годы Жорж Коньо[272]. Выступая на расширенном пленуме Исполкома Коминтерна 20 февраля 1926 года, Г. Зиновьев охарактеризовал группу Лорио как «возвращение на позиции социал-демократии»[273]. В том же году Ф. Лорио покинул ФКП.
31 декабря 1925 года Вильямс сделал на заседании расширенного политбюро ЦК ФКП доклад об итогах XIV съезда ВКП(б), 8 января 1926 года он повторил его перед членами ЦК ФКП. С аналогичным докладом в это же время перед членами ЦК КП Германии выступил В. Ломинадзе. Председатель ИККИ Григорий Зиновьев усмотрел в этих выступлениях попытку победивших на съезде фракций И. В. Сталина и Н. И. Бухарина подорвать его позиции в Коминтерне[274]. Под его давлением 12 января 1926 года Делегация ВКП(б) в ИККИ приняла решение обратиться с письмом ко всем секциям Коминтерна о нежелательности перенесения дискуссии в ВКП(б) в другие компартии. А Вильямс 13 января уже присутствовал вместе с П. Семаром, А. Трэном, Ж. Креме, Ж. Дорио и часто исполнявшим обязанности члена политбюро ФКП Альфредом Костом на заседании французской комиссии ИККИ в Москве[275].
В феврале представитель Коммунистической партии Испании обратился в Париже к Б. Д. Михайлову с просьбой оказать его партии денежную помощь в размере 60 000 франков для содействия свержению оппозиционными военными диктатора Примо де Ривера. Подозревая, видимо, испанских коммунистов в желании под авантюрным предлогом заполучить деньги Коминтерна, Б. Д. Михайлов отказался обсуждать вопрос, а позже на заседании французской комиссии Шестого расширенного пленума Исполкома Коминтерна (17 февраля — 15 марта) изложил его в нелестной для КП Испании форме. Возник скандал, который разбирался в Интернациональной контрольной комиссии Исполкома Коминтерна, а затем в Центральной контрольной комиссии ВКП(б)[276].
Во время работы пленума Г. Е. Зиновьев подал заявление с просьбой освободить его от обязанностей Председателя ИККИ, которое, однако, на заседании бюро делегации ВКП(б) в ИККИ было отклонено[277]. Поводом к отставке послужила статья И. В. Сталина «Вопросы ленинизма», которую возглавлявший агитационно-пропагандистский отдел ИККИ Бела Кун якобы по собственной инициативе, «без согласия автора» поместил в еженедельнике «Инпрекорр», а затем велел раздавать на пленуме. В результате Б. Куна отстранили от руководства коминтерновским агитпропом и отправили в Берлин, ще он уже «по указанию компетентных партийных организаций»[278] вел кампанию против Председателя ИККИ. Пройдет два года, и Бела Кун переметнется на сторону опального Г. Е. Зиновьева — на свою погибель.
Вскоре после убийства С. М. Кирова в ИККИ из НКВД поступила информация о том, что 1929 год Б. Кун встречал на квартире Л. Каменева в обществе Г. Зиновьева и его приближенных. Б. Куну пришлось неуклюже оправдываться, объясняя все своей, беспечностью. Однако уже через пару месяцев сидевший во внутренней тюрьме НКВД на Лубянке бывший секретарь Г. Е. Зиновьева Гринберг проболтался подсадному агенту об «антипартийных настроениях» Бела Куна и его истинном отношении к лидеру «ленинградской оппозиции». Он доверительно сообщил, что где-то в 1932 году на одной из вечеринок в присутствии венгерских коммунистов Людвига Мадьяра и Евгения Варги Бела Кун и легендарный советский военачальник В.К. Блюхер «вели контрреволюционную клеветническую критику политики ВКП(б) и ее руководства». Гринберг не подозревал, что еще 30 июня 1930 года Ф. Швальбе в своих показаниях указал на него как связного между Б. Куном и Г. Зиновьевым. Посыпались доносы и от «прозревших» коллег из аппарата ИККИ. Арестованный сотрудниками НКВД 28 июня 1937 года, Бела Кун был расстрелян 29 августа 1938 года.
В апреле того же года в Париж прибыл новый официальный представитель ИККИ Давид Петровский (он же Максимович), а Вильямса отправили в Вену, там должен был состояться готовившийся в условиях нелегальности III съезд КП Югославии. Делегаты на этот съезд, несколько раз переносившийся из-за фракционных раздоров и полицейских репрессий, были избраны еще в декабре прошлого года.
По пути Вильямс остановился в Берлине, чтобы согласно указанию встретиться с проезжавшим представителем компартии Аргентины, кандидатом в члены Президиума ИККИ Викторио Кодовильей. Накануне было принято решение о командировке Б. Д. Михайлова в Южную Америку, и В. Кодовилье была уготована роль инструктора.
Сразу же после беседы последний послал руководству КПА письмо, в котором поделился своими впечатлениями о Вильямсе. Он сообщил, что московскому эмиссару надлежит помочь «в подготовке южноамериканского конгресса, уже откладывавшегося много раз, и в то же время наблюдать за работой наших партий. Таким образом, — продолжал Кодовилья, — речь вдет не о цензоре, а о сотруднике. Не надо забывать это, учитывая опыт прошлого. Я беседовал с ним по широкому кругу наших вопросов, и мы полностью сошлись во мнении… Этот товарищ произвел на меня чрезвычайно благоприятное впечатление. Я полагаю, что на этот раз нам достался полезный сотрудник; с другой стороны, речь идет о достаточно уважаемом в Москве человеке, который выполнял ответственные задания во многих странах»[279].
В письме секретарю Южноамериканского секретариата (бюро) Коминтерна Хосе Пенелону, посланном 25 апреля 1926 года уже из Москвы, В. Кодовилья уточнил, что он имел в виду под «прошлым опытом»: деятельность предыдущего представителя ИККИ в Южной Америке Михаила Алексеевича Комин- Александровского, оставившего о себе дурную память[280]. Опасаясь «повторения пройденного», представитель КПА в разговоре с Г. Зиновьевым коснулся и назначения Вильямса. «Я ему сказал, что нашей партии достаточно представителей типа Александровского, который, вместо того чтобы сотрудничать с нами в политической работе, ей мешал, и мы надеемся, что Вильямс не будет заниматься тем же. Зиновьев мне сказал, что у него нет сомнений относительно способностей Вильямса, поскольку он уже выполнил ряд важных заданий, но, учитывая предшествующие события, он не удивится, если тот пустится плести интриги по русскому вопросу», — информировал В. Кодовилья.
В свете последующих событий любопытна рекомендация, которую дал В. Кодовилья Хосе Пенелону на случай возникновения конфликта с представителем ИККИ: не поддаваться, продолжая придерживаться собственной линии, но обязательно проинформировав о ситуации руководство Коминтерна[281]. Таким образом, В. Кодовилья заранее, независимо от сути вероятных разногласий, утверждал правоту аргентинской стороны!
Как видно из письма, Г. Зиновьев продолжал считать Бориса Михайлова не то сталинским агентом, не то ловким карьеристом. В этой связи встает вопрос о мотивах отправки Вильямса в далекую Южную Америку. Не исключено, что он сам напросился в командировку. По натуре Вильямс был легким на подъем
