обнаженный в чьей-то постели, в мансарде, и голова у него болела немилосердно. Собрав все свои силы, он попытался сесть, но тут же пожалел об этом, потому что боль, раскалывающая черепную коробку, едва не лишила его сознания.
— Стало быть, вы наконец-то пришли в себя, — произнес приятный женский голос с сильным бретонским акцентом. — Как вы себя чувствуете?
Де Ренье был слишком занят преоборением тошноты, чтобы ответить. Никогда еще он не чувствовал себя столь скверно. Женщина встала с деревянного кресла и подошла к кровати — шаги ее звучали неестественно громко. Какой-то частью мозга граф отметил, что женщина обута в сабо. Прохладная ладонь коснулась его лба, пробуждая воспоминания о болезнях далекого детства.
— Постарайтесь больше не терять сознание, — мягко посоветовала она. — Ну-ка, посмотрите на меня.
Граф неохотно повиновался и обнаружил, что смотрит в пару озабоченных светло-карих глаз, сразу напомнивших о Мадлен.
— Где?.. — Он удивился слабости своего голоса.
— На ферме Кермостен.
У женщины хорошая улыбка, подумал граф, и она все еще привлекательна, несмотря на свой возраст, который, должно быть, давно перевалил за сорок. Одета она была в черное крестьянское платье с безупречно белой оторочкой, а выглядывающие из-под чепца волосы были светлыми.
— Кто… — начал он.
— Шш… — одернули его. — Слишком много вопросов. Хотите попить?
Не успел он воспротивиться, как женщина просунула руку ему под голову, приподняла ее и поднесла к губам чашку. Он выпил только потому, что это было легче, чем оттолкнуть чашку.
— Я спрашивал, кто вы, — несколько капризно повторил он, когда голова вернулась на подушку.
Она ласково погладила его короткие волосы.
— Я тетушка Мадлен… Она очень беспокоилась о вас.
Граф нахмурился. Он все еще не мог понять, что с ним. Он помнил, как ссорился с Мадлен на берегу реки, а далее — ничего.
— Я заболел? — спросил он, наконец.
— Ага, — спокойно ответила она. Потом, после минутного колебания, добавила: — Вас ударил мой сын, Леон. Ему показалось, что вы напали на Мадлен.
— О… — Казалось, граф обдумывает услышанное, потом он слабо улыбнулся: — Но ведь это же смешно…
— Конечно, — улыбнулась в ответ тетушка Мадлен, — вы ведь всячески заботились о ней.
Он шевельнулся и едва сдержал стон. В голове у него помутилось, и все мысли смешались.
— А где она? — спросил граф после продолжительной паузы.
— Разбирает вещи, а вам сейчас лучше поспать. Сразу станет гораздо легче.
Откинувшись на подушки, он размышлял. Тетушка, конечно, весьма добра, но он предпочел бы увидеть саму Мадлен, чтобы убедиться: о нем помнят, его самочувствием интересуются. Да только она, наверное, все еще сердится на него…
Мадам Лемуа, хозяйка фермы, задумчиво свела брови. Граф оказался совсем не таким, каким она ожидала его увидеть. Леон, как обычно, слишком поторопился в своих выводах. Человек, лежащий перед ней, никакой не разбойник. Более того, она не могла признать в нем и того надменного аристократа, которого описывала ей Мадлен. Он тронул ее сердце как весьма милый молодой человек, отчаянно пытающийся скрыть свою слабость и растерянность. Вздохнув, она зажгла свечу на тумбочке и склонилась над подушечкой для плетения кружев.
Когда граф в следующий раз открыл глаза, был день и в солнечном свете, проникавшем сквозь высокое окно, плясали пылинки. Голова еще болела, однако чувствовал он себя гораздо лучше. Осторожно приподнявшись, граф оглядел спартанского вида помещение, в котором находился. Вся обстановка состояла из кровати, на которой он лежал, маленькой тумбочки и деревянного кресла — в нем в прошлый раз сидела мадам Лемуа.
