— Госпоже моей известно об этом? — спросил дорогой Эсмонд у Фрэнка.

— Матушка сама нашла письмо в книге, на туалетном столе. Беатриса написала его еще здесь, — сказал Фрэнк. — Матушка, спускаясь с лестницы, увидела ее у двери принца, которую она пыталась отворить, и с той минуты более не оставляла ее одну до самого отъезда. Ему не пришло в голову искать письмо в книге, а у Мартина не было случая сказать ему. Я чуть не убил Mapтина, хотя, в сущности, бедняга ни в чем не виноват: ведь он думал, что привез письмо от Беатрисы к брату.

Ни единым словом Фрэнк не попрекнул меня, хоть это я был виною, что злодей очутился у нас в доме. Когда мы стучались в ворота, я спросил: 'Скоро ли будут готовы лошади?' — Фрэнк молча указал тростью за угол, откуда в эту минуту выводили уже оседланных лошадей.

Мы поднялись наверх, чтобы проститься с миледи; она вся дрожала от волнения, и даже бывший с нею епископ, общество которого она всегда находила столь приятным, не мог ее успокоить.

— Вы говорили ему о том, что Беатриса в Каслвуде, милорд? — спросил Эсмонд. Епископ покраснел и замялся.

— Я… — начал он, — я…

— Вы по заслугам наградили злодея, — прервал его Эсмонд. — Ваше признание стоило ему короны. Госпожа моя побледнела.

— Генри, Генри, — сказала она, — не убивайте его.

— Может быть, еще не поздно, — сказал Эсмонд, — может быть, он не в Каслвуд поехал. Дай бог, чтобы еще было не поздно. — Епископ начал было говорить избитые слова о верноподданническом долге и священной особе государя, но Эсмонд сурово оборвал его, посоветовал сжечь все бумаги и позаботиться о леди Каслвуд и пять минут спустя вместе с Фрэнком и верным Джоном Локвудом уже скакал по дороге в Каслвуд.

Мы только что въехали в Олтон, когда навстречу нам попался не кто иной, как старый Локвуд, отец Джона, каслвудский привратник, шагавший за хекстонским дилижансом, который в Олтоне останавливался на ночь. Старик рассказал нам, что его молодая госпожа прибыла в Каслвуд в среду вечером, нынче же утром, то есть в пятницу, послала его в Кенсингтон с письмом для миледи, причем сказала, что письмо очень важное.

Мы взяли на себя смелость распечатать его и прочесть, покуда Локвуд, ахая и охая, таращил глаза на молодого лорда, которого не видал целых семь лет.

Никаких важных известий в письме Беатрисы не содержалось. Оно было написано в шутливом тоне; Беатриса как бы не склонна была всерьез принимать свое заточение. Она спрашивала, дозволено ли ей навещать миссис Тэшер, да и вообще выходить за ограду дома, сообщала о здоровье своих павлинов и ручной лани, просила матушку прислать ей со стариком Локвудом кое-какие платья. Далее она просила кланяться от нее известной особе, если другие особы не усмотрят в том ничего непозволительного, и выражала надежду, что так как в карты теперь играть не с кем, то означенная особа займется чтением душеспасительных книг, как, например, проповедей доктора Эттербери или 'Eikon Basilike'; сама она также намерена обратиться к душеспасительному чтению; милой маменьке, верно, приятно будет узнать, что она вовсе не думает выплакать тут глаза.

— Кто теперь живет в замке, кроме вас, Локвуд? — спросил полковник.

— Прачка да стряпуха, сэр; а сейчас вот еще горничная госпожи Беатрисы и лакей из Лондона, а больше никого. Лакея я поместил в своей сторожке, подальше от девушек, — сказал старый Локвуд.

Эсмонд карандашом приписал несколько слов к письму Беатрисы, после чего отдал письмо старику и велел ему продолжать свой путь. Мы уже знали, чем объяснить внезапное благонравие Беатрисы и для чего она упомянула в своем послании про 'Eikon Basilike'. Письмо для того только было написано, чтобы навести принца на след первой записки, а заодно и услать из замка старого привратника.

