— Как бы я хотела, чтобы она избрала вас! — сказала добрая леди, протягивая руку Гарри. Он поцеловал эту прекрасную руку (вся в ямочках, она и в самом деле была прелестна, и надо сказать, хотя миледи Каслвуд приближалась в ту пору к сорока годам, на вид ей нельзя было дать и тридцати). Он поцеловал эту руку и удержал ее в своей, продолжая начатый разговор.
— К чему ей слушать меня? — говорил он. — Она и так знает все, что я могу ей сказать. Она знает, что я ее раб. Быть может, я продал себя за ничто. Ну что ж, я согласился на такую цену. Я не стою ничего или я стою всего.
— Вы — такое сокровище, — соизволила сказать на это госпожа Эсмонда, что женщина, которой принадлежит ваша любовь, не должна была бы променять ее даже на целое королевство. Я выросла в деревне, и честолюбие горожан претит мне. Меня никогда не приводил в трепет высокий сан миледи герцогини и роскошь ее нарядов, а если что-либо внушает мне страх, — добавила она с лукавым смехом, — то лишь ее крутой нрав. Я видела при дворе дам, которые чахли с тоски оттого, что ее величество не так на них взглянула, и знатных вельмож, которые охотно пожертвовали бы одну ногу ради того, чтобы украсить подвязкою другую. Подобная суетность, чуждая мне, у Беатрисы врожденное свойство, и потому она с первого дня своей службы оказалась безупречной придворной. Мы с ней точно сестры, и, пожалуй даже, она — старшая сестра. Она всегда мне твердит, что у меня бедное воображение. А я в ответ уверяю, смеясь, что она готова молиться на шестерку цугом. Нет таких доводов, которыми бы я могла излечить ее от честолюбия. Оно так же присуще ей, как мне — любовь к тишине и равнодушие к почестям и богатству. Что толку в них, Гарри, и долговечны ли они? Обитель наша не здесь. — Она улыбалась, говоря эти слова, и была похожа на ангела, лишь ненадолго спустившегося на землю. Обитель наша там, где живут праведные души и куда нет доступа нашим грехам и печалям. Помню, отец часто выговаривал мне за то, что я слишком уж уверена в ожидающем нас небесном блаженстве. Но такова моя природа, и к старости я становлюсь упрямой; люблю же я своих детей, так неужели отец наш не любит нас любовью, в тысячу раз большей? Все мы встретимся там и будем счастливы, иначе быть не может. Да, да, и вы, и дети, и мой дорогой лорд. Знаете ли вы, Гарри, с тех пор, как он умер, мне всегда кажется, что его любовь ко мне воротилась и что ничто нас более не разлучит. Быть может, он и сейчас здесь, с нами, Гарри, — я верю, что он здесь. Прощение он получил, в этом я не сомневаюсь; ведь мистер Эттербери отпустил ему грехи, и, умирая, он и сам простил других. О, сколько благородства было в этом сердце! Сколько великодушия! Я была пятнадцатилетняя девочка, почти дитя, когда он на мне женился. Как добр он был, что снизошел до меня! Он всегда был добр к бедным и сирым. — Она замолчала, потом вдруг улыбнулась особенной улыбкой, словно взгляд ее проник на небо и отыскал там милорда; потом тихонько засмеялась. Я смеюсь от радости, что вижу вас, — сказала она; — когда вы возвращаетесь, то кажется, будто вы вовсе не уезжали. — Можно записать ее слова на бумаге и сохранить их в памяти, но как передать звук ее голоса, более нежный, чем музыка?
Молодой лорд не вернулся домой по окончании кампании и написал, что должен задержаться в Брюсселе по делам службы. И точно, он в то время вел осаду некоей леди из свиты недавно скончавшейся мадам де Суассон, матери принца Савойского, каковая леди, подобно фламандским крепостям, за время войны множество раз переходила из рук в руки и принадлежала поочередно французам, англичанам и имперцам. Разумеется, мистер Эсмонд не счел уместным посвящать леди Каслвуд во все дела молодого повесы, как не упомянул ни единым словом о своей встрече с лордом Мохэном, зная, что самое имя этого человека ненавистно его госпоже. Фрэнк не любил тратить много времени и чернил на писание писем; и когда Гарри со своим генералом возвращался в Англию, он лишь написал матери несколько строк, извещая, что рана его уже почти зажила, что на будущий год он надеется отпраздновать дома свое совершеннолетие, что упомянутые дела удерживают его в Брюсселе и что все новости расскажет кузен Гарри.
