— Что толку плакать над пролитым молоком! — Он широко улыбнулся, и она почувствовала, что тоже улыбается в ответ. — Вам действительно холодно?

— Да, и неудобно.

Не говоря больше ни слова, граф отбросил свое одеяло и вышел во тьму, чтобы вернуться через несколько минут с одним из своих камзолов и бутылкой дорогого коньяка.

— Вот это наденьте прямо поверх одежды, — сказал он, подавая камзол.

Она пробормотала слова благодарности и накинула камзол на плечи, наблюдая, как он открывает бутылку и с наслаждением нюхает содержимое.

— Это настоящий коньяк, — сообщил де Ренье. — Я берег его на крайний случай. На последнем постоялом дворе я уже готов был откупорить бутылку, но теперь очень рад, что обошелся тамошним вином. Коньяк нас согреет.

Он протянул бутылку Мадлен. Она редко пила столь крепкие напитки, и коньяк обжег ей горло, заставив глаза наполниться слезами.

— Надо пить понемногу, если вы не привыкли к нему, — запоздало предупредил граф.

Неверный свет костра слабо осветил его улыбку. У Мадлен странно сжало сердце.

— А знаете, вы изменились, — сказала она, сделав еще несколько осторожных глотков, и, к собственному удивлению, добавила: — Вы стали гораздо приятнее.

Граф рассмеялся.

— Более сомнительного комплимента мне еще не приходилось слышать! — Помолчав, он продолжил: — По крайней мере, последний год научил меня находить светлые стороны в любых неприятностях.

— Вроде сопровождения меня?

— Нет, Мади, — почти с нежной теплотой произнес он, — это мне вовсе не неприятно, уверяю вас.

— Какая галантность! Никогда прежде не замечала у вас этого качества…

Они продолжали передавать друг другу бутылку в согласном молчании, пока у Мадлен не закружилась голова. Граф рассудительно отставил бутылку.

— Теперь вам стало получше? — спросил он.

— Немного, — ответила Мадлен, во всем теле которой ощущалась приятная истома.

— Придвигайтесь ко мне поближе, — сказал он, протягивая руку. — Нам будет теплее, если мы сядем рядом.

Не задумываясь, Мадлен собрала одеяла и подсела к нему. Одно одеяло она набросила на плечи, а другим укрыла ноги.

— Это несправедливо, — заметил он с шутливым упреком. — Поскольку вы сидите на моем одеяле, то должны поделиться со мной одним из ваших.

Граф потянул на себя укрывающее ее ноги одеяло и тоже укрылся им.

Как Мадлен оказалась в его объятиях, она не могла вспомнить. Просто в какой-то момент обнаружила, что ее голова покоится на плече Люсьена. От него исходил запах ночи, смешанный с запахом трав и горького дыма. Мадлен такое сочетание показалось приятным.

— Вам удобно? — спросил он.

— Угу… и тепло.

— Мадлен, — тихо произнес граф, — вы знаете, что пьяны? И понимаете ли вы, что желаете со мной? — Он провел рукой по ее волосам, потом осторожно приблизил лицо для поцелуя.

Его губы были нежны, они манили своей сладостью, обещанием тепла и уюта. Никогда еще Мадлен не ощущала себя столь податливой. Ответить ему сейчас казалось для нее самой естественной вещью на свете. По ее телу медленно разливалась истома, не имеющая никакого отношения к выпитому коньяку. Мадлен тихо застонала и позволила своим рукам обвить шею Люсьена. Она услышала гулкие удары его сердца и бешеную барабанную дробь своего собственного и наслаждалась новыми ощущениями, которые он породил в ней.

На мгновение граф отстранился и, глядя на нее, страстно простонал:

— О Господи, Мади, сколько дней я до боли желал этого!..

В свете костра ее волосы походили скорее на бронзу, чем на золото, глаза были закрыты, а губы трепетали в предвкушении наслаждения. Расстегнувшаяся блузка приоткрывала краешек — в обрамлении кружевной сорочки — пышной груди Мадлен. Граф знал, что она находится под воздействием коньяка, но оторваться от нее у него не было сил. Многие месяцы он смотрел на Мадлен, страстно желая ее, и вот теперь оказался на пути обладания ею и не видел причин для остановки. Когда-то она принадлежала Филиппу, почему же теперь не может принадлежать ему? Мадлен станет его любовницей, они поселятся в Ренне, поскольку им нравится этот древний город, и будут счастливы.

