Он налил до краев бокал, высоко поднял его и залпом опрокинул, но в эту самую минуту послышался стук колес подъезжающей кареты и смолк у нашего дома; раздался нетерпеливый стук в дверь, потом быстрые шаги по лестнице, и в столовую залу, где мы сидели, вбежал доктор Свифт с перекошенным от волнения лицом. Сент-Джон, совсем уже пьяный, начал было бессвязно цитировать 'Макбета', но Свифт прервал его.

— Не пейте больше, милорд, бога ради не пейте, — сказал он. — Я принес страшную весть.

— Королева умерла? — вскричал Болинброк, хватаясь за стакан с водой.

— Нет, герцог Гамильтон час назад убит на дуэли Мохэном и Макартни; у них вышла ссора сегодня утром, и герцогу не дали даже времени написать письмо. Он успел только послать за двумя друзьями, и вот теперь он убит и негодяй Мохэн тоже. Они дрались в Хайд-парке перед заходом солнца, герцог убил Мохэна, и тогда Макартни подскочил и кинжалом заколол герцога. Собаке удалось бежать. Ваша карета здесь внизу, необходимо тотчас же разослать людей во все концы страны, изловить негодяя. Едемте к герцогу, быть может, он еще дышит.

'О Беатриса, бедная моя Беатриса! — подумал Эсмонд. — Вот и конец ее честолюбивым мечтам'.

Не понадобилось особых усилий, чтобы убедить Эсмонда в необходимости разлуки с Беатрисой: сама судьба позаботилась обо всем. Чуть ли не с той самой минуты, когда герцог сделал свое предложение и оно было принято, бедная Беатриса усвоила себе величественную осанку герцогини — если не королевы — и всем своим видом точно подчеркивала, что она особа священная и не ровня нам, простым смертным. И мать ее, и кузен потворствовали ей в этом, хотя последний и не переставал подсмеиваться, быть может, даже чуть презрительно, над ее тщеславием и над собственным. Но было в этой девушке какое-то особое очарование, против которого устоять не мог ни Эсмонд, ни его ласковая госпожа; невзирая на все ее недостатки, на гордость и своенравие, они все же любили ее и, по правде сказать, были едва ли не первыми в числе угодников, составлявших свиту красавицы.

Кто из нас, хотя бы однажды в жизни, не подпадал под действие подобных чар, не сотворил себе того или иного кумира? Давно уже страсть умерла и погребена вместе с тысячей других мирских тревог и честолюбивых стремлений, но тот, кто некогда ее испытал, волен вызвать ее из мрака небытия и вновь, почти с тем же пылом, как в молодые годы, вглядываться в милый царственный облик. Прекрасная тень является на мой зов, и я по-прежнему люблю ее, вернее сказать, для мужчины подобное прошлое всегда останется настоящим, такая страсть, однажды испытанная, становится частью его существа и от него неотделима; она слита с его сегодняшним бытием, подобно тому, как любое глубокое волнение души, первое знакомство с поэзией, первое пробуждение религиозного чувства навсегда накладывают на него свой отпечаток, подобно тому, как рана, которую я получил при Бленгейме и от которой рубец виден и до сих пор, сделалась частью моей плоти и наложила свой отпечаток на жизнь не только тела моего, но и духа, хотя и была нанесена и залечена сорок лет тому назад. Расстаться и позабыть! Какое истинно верное сердце на это способно? Самые глубокие наши мысли, самые глубокие чувства, великие откровения нашей жизни никогда не покидают нас. Они неотделимы от нашего сознания, следуют за ним повсюду; они по природе своей божественны и бессмертны.

