Следующим утром они, не мешкая, выехали вскоре после восхода солнца. Графу словно бы не терпелось отряхнуть с ног прах того места, где едва ли не силой приходилось добиваться услуг, за которые было хорошо заплачено. Ранний выезд означал долгий день в пути, и они ехали медленно, щадя лошадей.

Солнце уже клонилось к закату, когда они добрались до крохотной деревушки под названием Ранжвиль, лежащей всего в двух милях от поместья графа. Мадлен ехала с открытым окном, потому что последние несколько миль граф скакал рядом с экипажем, указывая на местные достопримечательности, и вообще вел себя как радушный хозяин.

— Еще полчаса пути — и мы будем на месте, — радостно сообщил он. — Лошади потрудились на славу. Как мне не терпится оказаться в ванне! У меня все тело болит от усталости.

— Глядя на вас, этого не скажешь, — сухо заметила Мадлен.

Вид у графа действительно был достаточно бодрый и чрезвычайно привлекательный. За последние два дня лицо у него загорело, а глаза сияли блеском.

— Вы не так уж плохо выглядите, — повторила она и отвернулась.

Граф улыбнулся бесхитростности Мадлен. Сколько в ней искренности! И девушка совершенно не знает цену своей красоте. Покровительство Филиппа не позволяло другим мужчинам волочиться за ней, и она сохранила свежесть, которую он находил на диво привлекательной. Даже в Париже она не прибегала ни к каким ухищрениям, чтобы приукрасить свою внешность, не пудрила волосы, светлые и мягкие, цвета сливочного масла или готовых опасть лепестков чайной розы. Профиль ее был тонок, цвет кожи свидетельствовал о здоровье, а глаза — о жизненной силе. Кошачьи глаза подумал он — и порадовался найденному точному сравнению, потому что не сомневался: несмотря на кажущуюся хрупкость, она будет защищать любимого человека, как разъяренная тигрица.

Впервые он признался себе, что желает ее так, как не желал еще ни одну женщину. Не смешно ли, что именно ей-то он и не нравится вовсе — он, всегда так легко привлекавший к себе противоположный пол! Как правило, женщины из кожи вон лезли, стараясь понравиться графу, и ему это давно наскучило. Для него было бы гораздо интереснее завоевать расположение Мадлен. Нет, не просто интереснее — это было для него важно. Очень важно.

В глубокой задумчивости он осмотрелся по сторонам и тут, наконец, заметил, что в деревне что-то не так. Раньше, когда бы он ни возвращался, жители приветственно махали ему. А сейчас — отворачиваются. Правда, последние четыре года он провел в Париже, но не мог же он измениться так сильно, чтобы его не узнали! Пусть на дверцах его кареты нет герба, но он-то остался прежним! Люсьен де Валери почувствовал, как в нем закипает злость.

— Что случилось? — спросила Мадлен, увидев, сколь посуровело его лицо.

— Ничего серьезного, — ответил он, но успокоиться уже не мог.

Когда две женщины, болтавшие у дверей одного из домишек, поспешили внутрь, бросив в его сторону исполненные неподдельного ужаса взгляды, беспокойство графа возросло. Неужели у меня такая скверная репутация, гадал он, или здесь очень сильно распространились новые идеи? Вот уж не ожидал найти революционное гнездо у собственного порога! Он всегда был справедлив к своим крестьянам и обращался с ними очень хорошо. Может быть, его управляющий, Жан де Сива, сотворил что-то такое, что восстановило людей против графа? Если это так, то ему несдобровать!

Бормоча проклятия, граф пустил лошадь галопом, решив, что чем быстрее они доберутся до дома, тем быстрее все разъяснится. Мадлен смотрела, как удаляется граф, совершенно не понимая, что могло так быстро изменить его настроение.

Через минуту-другую экипаж свернул направо, на узкую дорогу, бегущую между двумя рядами деревьев, чьи кроны плотно смыкались над головой, образуя подобие живого тоннеля. Они проехали широкие ворота, миновали узкий мостик, обогнули купу деревьев, и только тогда им предстал замок.

