рождения.
— Я становлюсь тинэйджером, папа.
Мальчик очень возбужден. Мне не хотелось говорить ему, что в свои подростковые годы я был всеми покинутой и абсолютно несчастной личностью. Однако у него передо мной одно преимущество: его ни в коем случае нельзя отнести к интеллектуалам. Гленн не проводит ночи без сна, размышляя над природой всего сущего. Он проводит ночи без сна, размышляя, кого тренер Ходдл отберет на чемпионат мира.
Почтовая открытка с Кейп-код, Америка! Я никого в тех краях не знаю! Пустая, если не считать моего адреса на одной стороне, и надписи на другой: «Апрельский дурак, Бездарь!»
Загадка.
Какой стыд! Не удивительно, что Джон Берт мне не перезвонил. Я без конца изучаю написанный от руки постскриптум, но не могу узнать почерк шутника. Как мне пережить такое страшное унижение и разочарование?
Гленн попытался утешить меня шуткой:
— Ты хотя бы знаешь, что это не я, папа. У меня нет никакого почерка.
Сегодня с помощью Элеоноры Гленн написал свое имя, адрес, а также — Газза, Ходдл и «чемпионат мира».
Я открыл бутылку розового вина и пригласил Элеонору отметить его успехи. И чуть не пожалел об этом — выпив полбокала, она очень пристально уставилась на меня. Мне кажется, я понемногу теряю к ней интерес.
В 7.30 утра позвонила Элеонора (рановато, по-моему) и извинилась за свое меланхоличное поведение накануне. Судя по всему, она проходит сеанс психотерапии по причине «несовершенного воспитания и, как следствие, отсутствия чувства собственного достоинства». Подробности выведывать не стал. Сказал, что я тоже обращался к психотерапевту по причине «невнимания ко мне родителей, когда я был ребенком».
В свои тридцать один год я могу вспомнить только два примера родительского самопожертвования, проявленного отцом. В первом случае мне было шесть лет, и я уронил малиновый леденец в песок в Уэллсе. Папа отдал мне свой (наполовину съеденный). Второй произошел, когда меня исключили из школы за то, что я нарушил правила, явившись в красных носках. Папа отпросился на работе, пошел к директору, пучеглазому мистеру Скратону, и заставил его принести униженные извинения.
Что касается бучи из-за красных носков. Только что вспомнил, как было дело.
1. Отец
2. Он
позвонил.
3. Скратон
4. На третий день я капитулировал и прибыл в школу в черных носках.
Сегодня утром Гленн зашел ко мне в комнату и поблагодарил за открытку с надписью «Ты тинэйджер, сынок!» (Рисунок: светловолосый мальчуган в бейсболке, надетой задом наперед, сидит перед компьютером.) Он попросил прочесть стих внутри открытки. Я прочел и пожалел, что не сделал этого в магазине. Тогда бы я непременно купил другую открытку.
Думаю, Гленна это поэтическое выражение любви тронуло, хотя наверняка не скажешь, когда у него такое лицо. Я купил ему в спортивном магазине форму английской сборной, и он тут же бросился в ванную — переодеваться. У мальчика мои ноги: в трусах он выглядит не лучшим образом. Уильям подарил Гленну открытку, которую сделал в детском саду: картонный футболист, украшенный приклеенной и расцвеченной кукурузной кашей. Когда мы завтракали (я требую, чтобы мы вместе сидели за столом — когда я рос, моя мать ела стоя спиной к раковине, а отец сидел на педальном мусорном ведре), Гленн спросил:
— Ко мне придут неожиданные гости, папа?
Ответил ему:
— Нет.
А Гленн сказал:
— Ты ведь так и должен отвечать, правда, папа?
Когда он вышел на улицу, чтобы вместе с Уильямом погонять по двору футбольный мяч, я позвонил Шарон и попросил ее прийти вместе с детьми.
Кажется, Шарон обрадовалась — она еще не бывала на Крепостном Валу. Затем я позвонил своим родственникам и упросил их прийти к 5 часам и принести открытки и подарки.
На автоответчике Элеоноры оставил сообщение.
Большую часть дня закупал все необходимо для приема «неожиданных» гостей. Купил футбольный торт от Джейн Эшер и тринадцать свечей. В 4.45 приготовил большую кастрюлю картофельного пюре и поставил в духовку тридцать пять сосисок «Уокерз». Нарезал два фунта испанского лука и поджарил его на медленном огне. Следующие четверть часа я провел на пороге дома, озабоченно оглядывая улицу и моля, чтобы гости все-таки пришли.
В конце концов, пешком притащились Шарон, Кейстер, Кент и Брэдфорд, а потом приехали мои родственники. Попросил их подождать снаружи, затем заманил Гленна во двор, сказав ему, что хочу отточить мастерство владения мячом — весьма малоправдоподобный предлог, но он купился. Через пять утомительных минут, в течение которых я делал вид, что интересуюсь футболом, завлек мальчика в гостиную, которая уже наполнилась друзьями и родственниками. Гленн покраснел до корней волос и не произнес ни слова, когда собравшиеся пропели «С днем рождения тебя!».
На фоне остальных выделялся голос Элеоноры — как выделяется певчий дрозд на фоне вороньего карканья. Когда подавали чай, Таня Брейтуэйт громким шепотом сказала отцу:
— Сосиски, картофельное пюре и жареный лук? Как это примитивно.
Мама услышала и тотчас взбеленилась:
— Что ты имеешь против сосисок?
— Против сосисок, как таковых, я ничего не имею, — ответила Таня.
Мама многозначительно посмотрела на отца и заметила:
— А ты, полагаю, теперь и на сардельки согласен.
Таня сердито отвернулась и следующие полчаса трепалась с Элеонорой о кашемире.
— Это возмутительно, — услышал я ее слова.
Когда Таня ушла, я заметил Элеоноре:
— Если Таня считает, что цена возмутительно высока, ей не следовало покупать кашемир.
Элеонора недоуменно посмотрела на меня и сказала:
— Мы говорили не о кашемире. Мы обсуждали положение в Кашмире.
Я рад, что меня больше к ней не влечет. Ни одному нормальному мужчине не захочется иметь