Но несколько позднее, зная, как миледи любит получать письма к памятному дню 29 декабря, молодой лорд написал ей длинное и пространное послание и, должно быть, рассказал в нем об истории с лордом Мохэном; ибо, когда в один из первых дней нового года мистер Эсмонд явился навестить свою госпожу, она и Беатриса, к немалому его удивлению, обе встали, чтобы приветствовать его, а за ними и вдовствующая виконтесса, которую только что доставили в портшезе из Челси в Кенсингтон. После столь высокой чести, оказанной ему обеими леди Каслвуд, вдовствующая виконтесса, пышно разодетая и причесанная по моде времен царствования короля Иакова, которой она до сих пор упорно придерживалась, торжественно выступила вперед и сказала:
— Кузен Гарри, вся наша фамилия здесь в сборе; позвольте же, кузен, поблагодарить вас за ваш благородный поступок по отношению к главе нашего дома. — И, указав на свою рдеющую щеку, она дала понять мистеру Эсмонду, что ему предстоит насладиться поцелуем. Когда он запечатлел на одной щеке упомянутое приветствие, она подставила ему другую.
— Кузен Гарри, — дружно подхватили остальные две леди, — благодарим вас за ваш благородный поступок, — и тут Гарри окончательно убедился, что известие о лилльской встрече достигло ушей его родственниц. Ему приятно было, что они приветствуют его как члена семьи.
Столы в зале были накрыты точно для большого приема, и все три леди были разодеты с отменной пышностью: челсийская леди Каслвуд надела свой лучший парик, миледи виконтесса сняла траур и казалась счастливой и прекрасной a ravir [87], наряд же молодой фрейлины блистал тем великолепием, которое всегда отличало ее, и на прекрасной груди сверкала звезда французского офицера, полученная от Фрэнка после Рамильи.
— У нас сегодня большой день, — сказала она, довольно поглядывая на эту звезду, — так что мы при всех орденах. Не правда ли, матушка — прелесть? Это я так нарядила ее! — И поистине, когда Эсмонд взглянул на свою дорогую госпожу, зардевшуюся под его взглядом, она в своем изящном наряде, с причесанными по моде золотистыми локонами показалась ему двадцатилетней девушкой — так строен был ее стан и свеж цвет лица.
На столе лежала великолепная шпага в красных бархатных ножнах, с эфесом чеканного серебра и темляком из синей ленты.
— Что это? — спросил полковник, подходя поближе, чтобы рассмотреть прекрасное оружие. Госпожа Беатриса выступила вперед.
— Преклоните колено, — сказала она, — мы сейчас посвятим вас в рыцари. — И она взмахнула шпагой над его головой. — Шпагу подарила вдовствующая виконтесса; я дала ленту, а матушка нашила бахрому.
— Коснись его шпагой, Беатриса, — сказала ее мать. — Вы ведь в самом деле наш рыцарь, Гарри, наш верный рыцарь. Пусть вечно будет с вами молитва и благодарность матери, которой вы сберегли сына, милый, милый друг мой. Она не могла продолжать, и даже вдовствующая виконтесса была, видимо, растрогана, ибо две непокорные слезы оставили пагубный след на увядших розах, к которым Эсмонду только что дозволено было приложиться.
— Три дня тому назад, — сказала миледи, — когда вы гостили в Хэмптоне у вашего друга, капитана Стиля, пришло письмо от милого Фрэнка. Он написал нам обо всем, что вы сделали, о том, как благородно вы поспешили встать между ним и этим… этим злодеем.
— А я с этого дня усыновляю вас, — сказала вдовствующая виконтесса, — и жалею, что не так богата, — ради вас, сынок Эсмонд, — прибавила она, и когда Эсмонд почтительно преклонил колено перед ее милостью, она устремила свой взгляд к потолку (к позолоченной люстре, в которой горело двенадцать восковых свечей, ибо ожидалось многочисленное общество) и призвала оттуда благословение на голову своего новоявленного сына.
— Милый Фрэнк, — сказала младшая виконтесса, — как он любит свое дело солдата! Он так усердно изучает фортификацию! Мне бы хотелось, чтобы он уже был здесь. На будущий год мы в Каслвуде отпразднуем его совершеннолетие.
— Если дозволит ход кампании, — сказал мистер Эсмонд.
— Когда он с вами, я ничего не боюсь! — воскликнула мать юноши. — Я знаю, мой Генри всегда сумеет защитить его.
— Но мир будет заключен еще в нынешнем году; нам это точно известно! вскричала молодая фрейлина. — Лорд Мальборо получит отставку, а отвратительную герцогиню прогонят со всех ее должностей. Ее величество теперь даже с ней не разговаривает. Вы ее в Буши не видели, Гарри? Она совсем взбесилась, рыщет по парку, как львица, и всем готова выцарапать глаза.