Мадлен выглянула в окно — и застыла в ужасе и смятении. Она ожидала увидеть великолепное здание, а увидела лишь его остатки. Повсюду были следы разрушения и огня. Правда, фасад здания сохранился, но в нем едва ли имелось хоть одно неразбитое окно. Светлая каменная кладка местами потемнела от сажи, а херувимы, поддерживающие перемычку дверей, были похожи на маленьких трубочистов. Большая часть крыши обрушилась, исключение составляла только круглая башня, соединяющая основное здание с западным крылом. Восточная башня была уничтожена полностью, ее руины торчали из огибающей замок реки.

Граф, спешившись, стоял как изваяние и рассматривал то, во что превратился его замок. Мадлен, не дожидаясь помощи, выбралась из экипажа и молча подошла к графу. Она понимала, какое потрясение он пережил, и ее сердце рвалось к нему на помощь. Она осторожно взяла его под руку. Граф едва ли заметил это.

— Я не верю своим глазам — сказал де Ренье севшим голосом. — Как это могло случиться?..

Мягко отведя ее руку, он начал подниматься по опаленным ступеням крыльца. Мадлен последовала за ним. Они вошли внутрь замка. Некогда просторный холл напоминал теперь пещеру, заваленную обвалившимися балками и закопченными кусками каменной кладки. Граф шел, осторожно выбирая дорогу, но все же от его шагов на пол упал кусок кровли, оставив на его одежде следы пепла и штукатурки.

Люсьен с проклятием отпрянул, схватив Мадлен за руку. Он был очень бледен, а в глазах зияла мрачная пустота. Слова глубочайшего сочувствия готовы были сорваться с языка Мадлен, но она понимала, что сейчас они прозвучат как неуместная банальность. Он двинулся в глубь замка, но не успел сделать и нескольких шагов, как во двор галопом влетел одетый в черное всадник.

Мужчина примерно одних с графом лет резко остановил лошадь и торопливо спешился.

— Люсьен, — крикнул он графу, — меньше всего на свете я хотел бы встретиться с тобой так! Очевидно, ты не получил моего письма, оно, видимо, еще не дошло до Парижа…

— Я не получал никакого письма, — ответил де Ренье. — Что здесь случилось, Морис. И почему писал ты, а не Жан?

— Жан уехал, — ответил Морис. — Куда — не знаю. Вряд ли у него хватит смелости оказаться лицом к лицу с тобой. А что здесь случилось… это долгая история Едем ко мне. Будет лучше, если мы обсудим все там.

— Удивляюсь, что ты не боишься предложить мне гостеприимство, — с кривой усмешкой ответил граф. — Похоже, все крестьяне настроены против меня. Ни один не решился приветствовать нас, когда мы проезжали через деревню.

— Вне всяких сомнений, они чувствуют себя слишком виноватыми, чтобы посмотреть тебе в глаза. — Морис достал из внутреннего кармана серебряную фляжку и сделал торопливый глоток. Молча он протянул фляжку графу, но тот только покачал головой. — Здесь было меньше злого умысла, чем ты мог подумать. Это все истерия и невежество. Они были как дети, Люсьен, взбунтовавшиеся неразумные дети, не понимающие, к чему ведут их поступки.

— Кто-нибудь пострадал? — спросил граф безо всякого участия в голосе.

Морис покачал головой.

— Слугам разрешили уйти, даже Жану… Едем ко мне, дружище. Ты перенес сильное потрясение и, честно говоря, похож сейчас на саму смерть.

Граф посмотрел на Мадлен.

— Я был неучтив, — сказал он. — Мне давно уже следовало представить вас.

Он держится за этикет как за единственную опору, когда сама земля уплывает из-под его ног, подумала Мадлен. Она не могла не восхититься таким самообладанием графа. Он тем временем с