малость ради такого благого дела, с таким расчётом, чтобы хватило месяца на два! Потом уж мы сами позаботимся о беженцах…
Наступило тягостное молчание. Чтобы как-нибудь нарушить его, Граф подозвал официанта и заказал ещё вина, хотя на столе стояли недопитые бутылки.
— Мы с Иваном Мефодьевичем надеялись, — сказал я, — что вы возьмёте на себя инициативу в деле спасения голодающих. Было бы хорошо хоть примерно подсчитать, что потребуется для этого. Если разрешите, подумаем вместе: в день два раза горячая пища, хлеб, ну, скажем, по четыреста граммов на человека, кое-какая одежда, обувь… Окна в казармах нужно забить хотя бы фанерой, нужно поставить железные печи. И прежде всего нужно свести обитателей казарм в баню, хорошенько продезинфицировать одежду и помещение. Заботу об этом мы возьмём на себя: договоримся, чтобы бани дня два обслуживали только жителей казарм. Дезинфекционные камеры тоже пригоним и, конечно, предоставим несколько походных кухонь, не говоря уже о том, что разместим больных в больнице…
— Только и всего? — воскликнул Чернышёв.
— Что же ещё? — спросил я.
— Допустим на минуту, что необходимые средства будут собраны, — сказал Чернышёв. — Мне просто непонятно — кто, по-вашему, будет заготовлять продукты, готовить пищу и, наконец, выдавать её?
— Мне трудно давать советы, — ответил я, — но если вы спросите моё скромное мнение, то я, с вашего разрешения, кое-что скажу… Я на вашем месте собрал бы всех нужных людей и, разъяснив им задачу, избрал бы инициативную тройку — председателя, казначея и секретаря. Эта тройка и должна руководить всей практической работой. Может быть, придётся нанять завхоза, счетовода и поваров… Впрочем, в этих делах вы куда лучше разбираетесь, чем мы с Иваном Мефодьевичем. К слову сказать, можно привлечь на общественных началах и обитателей казарм.
— Знаете, что я вам скажу, друзья? — заговорил Граф. — Мне лично эта идея нравится! Если захотим, то с божьей помощью и деньги соберём, и голодных накормим!.. Пусть Советская власть не думает, что мы, дельцы, ни на что больше не способны, кроме как делать деньги!.. Иван Мефодьевич, товарищ Силин, я ставлю перед вами одно единственное условие: предоставьте нам полную свободу и не вмешивайтесь в наши дела!
— Согласны! — не сговариваясь, в один голос ответили мы.
— Порядок! — оживился Граф. — Завтра же соберём всю биржу, — пусть благородные деловые люди пошарят в кошельках, а их добрые жёны и прелестные дочки покопаются в гардеробах… У первых найдутся гроши, у вторых ненужное барахло — всё пригодится. Людей тоже найдём, не беспокойтесь. Граф трепаться не любит, сказано — сделано. А теперь ша — об этом больше ни слова! Давайте выпьем!..
У этого афериста оказались незаурядные организаторские способности. Я присутствовал на собрании дельцов и до сих пор не могу без улыбки вспоминать его горячую речь — удивительную смесь высокопарных фраз и блатных словечек.
«…Мы уже сделали выкладки, и сейчас наш достопочтенный друг Чернышёв, которого я рекомендую избрать казначеем, прочитает, сколько с кого следует. Извиняюсь, если кто вздумает мухлевать, то могут произойти огорчительные недоразумения, и тогда, как поётся в одной известной песне, ему не поможет ни бог, ни царь и не герой. Это говорю вам я — небезызвестный Яков Граф…»
На этом собрании он единогласно был избран председателем инициативной группы, а Чернышёв казначеем. Секретаря не избрали. По этому поводу Граф изрёк глубокомысленно: «Граждане, кто-кто, а вы знаете: когда в деле больше двух компаньонов, начинается шухер. Мы с Чернышёвым и так справимся!..» И все согласились с этим его доводом…
Работа закипела. В одной секции специально арендованного Чернышёвым склада росли груды поношенной одежды и обуви, в другой кладовщик аккуратно складывал мешки с мукой, крупой, сахаром, ящики со сгущённым молоком.
