В письме граф де Ренье объявлялся представителем королевской власти и всем лицам предлагалось оказывать ему поддержку во всех предприятиях. Граф не просил таких полномочий и был потрясен, получив их. Положение короля вызывало в нем глубокое сочувствие, он был готов помогать ему, но в том, что сам может как-то влиять на события, очень сомневался. Поэтому он не слишком-то обрадовался, удостоившись особой королевской милости.

Де Ренье устало потер пульсирующий висок. Очевидно, король ожидал помощи с запада и надеялся, что граф сыграет свою роль в организации этой помощи. Такое предприятие могло потребовать определенного времени. Более настоятельных обязанностей у графа не было, как не было и никого, кто по- настоящему интересовался бы его судьбой, — стало быть, он находился в лучшем положении, чем большинство тех, кто уже сейчас рисковал своей жизнью. С этой довольно меланхолической мыслью он погрузился в сон, все еще сжимая в руке королевский пергамент.

Наутро в голове ощущалась лишь слабая тупая боль, и тело слушалось гораздо лучше. Спустившись вниз и набрав горячей воды, граф умылся и побрился. Надев чистую рубаху и лосины, он почувствовал себя почти здоровым и пошел на кухню. Мадам Лемуа, непрерывно болтая, накрыла ему завтрак. Обращаясь к нему, она неизменно произносила титул, и это начинало раздражать. Слишком неуместно звучало обращение «граф» на простой фермерской кухне.

— Во Франции больше нет графов, — заявил он, наконец.

Она пожала плечами.

— Мы, в Бретани, продолжаем пользоваться этим словом независимо оттого, что говорят в Париже.

Граф не сдержал улыбки.

— Мое имя — Люсьен, но друзья называют меня Люком. Мне было бы лестно, если бы вы и ваша семья называли меня так.

Казалось, просьба ее удивила, но удивила приятно. Люк, сам того не ожидая, завоевал расположение тетушки Мадлен. А ее самой на кухне не было, граф даже подумал, уж не избегает ли она его?..

Он вышел из кухни далеко не в лучшем расположении духа, хотя утро было прекрасным. Тепло солнечных лучей согревало землю. Граф остановился посреди двора, чтобы осмотреться, и удивился величине и процветающему виду фермы. Дом окружали многочисленные каменные постройки, среди которых был и просторный погреб, он примыкал к самому дому, и длинная конюшня.

Люсьен направился к ней, желая посмотреть, в каком состоянии его лошади. Войдя, он остановился, давая глазам привыкнуть к темноте. Внутри было холоднее, чем во дворе, и пахло сеном и старой кожей. Две лошади стояли в одном просторном стойле, которое, как он подозревал, первоначально предназначалось для коров, но жеребца нигде не было видно. Снова выйдя во двор, он обогнул конюшню и обнаружил своего коня в загоне за ней. Жеребец пасся в компании стройной кобылы. Когда он подошел к изгороди поприветствовать хозяина, граф убедился, что лошадь хорошо вычищена.

— Кто-то позаботился о тебе, малыш, не правда ли? — сказал он, перегибаясь через грубую загородку, чтобы погладить морду жеребца.

— Это я, — отозвался довольный голос.

Граф обернулся и увидел у себя за спиной Ги Лемуа. Красный от усталости и потный, молодой фермер, однако, улыбался широко и искренне. Граф увидел, что Ги моложе, чем показалось вначале. Вероятно, ему еще не было и двадцати.

— Пришел вот побаловать лошадей, — сказал Ги, показывая перепачканную землей руку, в которой держал пучок моркови. — Моя кобыла любит погрызть морковку. — Он свистнул, и лошадь тут же подошла к нему.

Граф усмехнулся, увидев, что и его конь потянулся за своей долей.

— Вы любите лошадей?