Заметив свою одежду, висящую на подлокотнике кресла, он решил встать. Это потребовало значительно больших усилий, нежели он мог предположить. Ноги не слушались его, а головокружение усилилось, лишь только он принял вертикальное положение. Надеть рубашку ему не составило труда, но вот управиться со штанами удалось не сразу, не говоря уж о башмаках, которые он так и не обул.
Граф прошлепал босиком по деревянному полу к двери и осторожно спустился по лестнице. Внизу попридержался рукой за стену, чтобы обрести равновесие. Он находился в узком коридоре с четырьмя дверями — по две с каждой стороны. Узкое окно в противоположном конце коридора освещало люк винтовой лестницы, к которой он и направился. Крутизна каменных ступенек оказалась ему едва под силу. Он спускался, цепляясь рукой за каменную стену, и едва не сшиб плечом висевшее на ней распятие. Когда донесся аппетитный запах свежеиспеченного хлеба, де Ренье с удивлением обнаружил, что голоден.
Лестница привела его в кухню, где Мадлен и ее тетушка хлопотали у плиты. Это было просторное помещение — сердце дома — с низкими потолочными балками и вымощенным грубыми каменными плитами полом. Часть пространства занимал большой прямоугольный стол со скамьями. Два кресла-качалки и скамья с высокой спинкой стояли перед очагом, а возле дровяной печи находился еще один, более грубо сработанный, рабочий, стол. Кастрюли, сковороды и половники всевозможных форм и размеров висели на стенах, а с потолка свисали вязанки лука.
Домашний уют этой кухни показался графу неожиданно привлекательным. Ребенком он иногда совершал путешествия на кухню замка и помнил, как баловали его повара. Как странно, подумал де Ренье. Сколько лет я уже не вспоминал об этом.
Когда он добрался до нижней ступеньки, тетушка Мадлен обернулась.
— Боже правый! — воскликнула она, кладя на стол буханку, которую только что достала из печи. — Вам вовсе не следовало бы вставать.
Кудахча, как квочка, и браня графа за нетерпение, она помогла ему добраться до одного из кресел. Мадлен наблюдала за всем этим молча.
Люсьен заявил, что чувствует себя вполне хорошо, хотя на самом деле рад был возможности сесть. Никогда в жизни не чувствовал он себя таким слабым.
— Хотите попить чего-нибудь? — чуть смущаясь, спросила Мадлен. — Может быть, молоко?
Ее лицо раскраснелось от жара печи, а нос был выпачкан мукой. Граф нашел ее еще более привлекательной, чем обычно. На ней было темное платье и длинный передник, из-под верхней части которого выпирали груди.
— Или сидр[15]? — добавила она.
— Лучше молоко, — посоветовала тетушка.
— Значит, молоко, — согласился граф, улыбнувшись.
Мадлен зачерпнула молока из глиняного кувшина, стоявшего на полке в углу, и подала графу кружку, улыбаясь.
— Голова еще болит? — спросила она.
— Немного. — Это было более чем мягкое определение, но он не хотел признавать всю меру своей слабости. С бодрой улыбкой де Ренье принял кружку.
— У вас, похоже, довольно большая ферма, — заметил он.
Лицо мадам Лемуа осветилось гордой улыбкой.
— Самая большая и преуспевающая в округе. Сейчас мы арендуем землю, но скоро накопим достаточно денег, чтобы выкупить ее. Хорошо иметь землю, которую можно передать сыновьям.
Граф промычал что-то в знак согласия. Он был вовсе не в настроении поддерживать беседу, но правила приличия требовали этого.
— Сколько же их у вас?
— Сейчас двое — Леон и Ги. — Мрачная тень пробежала по ее лицу. — Наш младший умер в младенчестве, но братья Мадлен мне тоже как сыновья. А вот дочерей у нас нет. Господь не облагодетельствовал нас таким даром. И я тем более рада, что Мадлен вернулась. — Она вывалила на стол
