Милорд, будучи, по его словам, не прочь навестить места, где протекла его молодость, взялся сопровождать Гарри Эсмонда в его первом путешествии в Кембридж. Путь их лежал через Лондон, и милорд захотел остановиться там на несколько дней, чтобы перед началом университетских занятий познакомить Гарри со столичными развлечениями, а заодно навестить вдовствующую виконтессу в ее доме в Челси близ Лондона, ибо добрая каслвудская госпожа особо наказывала, чтобы оба джентльмена, старый и молодой, не преминули засвидетельствовать свое почтение упомянутой родственнице.

Ее милость вдовствующая виконтесса занимала в Челси красивый новый дом с садом, из окон которого открывался отличный вид на реку, всегда шумливую и оживленную благодаря множеству сновавших по ней баркасов и лодок. Гарри весело рассмеялся, когда, войдя в гостиную, увидел памятное ему произведение сэра Питера Лели, на котором вдова его отца изображена была в виде девы-охотницы, вооруженной золотым луком и стрелами и лишь задрапированной небольшим куском ткани, как то, видимо, было в обычае у девиц во времена короля Карла.

Выйдя замуж, миледи отказалась от своих охотничьих причуд. Но хоть ей уже давненько перевалило за шестьдесят, она все еще, кажется, полагала, что в почтенной особе, представшей перед взорами Гарри и его покровителя, нетрудно узнать воздушную нимфу портрета.

Она приняла молодого человека весьма милостиво и даже оказала ему предпочтение перед его старшим спутником, вздумав вести беседу на французском языке, в котором лорд Каслвуд был не слишком силен; и, выразив свое удовольствие по поводу того, что мистер Эсмонд столь свободно изъясняется по- французски, она удостоила его замечания, что это 'единственный язык, пригодный для светского разговора и приличествующий особам знатного происхождения'.

Возвращаясь из Челси, милорд немало смеялся чудачествам своей родственницы. Он говорил, что помнит время, когда она довольно бойко говорила по-английски, и всю дорогу шутливо сокрушался о том, что упустил столь прелестную супругу.

Вдовствующая виконтесса соизволила даже спросить у милорда о здоровье его жены и детей; она слыхала, что леди Каслвуд болела оспой, и надеется, что ее наружность не так уж пострадала от этой болезни, как говорят.

При упоминании о болезни жены милорд вздрогнул и покраснел; но виконтесса, говоря о пострадавшей наружности младшей леди, повернулась к зеркалу и оглядела отразившееся в нем сморщенное старушечье лицо с такой самодовольной улыбкой, что ее гостям большого труда стоило не расхохотаться ей прямо в глаза.

Она также спросила Гарри, какое поприще он намерен для себя избрать; и в ответ услышала от милорда, что юноша собирается принять духовный сан и занять после мистера Тэшера место приходского священника в Каслвуде; впрочем, известие, что Гарри будет служителем англиканской церкви, не вызвало в ней особого негодования, и она даже словно была довольна, что будущность юноши обеспечена подобным образом. Она просила мистера Эсмонда не забывать ее, когда ему случится бывать в Лондоне, и простерла свою благосклонность до того, что на следующий день прислала в таверну, где они остановились ('Гончая', в Чаринг-Кросс), кошелек с двадцатью гинеями для его личных нужд, присовокупив к этому щедрому дару куколку в подарок дочурке милорда, Беатрисе, которая, впрочем, успела уже выйти из того возраста, когда играют в куклы, и ростом была чуть ли не выше своей почтенной родственницы.

Осмотрев город и побывав в театре, лорд Каслвуд и Эсмонд выехали в Кембридж и через два дня прибыли на место. В то время не было еще скорых дилижансов, которые ныне за один день совершают путешествие между Лондоном и университетом; однако дорога показалась Эсмонду недолгой и весьма приятной, и он всегда с благодарностью вспоминал о веселом празднике, который ему устроил его добрый покровитель.