— Ага. Мне всегда нравилось возиться с ними, хотя на ферме это и не считается особо важным. — Он ухмыльнулся. — А вот это моя любимица — Саша. Я отыскал ее еще жеребенком и убедил отца купить для меня. Она славная кобылка, и я надеюсь получить от нее хорошее потомство. Вот только вопрос, где найти подходящего жеребца.

Граф спросил о возрасте кобылы, и они еще поболтали, стоя на солнце. Люсьен решил, что Ги нравится ему гораздо больше, чем его старший брат. Наконец он спросил, где Мадлен, и услышал, что девушка ушла к реке за водяным салатом.

— И я бы на ее месте не спешил возвращаться оттуда, — добавил юноша. — У воды сейчас прохладно и вообще очень здорово.

Он направил графа вниз по тропке, сбегавшей вдоль загона и сворачивавшей в рощицу направо. Шагая в тени деревьев, граф услышал отдаленный шум реки, а еще пару минут спустя оказался на берегу. Раздробленный древесной листвой солнечный свет бросал на воду золотые и тускло-коричневые блики. Уже начавшие опадать дубовые листья уносились течением подобно миниатюрным челнокам.

Мадлен стояла на коленях на берегу крошечного заливчика. Прикрыв глаза от солнца рукой, граф направился к ней. Девушка столь сосредоточенно собирала темно-зеленые водоросли, что не заметила его. Рукава у нее были закатаны. Граф постоял, глядя на Мадлен. Она была так хороша! Ее чистота и естественность бесконечно трогали сердце. Он подумал, что всегда подспудно чувствовал этот неуловимый аромат чистоты Мадлен, но почему-то только сейчас распознал его… Им овладело сильное физическое влечение к ней, и оно стало почти нестерпимым. Тут Мадлен подняла голову и увидела его. Ее глаза расширились, она улыбнулась ему, но так тревожно, что на мгновение Люку показалось, будто девушка прочитала его мысли.

— Не волнуйтесь, Мадлен, — сказал он с печальной улыбкой, — я не собираюсь досаждать вам своими домогательствами.

— Я и не думала об этом, — ответила она.

— Не думали? — Он со вздохом опустился на землю в нескольких футах от нее. — На самом деле я пришел принести извинения… Не за то, что случилось между нами, а за сказанные мною слова. Они были несправедливы, и я не имел оснований говорить так.

Она отвернулась, чтобы положить последний пучок водорослей в корзину, затем вытерла руки о фартук.

— Пожалуй, нам лучше просто забыть об этом.

— Если вам так будет угодно… — Он прекрасно понимал, что это невозможно.

С видимым облегчением Мадлен подняла корзину и приблизилась к нему.

— Вы выглядите лучше, — сказала она, внимательно изучив лицо графа. — Не могу передать словами, как я этому рада.

Ему приятна была такая забота. И еще более он был обрадован, когда, после минутного колебания, Мадлен села на траву довольно близко от него.

— Леон всегда слишком скор на расправу, — произнесла она со вздохом, потом спросила: — Вы можете простить его?

— Прощать не за что, — лаконично ответил граф. — Он полагал, что защищает вас.

— Я была слишком возбуждена, — продолжала она. — До сих пор не пойму, что меня заставило убегать от вас? Вы были так добры и великодушны… — Помолчав, она напомнила: — Да, и ваши расходы.

— Нет, — перебил он. — Я отказываюсь обсуждать это!

Упрямо выпятившийся подбородок явно свидетельствовал о решимости пресечь любую попытку продолжения данной темы. Между бровями графа пролегла хмурая складка, и Мадлен захотелось разгладить ее.

Она помолчала немного и сказала:

— Наверное, вы скоро уедете.

Он криво ухмыльнулся.

— Так не терпится избавиться от меня?

— Нет, конечно, нет — Она выглядела искренне расстроенной. — Вы были хорошим другом, и… мне нравится ваше общество… Но только этого я и хочу от вас — дружбы. — Она смущенно покраснела. — То, что произошло между нами тогда, ночью… Я не хочу, чтобы это испортило нашу дружбу.