— Ночь лунная, ехать будет легко, — сказал Эсмонд, — ободрись, Фрэнк, быть может, мы еще вовремя поспеем в Каслвуд. — И всю дорогу они на каждом почтовом дворе расспрашивали, не проезжал ли нынче высокий молодой джентльмен, одетый в серое и в таком же, как у милорда, светло-каштановом парике; а если проезжал, то когда именно. Из Лондона он выехал в шесть утра, а мы в три пополудни. Он ехал почти с такой же скоростью, как и мы, и к концу пути все еще оставался на семь часов в выигрыше против нас.

Заря еще не занялась, когда мы выехали на каслвудскую равнину. Путь наш лежал мимо того самого места, где четырнадцать лет назад опрокинулась карета и лорд Мохэн упал на землю без признаков жизни. Деревня еще не просыпалась; в кузнице не горел огонь, пуста была улица, по которой мы ехали — мимо старого вяза, где в ветвях дремали еще грачи, мимо церкви и через мост. За мостом мы спешились и, привязав лошадей, подошли к воротам замка.

— Если с нею ничего не случилось, — дрожа всем телом, сказал Фрэнк, и на глазах у него выступили слезы, — я поставлю серебряную статую богоматери! — Он протянул руку и хотел уже стукнуть в дубовые ворота тяжелым железным молотком, но Эсмонд остановил его. У него были свои тревоги, свои надежды, своя мука и отчаяние, но об этом он ни словом не обмолвился своему спутнику и ничем не выдал владевших им чувств.

Он подошел к сторожке привратника и негромко, но настойчиво стал стучать в решетчатое оконце, покуда в нем не показался какой-то человек.

— Кто здесь? — окликнул он нас, выглянув наружу; то был лакей, приехавший из Кенсингтона.

— Лорд Каслвуд и полковник Эсмонд, — отозвались мы снизу. — Открой нам ворота и впусти нас, только не поднимай шуму.

— Лорд Каслвуд? — переспросил тот. — Милорд давно здесь и спит в своей постели.

— Отворяй сейчас же, черт тебя возьми! — закричал Каслвуд, разражаясь проклятиями.

— Никому я отворять не буду, — сказал тот и захлопнул окно. Фрэнк выхватил пистолет; он выстрелил бы в привратника, если б Эсмонд не удержал вновь его руку.

— В такой большой замок, — сказал он, — всегда можно проникнуть несколькими путями. — Фрэнк проворчал, что до западных ворот в обход не менее полумили. — Я знаю другой вход, не дальше ста ярдов отсюда, — возразил мистер Эсмонд; и, ведя молодого виконта за руку, он стал пробираться вдоль самой стены, сквозь гущу кустарника, буйно разросшегося по краю полузасыпанного рва, некогда окружавшего замок, пока наконец дошел до маленького окошка в стене за контрфорсом, служившего патеру Холту потайным ходом. Эсмонд проворно вскарабкался на выступ стены, выбил стекло, которое уже успели вставить за это время, и нажал известную ему пружину; рама опустилась, оба джентльмена влезли в окно и, стараясь ступать как можно бесшумнее, прошли на двор, над которым уже алела заря и в тишине журчали струи фонтана.

Первым делом они поспешили к сторожке привратника, дверь которого нашли незапертой; с пистолетами в руках они предстали перед насмерть перепуганным лакеем и приказали ему молчать. Затем они спросили его, когда лорд Каслвуд прибыл в замок. (У Эсмонда кружилась голова и ноги отнимались, когда он задавал этот вопрос.) 'Вчера вечером, часов около восьми', — был ответ. 'И что же он стал делать?' — 'Его милость отужинали вместе с сестрицею'. — 'Кто прислуживал за столом? Ты?' — Да, он и горничная миледи, они вдвоем подавали ужин, тогда как прочие слуги хлопотали на кухне; в замке не нашлось вина, и его милости пришлось запивать еду молоком, чем он весьма был недоволен; и… и госпожа Беатриса ни на шаг не отпускала от себя мисс Люси. Постель милорду ведено было приготовить в комнатке капеллана, что по ту сторону двора. Госпожа Беатриса спустилась вниз и шутила и смеялась со служанками, а потом заперлась у себя; а милорд еще долго стоял и переговаривался с нею через дверь, и она все смеялась над ним. Потом он вышел во двор и стал ходить взад и вперед, а она выглянула из верхнего окна; и милорд стал умолять ее, чтобы она сошла вниз и посидела бы с ним немного; но она не захотела и только все смеялась над ним, а потом захлопнула окно; тогда милорд что-то проговорил на чужом языке, что звучало похоже на брань, и ушел в отведенную ему комнату спать.