— Эти деньги я хочу употребить на… Вы не догадываетесь, на что, милорд?

Милорд поклялся, что не знает, подкрепив клятву одним из самых забористых своих словечек.

— На эти деньги я хочу снарядить Гарри Эсмонда в колледж. Кузен Гарри, — сказала миледи, — не к чему вам дольше скучать в нашей глуши; вы поедете учиться и прославите свое имя, а вместе и наше.

— Черт возьми, Гарри и здесь не так уж плохо, — сказал милорд, на мгновение нахмурясь.

— Гарри уезжает? Как, вы хотите уехать, Гарри? — в один голос воскликнули Фрэнк и Беатриса.

— Да, но он вернется; этот дом всегда будет его домом, — сказала миледи, и голубые глаза ее посмотрели на Эсмонда с небесной кротостью, — а его ученики всегда будут любить его, не правда ли?

— Клянусь богом, ты добрая женщина, Рэйчел! — вскричал милорд, схватив миледи за руку, отчего она покраснела еще больше и попятилась, прячась за спины детей. — В добрый час, кузен, — продолжал он, дружески хлопнув Гарри по плечу. — Я не стану мешать твоему счастью. Отправляйся в Кембридж, мой мальчик; и когда умрет Тэшер, ты получишь Каслвудский приход, если до того времени тебе не представится что-нибудь лучшее. А покупку лошадей и отделку столовой мы отложим до другого случая. Дарю тебе коня'; ступай в конюшню и выбери любого, не тронь только моего иноходца, гнедого меринка и упряжную четверку. Итак, с богом, мой мальчик.

— Пегого, Гарри, пегого. Отец говорит, что это лучшая лошадь во всей конюшне! — воскликнул маленький Фрэнк, прыгая и хлопая в ладоши. — Пойдем сейчас в конюшню, посмотрим его! — А юноша, не помня себя от радости и нетерпения, готов был тут же броситься вон из комнаты и заняться приготовлениями к отъезду.

Леди Каслвуд грустным проницательным взглядом посмотрела ему вслед.

— Ему не терпится нас покинуть, милорд, — сказала она своему Супругу.

Гарри Эсмонд, пристыженный, остановился на пороге.

— Пусть ваша милость скажет одно слово, и я останусь здесь навсегда, сказал он.

— И глупо сделаешь, братец, — сказал милорд. — Полно, полно тебе. Ступай, посмотри свет. Пусть молодость берет свое; и если судьба посылает тебе случай, не упускай его. Эх, зачем мне не семнадцать лет, чтобы я мог вновь отправиться в колледж и отведать трэмпингтонского эля!

— Да, у нас здесь веселья немного! — вскричала миледи, и в голосе ее послышалась грусть, а быть может, и язвительность. — Старый, мрачный дом, наполовину в развалинах, а где и крепкий, так почти пустой; к тому же разве двое детей и женщина — подходящее общество для человека, который привык к лучшему? Мы на то лишь и годны, чтобы прислуживать вашей милости; а уж радостей вам волей-неволей приходится искать на стороне.

— Будь я проклят, Рэйчел, если понимаю, шутишь ты или всерьез говоришь, — сказал милорд.

— Разумеется, всерьез, милорд! — ответила она, все еще не выпуская ручку ребенка. — Какие тут шутки! — С этими словами она низко присела перед ним и, бросив на Гарри Эсмонда долгий взгляд, который как бы говорил: 'Помни! Пусть он не понимает меня, но ты-то понимаешь хорошо', — вышла из комнаты вместе с детьми.

— С тех пор как она узнала об этой проклятой хекстонской истории пусть отсохнет язык у того, кто рассказал ей! — ее точно подменили, — сказал милорд. — Прежде была смирней деревенской скотницы, а теперь сделалась горда, как принцесса. Послушай меня, Гарри Эсмонд, — продолжал милорд, держись подальше от женщин. Все бабы, с которыми я когда-либо знался, доставляли мне одни неприятности. В Танжере была у меня жена-туземка, и, так как она ни слова не знала по-английски, я мог надеяться, что проживу с ней спокойно. Так нет же, она едва не отравила меня, приревновав к одной молодой еврейке. Потом твоя тетка Иезавель, — она ведь и в самом деле приходится тебе теткой, твоему отцу не слишком сладко жилось с ней; а теперь вот миледи. Когда я в первый раз увидел ее, она сидела на крупе лошади, позади своего отца, декана, совсем дитя на вид — да так оно и было; казалось, лучше шестипенсовой куклы ей не придумать подарка. А нынче видишь, какая стала недотрога — фу-ты, ну-ты, не подходи — закричу, — императрице впору. Дай-ка сюда кубок, Гарри, мой мальчик. Кто с утра выпивает, тот горе забывает, а кто в полдень продолжает, тот заботы не знает. Черт возьми, кто ж откажется от кружки хорошего эля, да еще с брэнди пополам, клянусь Юпитером! — И, по правде сказать, милорд, должно быть, усердно следовал этому рецепту, ибо зачастую он уже к полуденной трапезе еле ворочал языком, а за ужином и вовсе не мог вымолвить ни слова.

