сверкающую машину с желтой трубой. При появлении Нюха в сопровождении Грязнули мэр замер на полуслове и, извинившись, стремительно скрылся в туалете. Он очень долго не выходил оттуда, а выйдя, столкнулся морда к морде с Брионией.
— Что такое?! — взревел Толстопуз Недоум.
— Ах, мэр, — сладчайшим тоном произнесла Бриония, — вы, должно быть, слышали: комитет проголосовал за меня. Я первая самка, ставшая членом клуба. Впоследствии нас станет больше, так что надо привыкать!
— Абсурд! Почему меня не поставили в известность?
— Разве вы не читали протокол последнего собрания, мэр? — спросил один из клубных служащих. — Он был разослан всем членам клуба. Вы имели шанс проголосовать против.
— Я не могу читать каждую бумажку, которая попадает мне на стол, — возразил мэр Недоум, чувствуя, что весь мир ополчился против него. — Вы видели когда-нибудь утром мой рабочий стол? На нем целая гора бумаг. И б
— Это меня не удивляет, — заметил Нюх.
Мэр повернулся к нему.
— А этот… господин — тоже теперь член нашего клуба? — указав на Грязнулю, громовым голосом спросил он.
— Нет.
Лицо мэра снова приняло торжествующее выражение.
— Тогда мне придется вышвырнуть его отсюда за ухо!
— Боюсь, вам это не удастся, — отозвался лорд Мудрый, прервав беседу с Плаксой. — Он мой гость. А Плакса — гость Остронюха.
Сконфуженный мэр посмотрел на каждого по очереди:
— Стало быть, вы считаете, что взяли верх над Толстопузом? Так вот, позвольте вам сказать, что я — грозный противник. Мне надоело, что вы, Серебряк, с вашими дружками постоянно третируете меня! (К вам, Легкомысл, у меня претензий нет.) Все вы знаете, что мои предки были королями Поднебесного. Король Красноус, мой далекий пращур, однажды убил тысячу ласок только за то, что они ласки. Времена изменились, но у Недоумов по-прежнему жестокие сердца. И скоро, очень скоро вы это узнаете!
С этими словами мэр удалился из комнаты.
— Потомок гордых монархов и несчастное создание, у которого не осталось ничего, кроме спеси, — вздохнул лорд Мудрый.
4
У Баламута Серебряка как анархиста был один серьезный наследственный изъян: он был не в состоянии причинить боль никому из зверей. Этот фамильный недостаток никак не влиял на работу его кузена, Остронюха Серебряка, поскольку знаменитый детектив и без того старался делать только добро. Баламут же хотел делать зло. Но проклятый семейный изъян мешал ему исполнить дело всей жизни — уничтожить современное эксплуататорское общество. Настоящий анархист должен без угрызений совести стрелять в других зверей, взрывать города, сносить с лица земли деревни. Но природа Баламута противилась насилию. Родись он настоящим убийцей, существом без совести, он бы в два счета разделался с ненавистным ему общественным строем. Он бы уничтожил проклятый мир мэра Недоума и на его пепелище построил бы новый.
Иногда Баламут кричал во сне: «Я хочу стать убийцей!» Однако природная склонность к добру служила серьезным препятствием к осуществлению этого страстного желания.
Однажды ярким, солнечным утром он проснулся и сел в постели. Ответ прилетел к нему на стремительных крыльях сна. Почему бы не предоставить другим сделать это за него? Конечно! Нужно дать оружие зверям, а они уж пусть сами уничтожают друг друга! Он станет торговать оружием и боеприпасами! Как только винтовки попадут народу в лапы, звери неизбежно начнут палить друг в друга! Небольшой спор здесь, маленькая ссора там — и пошло-поехало! Стоит их только вооружить, как темперамент сделает остальное! Это же так просто!
— Начнется гражданская война, а затем наступит анархия! — весело воскликнул Баламут. — Кровавый прилив захлестнет землю! А когда в живых останутся только сильные и храбрые, появится шанс построить новый, лучший мир, населенный отважными зверями.
Ему показалось, что он когда-то слышал эту фразу, но такая вещь, как плагиат, никогда не волновала Баламута.
Он соскочил с постели и буквально бросился к газетному киоску, чтобы купить журнал «Ружья, ружья и еще раз ружья». Затем он вернулся домой позавтракать и оказался за столом первым. Съев яйцо всмятку и тост, он просмотрел журнал, но, к сожалению, нашел там очень мало интересного.
— Читаем, да?
Это был Копила Крош, занудный банковский клерк, всегда говоривший о себе во множественном числе. Тучный барсук взял со стола салфетку, сел и аккуратно развернул ее на коленях. Он был одет, как обычно, в темный костюм, белую рубашку со стоячим воротничком и короткие гетры. Баламут всякий раз, увидев его, боролся с желанием выколоть ему глаза вилкой.
Следующим в столовую вошел полковник в отставке, горностай.
— Вот как, Баламут, вы читаете «Ружья»? Один из моих любимых журналов. Есть там что-нибудь интересное? Можно посмотреть, если вы закончили?
Баламут опустил журнал.
— Вообще-то здесь есть интересная статья, полковник. По-видимому, кто-то изобрел заряженные порохом пули. Вам уже не нужен будет шомпол и тому подобное. Вы просто вставляете пулю в казенник и нажимаете спусковой крючок. Очень быстро. Можно заряжать и стрелять каждые несколько секунд. Но для меня и это недостаточно быстро.
Полковник присвистнул:
— Значит, изобрели какую-то особенную пулю.
— Знаете, а ведь это положит конец войнам, — заметил Копила Крош.
— Почему? — спросил полковник.
— Все побоятся нападать друг на друга. Только представьте, какая мощь огня! Об этом даже подумать страшно!
— Что — страшно? — войдя в столовую, спросила актриса.
Одежда выдавала в ней даму, но никто не был уверен, кто из куньих скрывается под гримом. Трое господ привстали, поздоровались и снова сели.
— Так кто-нибудь ответит мне? — сев и взяв тост, продолжила она. — Я вроде бы задала вопрос.
— Мы говорили о ружьях, дорогая, — пояснил полковник. — Неподходящая тема для… впечатлительной дамы.
— Впечатлительной? — фыркнул Копила Крош, авансы которого она всегда отвергала. — Да она тверда как гранит!
— Только когда этого требует роль, — отрезала актриса. — Сейчас я, кстати, играю монахиню. Так о чем же страшно думать? Ответит мне кто-нибудь или мне придется кричать до тошноты?
— Ах, пожалуйста, только не за столом! — воскликнул полковник.
— Она шутит, — объяснил Баламут. — Это слова из ее последней роли в драме «Благочестивый Уильям».
— Какой вы умница, Баламут. Вы ее смотрели?
Он слегка поклонился:
— Имел честь.