Мистера Эсмонда зачислили пансионером в знаменитый колледж св. Троицы, в котором некогда учился и милорд. Во главе его стоял в то время доктор Монтегью, который принял милорда виконта с отменной вежливостью, равно как и мистер Бридж, будущий тютор Гарри. Том Тэшер, который принадлежал к колледжу Эммануила и в ту пору был уже студентом третьего семестра, явился засвидетельствовать милорду свое почтение и выказал готовность взять под свое покровительство Гарри; убедившись, что юноше отведено удобное помещение близ главных ворот, неподалеку от обиталища знаменитого мистера Ньютона, добрый виконт расстался с Гарри, благословив его и всячески обласкав на прощание, а также наказав держаться более благонравного поведения, нежели то, которым сам он отличался в молодости.

Здесь, в этих записках, не место распространяться о подробностях университетской жизни Гарри Эсмонда. Она ничем не отличалась от жизни сотен молодых джентльменов того времени. Но он имел несчастье быть несколькими годами старше своих собратьев по колледжу; к тому же, выросши в одиночестве и многое испытав, он был склонен к раздумью и меланхолии и по этим причинам оставался в значительной мере чуждым большинству товарищей, которые были моложе его годами и веселее нравом. Его тютор, кланявшийся чуть не до земли, провожая милорда по аллеям университетского парка, тотчас же переменил свое обращение, как только виконт скрылся из виду, и сделался — так, по крайней мере, казалось Гарри — груб и заносчив. В большой зале, где сверстники его сходились во время рекреаций, Гарри чувствовал себя одиноким среди этого сборища юнцов; когда впервые ему пришлось читать вслух по-латыни, его подняли на смех; причиной тому послужил иностранный выговор, перенятый им от иезуита, его единственного до той поры учителя. Мистер Бридж, его тютор, избрал его мишенью тяжеловесных шуток, до которых был большой охотник. Гордость юноши была задета, дух уязвлен; и долгое время он чувствовал себя здесь более одиноким, чем когда-либо в Каслвуде, куда всей душой жаждал воротиться. Его происхождение было для него постоянным источником стыда, и ему чудилось, что стар и млад встречают его насмешками и пренебрежением, тогда как на самом деле с ним обходились бы не в пример дружелюбней, если б он сам не отталкивал от себя своим замкнутым поведением. И теперь, на покое, оглядываясь на эту пору своей жизни, казавшуюся ему столь несчастливой, он видит, что собственная его гордость и тщеславие немало были повинны в тех обидах, которые он приписывал чужому злому умыслу. Мир с доброй душой встречает того, кто сам добродушен, и сколько я ни знавал угрюмых человеконенавистников, не ладивших с миром, вина всегда оказывалась на их, а не на его стороне. Том Тэшер не раз вразумлял Гарри на этот счет, ибо Тому присущи были и добродушие и здравый смысл; но мистер Гарри встречал советы старшего собрата безосновательным презрением и нелепым высокомерием и упорно продолжал лелеять в своем сердце обиды, в которые, должно быть, никто не верил, кроме него самого. Что же до честного доктора Бриджа, то последний, испытав несколько раз свое остроумие на новом воспитаннике, нашел, что молодой человек не слишком пригоден для этой цели, ибо как-то выходило, что шутка неожиданно обращалась против ее автора. Это обстоятельство не способствовало дружбе между воспитателем и воспитанником, но, по крайней мере, принесло Эсмонду ту пользу, что мистер Бридж вынужден был оставить его в покое; и покуда он аккуратно посещал церковь и прилежно занимался науками, Бридж рад был не видеть перед собой в классе хмурое лицо Гарри и предоставлял ему читать или предаваться унынию в отведенной ему комнате.

Два или три английских и латинских стихотворения и написанная по-латыни торжественная речь (ибо мистер Эсмонд несравненно лучше писал на этом языке, чем говорил) стяжали ему кое-какую известность как среди университетских авторитетов, так и среди молодых людей, у которых он прослыл более ученым, чем был на самом деле; а несколько побед, одержанных над общим врагом, мистером Бриджем, снискали ему их расположение и привели к тому, что в нем стали видеть бойца, призванного защищать своих сверстников от начальства. Те из юношей, с которыми он несколько более сблизился, нашли, что он не так уж мрачен и высокомерен, как можно было судить по виду; мало-помалу 'Дон Меланхолио', как его прозвали, сделался не последним лицом в колледже, заслужив у университетских начальников славу довольно опасной личности.

Дон Меланхолио был, как и вся его семья, рьяным якобитом и любил изъявлять свои