спокойствием, с которым она переносила обрушившийся на нее удар.

— Уж лучше бы слезы, чем это гордое молчание, — говорила леди Каслвуд, которая привыкла по- иному переносить невзгоды, видя в них божью волю и покорно склоняясь перед ней. Но Беатриса по самой природе своей отличалась от матери, она принимала горе, не поддаваясь ему, и, даже оставшись одна в своей комнате, не позволяла этому горю исторгнуть у нее хотя бы одну слезу обиды, один крик боли. Друзья и потомки, идущие мне на смену, как будете вы сносить ожидающие вас испытания? Я знаю кое-кого, кто неустанно молит бога вселить в сердца ваши не гордость, но любовь, и научить вас смирению перед всевидящем оком. Однако же и гордый дух не должно судить чересчур беспощадно. Есть люди, самой природой созданные повелевать и властвовать, точно так же как другие предназначены его для кротости и повиновения. Пантера, как и ягненок, повинуется зову своей природы и живет по своим, пантерьим, законам; она не может отказаться от своей красоты, бесстрашия и жестокости, как не может стереть хотя бы одно из пятен, которыми испещрена ее шелковистая шкура, или преодолеть инстинкт хищника, побуждающий ее к прыжку, или предотвратить выстрел, несущий ей гибель.

Небезосновательные опасения, обуявшие вигов, как бы королева, невзирая на все клятвы и договоры, не отвернулась от ганноверского принца и не признала своего брата, связанного с нею более тесными узами родства и долга, побудили принца Евгения Савойского и наиболее решительных его единомышленников из партии вигов, вопреки желанию королевы и сопротивлению ее приближенных тори, потребовать, чтобы герцог Кембриджский был привезен в Англию; они ссылались на то, что молодой курфюрст, будучи английским пэром, принцем королевской крови и законным наследником по прямой линии, имеет право заседать в парламенте, коего он состоит членом, и жить в стране, которою некогда ему предстоит править. Лишь сильнейшее недовольство, выказанное королевой и ее ближайшими советниками, и прямая угроза королевской немилости помешала авторам этого плана настоять на его осуществлении.

В свою очередь, и с нашей стороны раздавались голоса за то, чтобы привезти в Англию нашего принца. — Он был облечен непререкаемым правом, пользовался сочувствием большей половины народа и чуть ли не всего духовенства и дворянства Англии и Шотландии, был неповинен в преступлении, за которое понес кару его отец, молод, красив и обойден судьбою, — казалось, кто из англичан осмелится причинить зло этому принцу, если он явится среди нас положась на великодушие, честь и гостеприимство британцев? Захватчику, высадившемуся во главе французской армии, англичане оказали бы дружный отпор и заставили бы его воротиться к чужим берегам; но, явившись один, вооруженный лишь своим правом, доверившись своему народу, принц мог рассчитывать на самый радушный прием, и никакая опасность ему пе грозила. Рука королевы, его сестры, рука его подданных не поднимется на него. Так рассуждали многие из его друзей. Но королева была нерешительна по природе, а у ее то и дело сменявшихся министров были свои причины медлить. Зато люди честные и отважные, душой преданные царственному молодому изгнаннику, не питали корыстных замыслов, которые помешали бы им стремиться к торжеству правого дела, и, явись только принц как англичанин, готовы были на все, чтобы приветить и защитить его.

У Сент-Джона и Харли для сторонников принца всегда имелся в избытке запас ласковых слов и щедрых обещаний поддержки на будущее; но, кроме намеков и обещаний, от них ничего нельзя было добиться, а из друзей принца многие склонялись к мерам более смелым, более открытым и более решительным. В сообщество этих людей (кое-кто из них еще жив, и автор этих записок не вправе называть имена) вступил и Эсмонд спустя год после безвременной кончины герцога Гамильтона, которая лишила принца самого отважного союзника в нашей стране. Декана Эттербери здесь можно назвать полным именем, ибо ныне доброму епископу не страшны уже ни кары, ни гонения; ему-то и еще двоим или троим полковник и открыл некий свой замысел, который, при известной доле решимости со стороны принца, должен был привести к осуществлению самых заветных чаяний.

