притворялись, что любите нас, и мы верили, но с вами вошло в наш дом несчастье, и сердце моего супруга отвратилось от меня, и я его потеряла из-за вас, я его потеряла — возлюбленного моей юности. Я боготворила его, вы знаете, как я боготворила его; и вот он переменился ко мне. Он стал другим, непохожим на прежнего моего Фрэнсиса — моего милого, милого воина. Он любил меня, покуда не явились вы; и я любила его; о, про то лишь один бог знает, как я любила его! Зачем он не услал вас из нашего дома? Лишь оттого, что по доброте своей он тогда ни в чем не мог мне отказать. Но хоть вы и были еще ребенком — одиноким, беспомощным ребенком, — я сразу точно сердцем почуяла, что не в добрый час мы оставили вас у себя. Я прочла это в вашем лице, в ваших глазах. Я видела, что они сулят нам горе — и горе пришло, и я знала, что оно придет. Зачем вы не умерли тогда от оспы, — а я еще сама ходила за вами, и вы в бреду не узнавали меня и все время звали, хоть я была тут же, у вашего изголовья. Все, что случилось потом, было справедливым возмездием за мою злобу — за мою злобу и ревность. О, как я наказана, как жестоко я наказана! Мой супруг лежит в могиле — он погиб, защищая меня, мой добрый, добрый, великодушный господин, и вы, Генри, вы были при этом и дали ему умереть!

Слова эти, брошенные в исступлении горя тою, которая обычно была так мягка и редко говорила иначе, как с нежной улыбкой на устах и кротостью в голосе, больно отозвались в ушах Эсмонда; и говорят, что многие из них он повторял в горячке, которая сделалась у него от действия раны, а может быть, и от волнения, причиненного столь страстными и несправедливыми упреками. Казалось, будто вся его любовь и все жертвы, принесенные этой леди и ее семейству, грозят обратиться во зло и вызвать лишь укор; будто его пребывание среди них и впрямь послужило на горе, а дальнейшая его жизнь несет им новые бедствия и печали. Слушая гневную, торопливую, не смягченную ни единой слезой речь леди Каслвуд, он не пытался вставить хоть слово в защиту или в опровержение и лишь сидел на тюремной койке, вдвойне страдая от мысли, что именно этой нежной и любимой руке суждено было нанести ему столь жестокий удар, и чувствуя свое бессилие перед столь безысходной скорбью. Слова ее всколыхнули все струны его памяти, мысленно он вновь переживал дни своего детства и юности, в то время как эта леди, вчера лишь столь ласковая и кроткая — этот добрый ангел, предмет его любви и поклонения, — стояла перед ним, бичуя его гневными речами и взглядами, исполненными вражды.

— Как бы я хотел быть на месте милорда! — простонал он. — Не моя вина, сударыня, если вышло иначе. Так было угодно судьбе, которая сильнее всех нас. Лучше бы мне тогда умереть от оспы.

— Да, Генри, — сказала она и тут вдруг поглядела на него с такой лаской и в то же время с такой тоской, что молодой человек всплеснул руками и в отчаянии повалился на постель, зарыв голову в складки одеяла. При этом он зашиб раненую руку о стену, так что повязка сдвинулась, и он почувствовал, как из раны снова брызнула кровь. Помнится, в ту минуту он даже испытал некоторое тайное удовлетворение, думая: 'Умри я сейчас, кто обо мне пожалеет?'

От потери крови, а может быть, от глубокого душевного потрясения, злосчастный молодой человек, должно быть, лишился чувств; ибо далее он лишь смутно помнит, как кто-то, вероятно, леди Каслвуд, схватила его за рукав — и звенящий шум в ушах потом, когда он очнулся на залитой кровью постели, вокруг которой суетилось несколько тюремных служителей.

По счастью, неподалеку случился тюремный врач, который тут же снова перевязал его руку; а жена и служанка смотрителя, обе предобрые женщины, вызвались остаться при больном. Очнувшись от беспамятства, Эсмонд увидел, что госпожа его все еще находится в комнате; но она тотчас же вышла, не говоря ни слова, хотя жена смотрителя рассказывала потом Эсмонду, что посетительница его еще долго сидела у нее в комнате и лишь тогда покинула тюрьму, когда услышала, что ему не грозит никакая опасность.

Несколько дней спустя, когда Эсмонд оправился после жестокого приступа горячки, открывшейся у него в ту же ночь, честная жена тюремщика принесла своему больному выстиранный и свежевыглаженный платок, на уголке которого он тотчас же признал хорошо знакомые инициалы и виконтскую корону своей госпожи. 'Когда он упал без памяти, леди, прежде чем позвать на помощь, перевязала ему руку этим платком, — рассказывала жена тюремщика. — Бедная леди, очень уж она убивается о своем муже. Как раз сегодня его хоронили, и немало знатных господ ехало в каретах за гробом — был там и лорд Мальборо, и лорд Сэндерленд, и много офицеров гвардии, где покойный служил еще при старом короле; а вчера миледи с обоими детьми была у короля в Кенсингтоне и просила суда над лордом Мохэном, который скрывается неведомо где, а также над графом Уориком и Холлендом, который готов признать свою вину и явиться для ответа'.

