сыпучих грузов заполняли свои мешочки, спрятанные под блузами. «Нечаянно» разбивали ящики, уронив их на пол, — таскали банки со сгущённым молоком и консервы. Всё это ловко пряталось и тут же продавалось спекулянтам.
Совсем недавно грузчики устроили грандиозную драку с матросами турецкого парохода. В ней участвовало с обеих сторон более шестидесяти человек и победителями вышли грузчики. Трёх матросов, получивших тяжёлые увечья, пришлось отправить в больницу, ещё несколько человек отлёживалось в пароходном лазарете.
В тот же день турецкий консул посетил местный ревком и выразил резкий протест против бесчинства портовых рабочих, а капитан парохода потребовал от начальника порта возмещения убытков. В другой раз грузчики отказались разгружать иностранный пароход по той лишь причине, что весь груз был в тюках и украсть что-либо было невозможно. Иногда мы задерживали одного-другого вора или хулигана, судили их, но это ничего не меняло.
Пока мы обсуждали, как поступить с двумя задержанными грузчиками, случилось нечто совсем уж нетерпимое. Один за другим прогремели два выстрела. Мы кинулись к проходной будке. На земле лежал часовой, а человек пятьдесят грузчиков неторопливо удалялись, шагая по причалу.
Часового подняли, перевязали рану. Когда он пришёл в себя, выяснили следующее: толпа полупьяных грузчиков с криками и руганью направлялась к нам в комендатуру, с явной целью выручить своих дружков. Часовой дал два предупредительных выстрела. В тот же момент на него посыпался град камней. Он упал — это отрезвило хулиганов, и они отступили.
Терпеть больше было нельзя. Дикая выходка хулиганов приобретала политический оттенок. Она была на руку некоторым иностранцам, которые не замедлили бы сочинить всякие небылицы «о крупных волнениях в советском порту», «о кровавых столкновениях между бастующими рабочими и вооружённой охраной». Это часто делалось в то время, как делается и до сих пор. Нужны были срочные меры.
Мы отправились в Чека и рассказали о случившемся. Цинбадзе пришёл в ярость. Он стучал кулаком по столу и требовал немедленно положить конец безобразиям. Возмутился и Лордкипанидзе, сторонник мягких мер, считавший в своё время неудобным производить массовые аресты «хотя и разложившихся, но всё же рабочих»…
Решено было арестовать зачинщиков и главарей воровской шайки. Операция была закончена к утру, мы арестовали сорок три человека. Следствие выявило много новых фактов, о которых мы даже не подозревали. Некоторые из «грузчиков», завербованные иностранными разведками, передавали шпионские материалы через специальных лиц из команд иностранных пароходов.
Семеро главарей были приговорены к расстрелу за саботаж и подрыв экономической политики Советской власти. Приговор был опубликован во всех газетах.
Горком партии направил для работы в порту тридцать коммунистов и комсомольцев.
Зима вступила в свои права. Дни стояли серые, ненастные. По утрам над морем стлался густой туман. Дул холодный ветер. День и ночь не переставая лил дождь. И на душе было тоскливо, — как никогда, я ощущал своё одиночество. Хотелось тепла, уюта, душевного сочувствия, что хоть немного скрасило бы однообразные дни, заполненные тяжёлой работой… Иногда я уходил на пустынный берег моря, садился на скалы, следя за полётом чаек… «В чём счастье?» — думал я. То, что мы, как говорил мой отец, перевернули мир вверх дном, — разве это не величайшее счастье? Я прекрасно понимал это, но на душе всё равно было тоскливо…
Единственным моим утешением были книги и музыка. Читал я много, жадно, до одури, а в положенные дни ходил на уроки музыки. На скорую руку повторял гаммы, потом играл для себя всё, что вздумается. Добрейшая Нина Георгиевна, кутаясь в шаль, садилась в кресло и слушала…
Однажды, придя на урок, я застал Марию. Давно уж я не видел её. Увлёкшись игрой, она не заметила моего прихода. Я стоял за её спиной и смотрел, как длинные, тонкие пальцы девушки бегали по клавишам. Мария тонко чувствовала музыку. Она кончила играть, повернула голову и, увидев меня, смутилась.
— Играйте, не буду вам мешать! — сказал я и отошёл в сторону.
Мария молчала, опустив руки на колени. Тогда я спросил:
— Почему вы избегаете меня?
— Я не избегаю… Увидят меня с вами — пойдут ненужные разговоры…
— Не понимаю! Неужели в наше время человек может быть рабом устарелых взглядов?
— Может быть, вы и правы… Но что поделаешь, не все ведь понимают это… Мне, например, очень хотелось бы поехать в Москву, поступить в консерваторию, стать пианисткой…
— За чем же остановка?
— Во-первых, говорят, там очень голодно… Впрочем, главное не в этом. Мои родители ни за что не согласятся отпустить меня…
Пришла Нина Георгиевна, и разговор оборвался. Старая учительница сияла.
— Я прямо из театра! — Капельки дождя, как жемчужины, блестели в её седых волосах. — Сегодня у меня большая радость!
— Что ж случилось, Нина Георгиевна? — спросил я.
— Вызвали в театр и предложили работать концертмейстером. С завтрашнего дня приступаю…
— А как же мы? — спросила Мария.
— Самых способных не оставлю. Их наберётся человека четыре-пять, не больше. С остальными придётся распрощаться, — стара стала, сил на всё не хватит!
— Кто же они, эти счастливцы? — спросила Мария и даже слегка побледнела от волнения.
Старая учительница подумала, прежде чем ответить.
— Ну, скажем, ты, Иван, Сусанна Кантария и Тамара Гобиашвили, — сказала она и попросила: — Достань, пожалуйста, чашки, накрой на стол. Будем пить чай…
За чаем Нина Георгиевна предалась воспоминаниям. Она рассказала нам, как после её первого публичного концерта знакомые и даже родня отвернулась от неё, считая неприличным для девушки из хорошей семьи, да ещё грузинки, выступать на сцене. Кумушки сочиняли о ней всякие сплетни, а богатые купцы наперебой приглашали в ресторан.
— Тяжело было… Даже вспоминать не хочется! — вздохнула она. — Актрис считали чуть ли не за падших женщин, не пускали в «порядочные» дома.
После чая Нина Георгиевна под благовидным предлогом ушла на кухню и оставила нас одних.
Мы сидели на диване и, перескакивая с одного предмета на другой, говорили о музыке, о прочитанных за последнее время книгах.
Мария много читала, любила стихи, хорошо знала историю музыки. Со мною в этот вечер она держалась просто, непринуждённо. Но когда я пригласил её в театр, она сразу переменилась.
— Нет, нет, с вами я не могу пойти! — поспешно сказала она.
— Почему?
Она ничего не ответила, встала, прошлась по комнате. Потом села за рояль и тихонько начала подбирать незнакомую мне грустную мелодию.
В тот вечер я ушёл от Нины Георгиевны с тяжёлым сердцем…
Человек ищет счастье
Бушевал ураган. От сильных порывов ветра дрожали оконные рамы, крупные капли дождя стекали по запотевшим стёклам. В комнате было сыро, холодно и как-то особенно неуютно. Закутавшись в солдатское одеяло, я до поздней ночи читал Блока…