Молодой виконт Каслвуд так и не приехал в Англию отпраздновать свое совершеннолетие и вот уже несколько лет кряду не бывал на родине. В тот год, когда сестра его собралась замуж и нежданная гибель герцога Гамильтона расстроила свадьбу, милорда задержали в Брюсселе роды жены. Нежная Клотильда не могла обойтись без своего муженька; весьма вероятно, что она опасалась, как бы молодой вертопрах не сбился с пути, потеряв узду, и потому предпочитала держать его при себе, заставляя нянчить младенца и угощать кумушек подслащенным вином. Бедная Беатриса немало потешалась над супружескою преданностью Фрэнка; мать же милорда предполагала ехать в Брюссель ко времени родов, но изменила свое намерение, так как там уже всем заправляла богоданная теща, да к тому же в эту пору начались приготовления к свадьбе Беатрисы. Спустя несколько месяцев после несчастья в Хайдпарке госпожа моя вместе с дочерью удалились в Каслвуд, куда должен был вскоре прибыть и молодой лорд. Но, по правде говоря, мирный уклад их жизни был ему не слишком по вкусу; после первого похода его всего лишь раз удалось залучить в Уолкот, большую же часть своего досуга молодой повеса проводил в Лондоне, причем не столько появлялся при дворе или в общественных местах под собственным именем и званием, сколько пропадал по театрам и различным вертепам, водя дружбу с самыми предосудительными личностями под именем капитана Эсмонда (из-за чего ни в чем не повинный родственник его не раз попадал в беду); таким образом, находясь вечно в погоне за всевозможными видами удовольствий, закончившейся наизаконнейшим из них — браком, Фрэнк Каслвуд под различными предлогами уклонялся от жизни на родине и мало кому был известен там, кроме разве офицеров, с которыми ранее служил в чужих краях. Нежное сердце матери страдало от столь длительной разлуки, и Генри Эсмонд делал все, что было в его власти, чтобы смягчить ее невольную обиду и найти оправдание ветрености своего молодого родственника.

Осенью 1713 года лорд Каслвуд стал подумывать о возвращении в родные края. Его первенец оказался дочерью; теперь Клотильда готовилась осчастливить своего супруга во второй раз, и богобоязненному молодому отцу пришло в голову, что если привезти жену в дом предков, поусердней молиться св. Филиппу каслвудскому и принять еще кое-какие, столь же надежные меры, небо, быть может, на сей раз благословит его сыном, о котором столь пламенно мечтала нежная маменька.

В марте этого года мир, о котором столько было споров, был наконец заключен, и путь во Францию открылся для любого из нас. В Каслвуде все уже было готово к приезду Фрэнка, и стосковавшаяся мать считала дни до встречи с сыном, но на этот раз полковник Эсмонд оказался виною тому, что надеждам доброй леди не привелось сбыться и исполнение заветного желания снова пришлось отложить.

Почтовые лошади мчали Эсмонда в Каслвуд. Почти четырнадцать лет не видал он его старинных башен и родных сердцу лесов — с того самого дня, когда он уезжал оттуда вместе с милордом, а его госпожа стояла с детьми на лужайке и махала рукой им вслед. Казалось, целая вечность прошла с тех пор столько совершено дел и столько пережито страстей, тревог, любви, надежд и страданий! Дети выросли, и у каждого теперь была своя жизнь. Что до Эсмонда, он чувствовал себя дряхлым стариком, и только его дорогая госпожа почти не переменилась; все такими же были милые черты и так же ласково встретила она его, как встарь. Фонтан посреди двора журчал на знакомый лад, в старой зале привычно была расставлена мебель, стояло резное кресло, в котором сидел всегда покойный лорд, и даже кубок его сохранился. Госпожа Эсмонда угадала, что ему приятно будет занять маленькую комнатку, в которой он некогда жил; там все было приготовлено для него, а в соседней комнате, спальне капеллана, стояли букеты душистых трав и желтофиолей.

В слезах волнения, какое не зазорно для мужчины, в смиренных молитвах вершителю судеб, дарующему жизнь и смерть, провел мистер Эсмонд эту первую ночь в Каслвуде; долго-долго лежал он, прислушиваясь к столь знакомому бою часов, и, как то всегда бывает с людьми, вновь посетившими родные места, переносился мыслью через глубокую пропасть времени и там, на далеком другом берегу, видел самого себя маленьким мальчиком, задумчивым и печальным, видел милорда, свою дорогую госпожу, совсем еще юную, и детишек, резвившихся рядом. Много лет назад она благословила его здесь и назвала своим рыцарем, и тогда же, в этой самой комнате, он дал обет всю жизнь быть верным ей и никогда не изменить святому долгу этой службы. Сдержал ли он клятву пылкого юношеского сердца? Да, хвала небесам, да, видит бог, это так! Жизнь его принадлежала ей; свою кровь, свою судьбу, свое имя, самое сердце свое он отдал ей и ее детям. Всю ночь он вновь переживал во сне далекую юность и не раз просыпался в тревоге: то ему слышался голос патера Холта, окликающий его из соседней комнаты, то чудилась его темная фигура в проеме окна.

Эсмонд встал до зари и прошел в спальню капеллана, где воздух был пряным от запаха желтофиолей; он заглянул в жаровню, в которой патер жег бумаги, в старые шкафы, где хранились его книги и рукописи; попробовал, действует ли пружина, приводившая в движение механизм окна. Пружина