Во дворе герцога рыдающие домочадцы подтвердили страшную весть, и Эсмонд повез ее домой со всей быстротой, на какую только была способна его медлительная упряжка, и всю дорогу ломал голову, как сообщить о несчастье той, кого оно всего ближе касалось. Что за благородный материал для сатиры на тему о тщете человеческих мечтаний являла собою бедная Беатриса, какою ее застал Эсмонд среди новых для нее людей и занятий! Уже много дней карета ее неустанно разъезжала ^по городу, от торговли шелками — в модную лавку, от золотых дел мастера — к продавцу кружев. Она обладала безупречным вкусом; так, по крайней мере, полагал влюбленный жених и потому доверил ей переговоры со всеми поставщиками, заботу обо всей мебели, утвари, серебре, которые, согласно желанию его светлости господина посла, должны были придать особую пышность и блеск его миссии. Она непременно пожелала, чтобы Неллер написал ее портрет — без портрета герцогиня не герцогиня, — и портрет удался на славу, причем сбоку, на подушке, живописец изобразил даже герцогскую корону, которая ее ожидала. Она поклялась, что наденет ее в день коронации Иакова Третьего, и едва ли во всей стране нашлась бы принцесса, которой горностаи были бы более к лицу. В передней толпились швеи и мастерицы из модной лавки, подобострастные ювелиры с кубками, подносами, украшениями, купеческие приказчики с шелками, парчой и бархатом. Будущая герцогиня давала аудиенцию прославленному серебряных дел мастеру с Экзетерчейндж, который принес с собою большой поднос искуснейшей чеканки и выхвалял его достоинства, когда в комнату вошел полковник Эсмонд.

— Подойдите поближе, кузен, — сказала она, — и полюбуйтесь, какая отличная работа. — Помнится, там изображены были Марс и Венера, возлежавшие под золотым балдахином; один позолоченный купидон уносит прочь шлем бега войны, другой — его меч, третий — щит его, на котором предполагалось выгравировать герб милорда Гамильтона вместе с нашим гербом, а четвертый, преклоняя колено перед небрежно откинувшейся богиней, подносит ей герцогскую корону. Да поможет нам бог! Когда мистеру Эсмонду случилось вновь увидеть эту вещь, герб на щите был другой, и герцогскую корону заменила виконтская; поднос составил часть приданого родной дочери преуспевшего ювелира, когда она два года спустя выходила за лорда виконта Сквондерфилда. — Разве не прелесть? — сказала Беатриса, указывая на лукаво грациозные фигурки купидонов и тонко вычеканенный силуэт распростертого в истоме Марса. Сердце у Эсмонда сжалось: ему представь лось тело сраженного воина, как оно лежит в парадной зале дворца, окруженное плачущими детьми и слугами, а здесь это улыбающееся создание словно нарочно наряжается и прихорашивается для брачного ложа смерти.

— Да, красивая безделка, — сказал он, мрачно взглянув на девушку; в комнате горели восковые свечи, и пламя ярко озаряло ее прекрасную хозяйку. Она взялась за поднос своими округлыми руками и приподняла его.

— Безделка! — высокомерно повторила она. — Что для вас безделка, сэр, то для меня необходимость. Вы заломили жидовскую цену за этот поднос, мистер Грэйвс, но я все же возьму его, хотя бы для того, чтоб досадить мистеру Эемонду.

— Оставьте это, Беатриса, прошу вас! — сказал мистер Эсмонд. Иродиада! Ты не знаешь сама, что несешь ты на блюде.

Тяжелый золотой поднос со звоном выпал из ее рук; ювелир подскочил, чтоб поднять свой драгоценный товар. Ужас, написанный на бледном лице Эсмонда, передался девушке, в глазах ее вспыхнула тревога.

— Что случилось, Гарри? — спросила она, бросившись к нему и схватив его за руки. — Что означает ваша бледность, ваш мрачный тон?

— Пойдем, пойдем отсюда! — сказал Эсмонд, увлекая ее, но она в страхе уцепилась за него, и он привлек ее к себе на грудь, сделав перепуганному ювелиру знак оставить их вдвоем. Тот поспешно вышел в соседнюю комнату, недоуменно озираясь и крепко прижимая к себе драгоценный поднос.

— О Беатриса моя, сестра моя! — сказал Эсмонд, все еще держа бледную и испуганную девушку в объятиях. — Ведь вы самая мужественная женщина на свете; призовите же все свое мужество, потому что вам предстоит тяжелое испытание.

Как ужаленная, отпрянула она от друга, поспешившего ей на помощь.

— Он меня покинул! — вскричала она. — Мы повздорили нынче утром, я рассердила его, и он был очень мрачен; но нет, он не посмеет, не посмеет! Яркая краска залила ее лицо и шею; Эсмонд видел это в зеркале, у которого она стояла, судорожно сжав руками вздымавшуюся грудь.

— Да, он покинул вас, — медленно сказал Эсмонд, думая о том, что не скорбь, а гнев отражается в ее чертах.

— И он еще жив! — вскричала Беатриса. — И вы сами приносите мне эту весть! Он меня покинул, и вы осмелились не отомстить за меня! Вы, называющий себя блюстителем нашей родовой чести, вы