Ивану Мефодьевичу с превеликим трудом удалось разместить больных в городские больницы, а я, при содействии нашего всемогущего начхоза, достал у военного комиссара походные кухни и дезинфекционные камеры.
Пока жители казармы мылись в бане, специальная команда дезинфицировала помещение, забивала окна, устанавливала железные печки-буржуйки. После бани всем нуждающимся выдавали одежду, обувь.
По строгому графику, два раза в день, в восемь утра и в пять часов вечера, во двор казарм въезжали походные кухни с дымящейся похлёбкой и тележки с хлебом. Детям сверх того выдавали ещё по кружке сладкого кофе.
Женщины, обитательницы казарм, принимали, живейшее участие во всём — помогали поварам раздавать еду, резали хлеб, мыли посуду.
Граф частенько приезжал в казармы и вёл себя как полновластный хозяин — вникал во все мелочи, давал распоряжения, а иногда и покрикивал. По всему видно было, что ему нравилась роль «попечителя».
Как-то мы встретились с ним во дворе, при раздаче еды.
— Ну что скажете, уважаемый товарищ Силин, на Графа можно положиться? — самодовольно спросил он.
— Без сомнения! — ответил я и, чтобы сделать ему приятное, добавил: — Вы с вашими способностями не с такими бы ещё делами справились…
— А что вы себе думаете? Иди я в революции за большевиками, большим комиссаром стал бы!.. Мой кореш, Гриша Бык, — он теперь начальник одесской милиции, — говорил: «Яша, не будь дураком. Подумай сам, кто мы? Так себе, ирония судьбы, пыль на сапоге последнего урядника. Теперь захоти — и можешь стать всем…» Не слова, а чистое золото! Не послушался… Характер такой — люблю шикарную жизнь, баб люблю. Мой принцип: решил заводить кралю, заводи такую, чтобы все завидовали! Обедать — так в лучшем ресторане. Не можешь — сиди у себя в конуре, грызи корку сухого хлеба…
Однажды Яблочко втолкнул ко мне в кабинет двух верзил — грузчиков. Они были в традиционных парусиновых шароварах, в широченных блузах из мешковины, доходящих до колен.
— Полюбуйся на них! Рабочими называются, а сами бандиты чистейшей пробы, — сказал Яблочко. Он был очень расстроен.
— Полегче, начальник, говори, да не заговаривайся! — огрызнулся один из грузчиков с опухшим лицом завзятого пьяницы. — Ты не имеешь никакого права оскорблять красного кавалериста! Я два года с Будённым беляков бил. Перекоп брал, понял?
— А теперь решил воровством заниматься? Нечего сказать, подходящее занятие для будённовца! — Яблочко подошёл к нему, поднял блузу и показал мне длинный мешочек, набитый сахарным песком.
— Ну взял, не отрицаю… Тебе что, буржуйского добра жалко?
— Вот направлю в особую тройку — будешь знать, чего жалко, чего не жалко!.. Совсем распустились — из каждого мешка крадёте килограмм, а то и два. Пьянствуете, хулиганите, Советскую власть позорите!
— Испугал!.. Плевали мы на ваши тройки! — и, сказав так, второй грузчик плюнул на пол.
— Ну, погоди!.. Попляшешь ты у меня! — Яблочко вызвал дежурного и приказал арестовать грузчиков.
Когда их увели, Яблочко рассказал мне:
— Иду и вижу: за забором, недалеко от проходной, собралась толпа скупщиков. Сразу смекнул, в чём дело: сегодня разгружают греческий пароход, — значит, братва опять примется за своё!.. Так и есть, — не прошло и десяти минут, как пятеро грузчиков вышли из порта и прямо к скупщикам — продавать сахарный песок. Я — за ними. Трое убежали, этих удалось задержать. Нет, пока мы не очистим порт от ворюг, порядка не будет!
По городу давно уже ходили слухи о безобразиях, творимых портовыми грузчиками. Мы тоже знали о них немало. Нам было известно, что среди грузчиков попадались бывшие анархисты, махновцы и даже участники кронштадтского восстания. Прикрываясь почётным в нашей стране званием рабочего, они занимались воровством, пьянствовали, устраивали дебоши. Эти подонки проявляли много изобретательности: изготовляли из жести трубочки с острым концом, с помощью которых при переноске