Теперь, когда вопрос об отъезде Гарри Эсмонда решился, казалось, будто леди Каслвуд тоже довольна, что расстается с ним; ибо не один раз, как только юноша, быть может, стыдясь своего тайного нетерпения (и, во всяком случае, искренне огорченный мыслью о разлуке с теми, чья любовь и безграничная доброта были неоднократно доказаны), пытался выразить свою глубокую благодарность любимой госпоже и рассказать ей, как ему грустно уезжать от тех, кто приютил его и обласкал, безродного и бездомного сироту, леди Каслвуд тотчас же обрывала как жалобы, так и изъявления преданности и не хотела вести иных разговоров, как только о будущей славе Гарри и его жизненных успехах.

— Мое скромное наследство позволит вам четыре года жить джентльменом. Ваши способности, прилежание, честь, с помощью небесного провидения, довершат остальное. В Каслвуде вы всегда найдете родной дом; и дети, ваши любимые ученики, никогда не разлюбят вас и не позабудут. Помните, Гарри, сказала она (и тут в первый раз на глазах у нее навернулись слезы, а голос едва заметно дрогнул), — может статься, что волею судьбы я должна буду их покинуть, и отец их тоже — и им понадобится верный друг и защитник. Обещайте же мне, что вы будете им таким же верным другом, каким… каким, думается мне, я была для вас — и да будет с вами мое материнское благословение!

— Бог свидетель, сударыня, я сделаю все, — сказал Гарри Эсмонд, бросившись на колени и целуя руки своей обожаемой госпожи. — И если вам угодно, чтобы я не уезжал никуда, я останусь. Не все ли равно, пробью ли я себе дорогу в жизни или умру безвестным и безродным сиротою, каким жил до сих пор? Мне довольно знать, что ваша любовь и ласка всегда со мною, и я не хочу иного долга, кроме долга сделать вас счастливой.

— Счастливой! — повторила она. — Да, я должна быть счастлива с моими детьми и…

— Пусть так! — вскричал Эсмонд (ибо он хорошо знал всю жизнь своей госпожи, хоть она никогда с ним об этом не говорила). — Но если не счастье, так хоть покой. Позвольте мне остаться и работать для вас, позвольте мне остаться и быть вашим слугою.

— Нет, нет, вам нужно уехать, — сказала миледи, смеясь, и на мгновение положила руку на голову юноши. — Вы не должны оставаться в этой глуши. Вы отправитесь в колледж и добьетесь там отличий, которые подобают вашему имени. И это будет приятнее всего для меня, а если… если вы понадобитесь мне или моим детям, я позову вас; и я знаю, что мы можем на вас надеяться.

— Пусть небо покарает меня, если вы ошибетесь! — сказал Гарри, поднимаясь с колен.

— Мой рыцарь жаждет встретить дракона, чтоб тотчас же вступить с ним в бой, — смеясь, сказала миледи; слова ее заставили Гарри вздрогнуть и покраснеть, ибо он и в самом деле только что подумал, как хорошо было бы, если б ему представился случай немедля доказать свою преданность и любовь. Но то, что миледи назвала его 'своим рыцарем', несказанно его обрадовало, и он снова и снова возвращался к этому мыслью, прося у бога сил для того, чтобы на деле с честью оправдать это звание.

Комната миледи выходила окнами на юг, и оттуда хорошо были видны пурпурные холмы за деревней Каслвуд, зеленый выгон, отделяющий ее от замка, и старый мост через реку. Когда Гарри Эсмонд отправился в Кембридж, маленький Фрэнк до самого моста бежал у его стремени; доехав до реки, Гарри остановился и долгим взглядом окинул дом, где прошли лучшие годы его жизни. Он был виден, как на ладони; отчетливо вырисовывались знакомые серые башни, поблескивали на солнце шпили, от стен и контрфорсов ложились на траву длинные синие тени. И Гарри всю жизнь помнил, как в одном из окон он увидел белое платье своей госпожи и каштановые кудри маленькой Беатрисы. Обе махали рукой ему вслед, а маленький Фрэнк, прощаясь с ним, горько заплакал. Да, он навсегда останется верным рыцарем своей госпожи, мысленно поклялся Эсмонд и, сняв шляпу, помахал ею в знак прощального приветствия. В деревне тоже многие вышли пожелать ему счастливого пути. Все знали, что мистер Гарри уезжает учиться, и у каждого нашлось для него доброе слово или ласковый взгляд. Я не буду рассказывать здесь о том, какие необыкновенные приключения и блестящие перспективы стали рисоваться воображению Гарри Эсмонда, едва только он на три мили отъехал от дома. В то время он еще не читал замечательных арабских сказок господина Галлана, но пусть всякий знает, что не один только честный Альнашар способен строить воздушные замки и лелеять радужные надежды — да и разбивать вдребезги.