Все эти новости жена тюремщика сообщила своему постояльцу, пересыпая их уверениями в том, что ни она, ни Молли, ее служанка, никогда бы не вздумали украсть запонку накладного золота, исчезнувшую у мистера Эсмонда после его обморока. Он же в мыслях своих провожал к преждевременной могиле доброго друга, храброго воина, благородного дворянина, прямого в речах и великодушного в помыслах (пусть он был подвержен слабостям, но много ли сильней его лучшие из нас?), который дал ему хлеб и кров, когда у него не было ни того, ни другого, и который хотя и причинил ему зло, скрыв от него важную тайну, однако покаялся в том перед смертью, ибо совершил этот грех, поддавшись почти неодолимому искушению, и совесть его никогда не знала покоя.

Когда сиделка его вышла из комнаты, Эсмонд взял принесенный ею платок, прижал его к губам и долго потом смотрел на метку, вышитую в углу. 'Много горя стоила тебе эта корона, добрая леди, — думал он, — тебе, такой нежной и любящей. Неужели же я отниму ее у тебя и у твоих детей? Нет, никогда! Носи ее спокойно, маленький Фрэнк, мой милый мальчик. Я же, если не сумею сам завоевать себе имя, пусть так и умру безымянным. Когда-нибудь моя дорогая госпожа узнает то, что скрыто в моем сердце, и я буду обелен перед нею; быть может, это случится не здесь и не теперь, но в другом мире; там, куда честолюбие не следует за нами, но где любовь царит вечно'.

Нет надобности пересказывать здесь изложенные уже в судебных отчетах подробности и результаты судебного разбирательства, последовавшего за горестной кончиной лорда Каслвуда. Из двух лордов, причастных к этому печальному делу, второй, граф Уорик и Холленд, дравшийся с полковником Уэстбери и раненный им, был оправдан судом пэров (под председательством лорда-стюарда, лорда Сомерса); главный же преступник, лорд Мохэн, будучи признан виновным в человекоубийстве (по правде сказать, вынужденном и в котором он искренне раскаивался), апеллировал в духовный суд и был освобожден от всякого наказания. Вдова убитого виконта, как передавали в тюрьме, проявила необычайную твердость духа; и хоть ей не меньше десяти лет нужно ждать, пока ее сын придет в должный возраст, объявила во всеуслышание, что намерена отомстить убийце своего мужа. Так неожиданно и сильно изменили ее, по-видимому, горе, отчаяние и гнев. Я, однако же, считаю, что счастье или несчастье не властно изменить человека. Оно лишь способствует развитию характера. Как мы не знаем тысячи заложенных в нас мыслей, покуда не возьмемся за перо, так и тайны сердца сокрыты даже и для того (или для той), в чьей груди оно бьется. Кто из нас не бывал застигнут врасплох вспышкой страсти, мстительным порывам, внезапным побуждением, добрым или злым, которого семена незримо покоились в глубине души, покуда случай не вызвал их наружу? Смерть супруга произвела глубокие перемены в характере и поведении леди Каслвуд, но об этом мы будем говорить в свое время и в другом месте.

В то время как лорды, с большой торжественностью на разубранных барках доставленные из Тауэра в Вестминстер в сопровождении стражи и алебардщиков, предстали, согласно своей привилегии, перед судом себе равных, прочие, нетитулованные участники роковой ссоры, прошли, как и подобает, через суд в Ньюгете; и, будучи все признаны виновными, также обратились в духовный суд. В таких случаях, как известно, преступник приговаривается к тюремному заключению сроком на один год (или менее того, согласно королевской воле), а кроме того, на руке у него выжигается или иным способом отпечатывается клеймо, впрочем, последняя часть наказания может быть и вовсе отменена по монаршему соизволению. Итак, в двадцать два года Гарри Эсмонд оказался преступником и арестованным; что до обоих полковников, его сотоварищей, они приняли это весьма легко. Дуэли были в некотором роде их ремеслом; честь солдата воспрещала им отвечать отказом на подобного рода приглашения.

Иначе обстояло дело с мистером Эсмондом. Удар шпаги, пресекший жизнь его доброго покровителя, круто повернул и его судьбу. Покуда он находился в тюрьме, старый доктор Тэшер заболел и умер, и леди Каслвуд предложила Томасу Тэшеру освободившееся место приходского викария, то самое место, о котором велось у них с Гарри Эсмондом столько задушевных бесед: про то, как они никогда не расстанутся; как он будет воспитывать ее сына; какой высокий и радостный удел быть сельским священником, подобно