Из метро я выбрался благополучно, нашел магазины и четыре часа спустя вернулся в гостиницу с гигантской русской куклой, у которой внутри было еще тридцать куколок, одна другой меньше. Пандора получит самую большую, а мой отец самую маленькую. В вестибюле гостиницы я увидел мистера Брейтуэйта, он сидел на диване с пышнотелой русской, одетой в брючный костюм ядовито-зеленого цвета и туфли на платформе. Она эротически теребила клеши мистера Брейтуэйта, а он взял ее руку и лизнул ладонь. Господи! Какое жуткое зрелище! Мне хотелось крикнуть: «Мистер Брейтуэйт, возьмите себя в руки, вы же англичанин!» Завидев меня, они отпрыгнули друг от друга. Даму мне представили как Лару, специалиста по заболеваниям коровьего вымени.

Я холодно улыбнулся и оставил их вдвоем; откровенная похоть, сочившаяся из их престарелых глаз, была мне невыносима. Три рубля жгли пятку, поэтому я их вынул из носка и остановил такси.

– Отвезите меня на могилу Достоевского, – попросил я.

– А сколько у тебя денег? – осведомился таксист.

– Три рубля.

– Этого не хватит, сынок, – сказал он. – Могила Достоевского находится в Ленинграде.

Я похвалил его английский, крадучись пробрался в гостиницу, упаковал вещи и приготовился к полету домой.

Лара была в аэропорту. Она подарила мистеру Брейтуэйту гвоздику, одну-единственную. Они лизали друг другу ладони, вздыхали и говорили о «духовности». Мистер Брейтуэйт отдал Ларе номер еженедельника «Молочная ферма», две пары носков от «Маркса и Спенсера», рулон туалетной бумаги и пакетик с бритвами «Бик». Дама горько заплакала.

В Гатвике за барьером нас поджидали миссис Брейтуэйт и Пандора. Мистер Брейтуэйт вздохнул этак по-русски, по-чеховски, и произнес:

– Адриан, миссис Брейтуэйт может не понять насчет Лары.

– Да я и сам не понимаю насчет Лары, – подхватил я. – Мне абсолютно не дается, как можно закрутить роман с женщиной в ядовито-зеленом брючном костюме и туфлях на платформе!

Не успел я закончить, как мы подошли к барьеру и я упал в объятия Пандоры и Англии. О, Лестер! Лестер! Лестер!

Я частенько оглядываюсь на мою желторотую юность, и улыбка мелькает на моем уже зрелом, но еще изрытом прыщами лице. Я с трудом узнаю наивного мальчика, которым тогда был. Подумать только, что когда-то я считал Ивлина Во женщиной! Разумеется, теперь, сдав парочку экзаменов за среднюю школу, я куда более искушен и опытен и знаю, что, живи Ивлин Во сегодня, он был бы чрезвычайно горд своей дочерью Оберон, ибо, конечно, Ивлин – ее отец, а не мать, как я прежде думал.[10]

Просматривая дневники за прошлые годы, я не могу не скорбеть об утрате невинности. В тринадцать лет и девять месяцев я искренне полагал, что достаточно просто жить. В то время я и понятия не имел, что просто жить недопустимо. Надо обязательно иметь стиль жизни. Посему темой моего сегодняшнего выступления будет «Стиль жизни» со ссылками на мой собственный.

Я расскажу вам о типичном дне моей жизни. Познакомлю с друзьями и родными. Коснусь вкратце моей диеты, привычек в быту и стиля в одежде. Порассуждаю о моих пристрастиях в искусстве и литературе. И к концу выступления вы, надеюсь, получите дайджест моего стиля жизни. Между прочим, «дайджест» – одно из многих тысяч слов, которыми я владею, и, если представится случай, я познакомлю вас, дорогие массы радио-слушателей, с другими редкими, но меткими словами. Ибо я глубоко осознаю свой долг просвещать и развлекать великобританских граждан посредством Радио-4. Разве смогут они воспрянуть и взять власть, когда они не понимают власти слов? Или слов власти?

Современники твердят мне, что я, несомненно, передовой человек своего времени. Правда, Пандора, любовь всей моей жизни, утверждает, что выражение «передовой человек» сейчас употребляют только старые развалины, которые одной ногой в крематории.