Уговорить остатки совести было нетрудно, и он снова с тихим стоном впился в ее губы. И она снова ответила, все крепче обнимая его и будто совсем не зная, куда ведут такие объятия.

Где-то внутри него ударил тревожный колокол, но граф был слишком захвачен страстью, чтобы внимать предупреждениям. Он и сам выпил немало, к тому же огонь костра отбрасывал тени, которые создавали вокруг волшебную обстановку. Снаружи какой-то зверь позвал свою подругу, и этот звук прозвучал сигналом для графа — душа его воспарила на крыльях любви навстречу Мадлен. Он хотел быть ее защитником, служить ей и лелеять ее, но и взамен надеялся получить то же самое. Так было всегда между мужчиной и женщиной. Медленными, нежными поцелуями он покрывал ее губы, щеки, шею. Рука графа осторожно коснулась груди Мадлен и стала искусно ласкать ее.

Мадлен почувствовала, что уплывает по морю небывало сильного чувства, и не стала противиться отплытию. Она была пьяна, но пьяна графом: его силой, мощью и — одновременно — нежностью. Он повернул ее к себе и крепко прижал. Никогда еще Мадлен не ощущала ничего подобного!..

Она постанывала при каждом новом поцелуе, и ее руки плавно скользили по округлым мускулистым плечам графа. Она чувствовала, как в нем растет напряжение, и пыталась направить его в нужное русло, но любовная игра была ей еще незнакома.

Тут опытная рука графа забралась под подол ее юбки и искушающе заскользила по шелковистой внутренней стороне бедра. Только теперь ее рассудок забил тревогу, только теперь ей стало понятно, куда ведут его сладостные ласки. Он собирался заняться с ней любовью, а она была слишком опьянена — коньяком? новизной ощущений? — чтобы распознать это раньше.

Но, даже упершись руками в его грудь и отталкивая его, Мадлен жалела, что вынуждена это сделать. Ей все еще хотелось его поцелуев, его волшебных прикосновений…

— Нет, Люк, нет, — прошептала она, — пожалуйста, ты должен остановиться… Я не хочу!

— Хочешь! — почти что прорычал он. Поймав обе руки Мадлен, Люк поднял их над ее головой, а сам продолжал покрывать жгучими поцелуями ее лицо.

— Нет, не хочу! — повторила она. — Я не буду твоей любовницей… Нет, Люк! Я говорю: нет! — Потом, в отчаянии, добавила: — Я никогда не делала этого раньше!

Его остановили не столько слова, сколько прозвучавшая в голосе паника. На мгновение наступила абсолютная тишина. Потом де Ренье, будто не поверив своим ушам, переспросил:

— Что?

— Филипп и я никогда… Это все было игрой. Он был мне как отец!

Люсьен тут же отпрянул и какое-то время сидел, повернувшись к Мадлен спиной и нагнув голову. Ей до боли хотелось приласкать и успокоить его.

— Ты и Филипп никогда… Клянусь всеми святыми, в это трудно поверить! — пробормотал он.

— Люк, я… — Она протянула к нему руку, но, не дотронувшись, уронила ее.

— Не говори ничего. — Он старался держать себя в руках, хотя желание было таким сильным, что причиняло почти физическую боль.

— Извини… — Голос Мадлен прервался от слез. Ведь она тоже страдала!

— О Боже, разве я не просил тебя помолчать? Никогда я не овладевал женщиной против ее воли, но если ты и дальше будешь извиняться — могу начать прямо сейчас!

Неловко поднявшись на ноги, де Ренье направился к двери, на ходу приводя в порядок одежду. Дверь распахнулась, а потом резко захлопнулась. Граф оставил ее одну.

Мадлен села на одеялах, не в силах даже плакать. Она чувствовала себя отвратительно, хотя и знала,