К примеру, мой стиль в одежде можно назвать идиосинкразическим, то есть несовместимым. На самом деле он выражает мое внутреннее «я». Поскольку радио не телевизор, я опишу, во что я в данный момент одет. Начну с головы и последовательно дойду до пяток, дабы не возникло путаницы. На голове у меня шерстяной шлем, связанный дряхлыми, но проворными пальцами моей бабушки. Я сижу в шапке, потому что отец отказывается включать отопление до 1 ноября. Ему плевать на тот очевидный факт, что лета в Англии больше не существует. Он, как всегда, эгоистичен и думает только об идиотских счетах за газ.

Движемся вниз. На шее у меня шелковый галстук, принадлежавший в былые времена моему покойному дедушке. Это счастливый галстук. Он был на дедушке, когда тот выиграл в Эпсоме полкроны на скачках (уж не знаю, сколько будет полкроны в нынешних деньгах). С гордостью и без всякого стыда признаюсь, что моя рубашка приобретена на благотворительной барахолке. Когда-то ее носил канадский работяга с лесопилки, у которого были проблемы с потом или, выражаясь более корректно, с кожными выделениями. По крайней мере так утверждает моя мать. Запах меня не волнует, поскольку я к нему привык, хотя кое-кто жалуется. Под рубашкой у меня майка с надписью «Я люблю Клиффа Ричарда[11] » – напоминание о тех временах, когда я был молод и глуп. Посему канадскую рубашку я никогда не расстегиваю. Мои ноги облечены в пару полосатых брюк, какие носят мелкие чиновники, купленных на распродаже в «Вулворте» накануне закрытия магазина. На ногах фирменные кроссовки, подаренные моим лучшим другом Найджелом. Бедняга Найджел страдает неврозом: он постоянно покупает кроссовки. Причин тому много:

а) он обязательно должен быть первым в нашем городишке, кто приобретет последнюю модель;

б) из-за постоянного внутреннего раздражения Найджел слишком сильно дергает за шнурки, отчего они быстро рвутся. Тогда он отдает кроссовки мне, заявляя, что ему в лом вдевать новые шнурки.

Моей обнищавшей семье истеричность Найджела идет только во благо. Мы все ходим в его новых старых кроссовках, даже бабушка. Ей они чересчур велики, но по-стариковски мудрая бабуля приспособилась их носить, запихивая в носок туалетную бумагу.

Между кроссовками и ступнями я ношу пару непарных носков – один белый, другой черный. Однако не надо думать, будто я рассеянный гений, не замечающий, что надевает на ноги. Возможно, я и гений, но не рассеянный. Нет, мой выбор глубоко продуман. И даже символичен. Белый носок означает мою внутреннюю чистоту и незапятнанную нравственность, ибо я против насилия, ракет «поларис» и жестокости по отношению к инкубаторским курам. Черный носок символизирует то зло, что есть в моей душе, например желание поразвлечься с Пандорой на полную катушку или фантазии о том, как я взрываю многоквартирные башни (разумеется, предварительно эвакуировав оттуда несчастных жильцов, которые все поголовно страдают манией самоубийства).

Таким образом, я – ходячая дихотомия. На своих ногах я ношу проблемы всего мира. Естественно, простонародье не понимает этого яркого явления. Мне часто кричат вслед: «Эй, у тебя носки разные!» На эти невежественные замечания я отвечаю просто и звучно: «Нет, приятель, это у тебя разные!» Некоторые отходят, дивясь, однако, если быть до конца честным, многие не считают своим долгом даже задуматься.

Что касается украшений, то на шее у меня висит золотая цепочка с медальоном. В медальоне хранятся останки сухого осеннего листочка. Последний символизирует хрупкость человеческого существования. Листок подарила мне Пандора в порыве страсти, который пришелся почему-то на осень. На моем левом запястье медный браслет, в старости он предохранит меня от артрита. На правом запястье пластиковые водонепроницаемые часы, в которых – приди мне в голову такая блажь – можно нырять на глубину до ста футов.

У меня есть еще одно украшение, о нем никто не знает, кроме меня и еще одного человека, – малюсенькая татуировка «Мама и папа» на интимном месте. Я выколол ее в период нестабильности в их супружеской жизни. Теперь сожалею о своем порыве, ибо эта татуировка не позволит мне в будущем загорать голышом. И когда я стану поэтом-миллионером и буду лежать на моем личном греческом острове, я останусь единственным среди моих гостей, кто не снимет плавки.