королеву Елизавету на троне, я хочу увидеть, как Джека Баркера и кромвелианцев отправят на свалку истории.
Королева молчала, и тогда заговорила Вайолет:
– Ну, я не собираюсь за него голосовать. Я скорее свою собственную руку потушу с овощами, чем еще хоть раз проголосую за тори. И к тому же, Лиз, мне неохота с тобой расставаться.
Через полчаса курьерский поезд летел на жителей Эммердейла, запертых в разбитом автобусе. Но королева все думала про верноподданническое заявление Сынка. И даже мелодраматическая гибель деревенского дурачка, которого играл актер, никогда не нравившийся королеве, не смогла ее отвлечь.
В дальнем уголке сада Камилла ворошила длинным прутом прелые листья в костре. Она всегда любила осень. Ей нравилось убирать летнюю одежду и залезать в мешковатый свитер, джинсы и резиновые сапоги. В былые времена, когда ее роман с Чарльзом еще оставался тайной для всех, Камилла жила только ради лисьей охоты. В дни охоты, проснувшись ни свет ни заря, она начинала ритуал облачения: рейтузы в обтяжку, белая блузка под горло, традиционный красный жакет с медными пуговицами. И наконец, самое приятное – узкие черные сапоги до колена.
Она знала, что хорошо смотрится в седле и что товарищи по охоте считают ее бесстрашной наездницей. Шагая к конюшне с хлыстом в руке, выдыхая в морозный воздух облачка пара, Камилла чувствовала в себе вдохновение и силу, а если не лукавить, то и смутный зуд сексуального возбуждения. С конем между ног, в широком поле и в окружении друзей, которым могла доверить собственную жизнь, она переживала некий экстаз; а как чудесно было вернуться, когда уже смеркалось, в тепло дома, полежать в горячей ванне со стаканчиком и сигареткой, а то и с Чарльзом.
Заслышав неясный звук, Камилла подняла голову и встретила взгляд черно – золотистых глаз, уставившихся прямо на нее. Вот тебе и лиса. Камилла махнула обугленным концом прута и крикнула: «Пшла вон!» И тут заметила, что лиса не одна.
С заднего крыльца соседей донесся хриплый голос Беверли Тредголд:
– Эй, Камилла, мы тут уже все легкие, блин, выкашляли!
Лисы развернулись и растворились в сумраке.
Затушив костер, Камилла вернулась в дом и увидела, что Чарльз сидит в гостиной за маленьким бюро и сочиняет какое?то письмо. В мусорную корзину рядом со столом уже отправилось несколько черновиков.
Камилла решила не рассказывать про лис – Чарльз и так явно был чем?то встревожен.
– Кому пишешь, дорогой? – спросила она.
– Молочнику, – ответил Чарльз. – Уже сколько листов извел, переписываю в который раз, не знаю, как закончить проклятую записку.
Камилла взяла листок и прочла:
Когда Камилла прочла, Чарльз спросил:
– Как подписать? «Искренне Ваш», «С наилучшими пожеланиями» или «С уважением, Чарльз», потому что я его уважаю, или как?
Камилла оторвала у листка нижний край и быстро нацарапала на обрывке: «Плюс одну пинту, пожалуйста». Потом свернула бумажку в трубочку, сунула в горлышко пустой молочной бутылки и выставила бутылку на крыльцо.
Зазвонил телефон. Это был Уильям – сообщил отцу что вернулся из Суиндона.
– Мальчик мой, наверное, очень неприятно связывать всякие там леса? – посочувствовал Чарльз.
– Нет, скорее даже классно, – ответил Уильям. – Как там Лео?
– Он просто заплыл жиром, – ответил Чарльз.
Посмотрев на собак, валявшихся у ног, он ощутил легкий укол недовольства. Уильям спросил о собаке, но не вспомнил про Камиллу. Чарльз шевельнул бровью: о чем это может свидетельствовать?
Уильям продолжал:
– Па, что ты думаешь насчет того, что тори обещают вернуть нас, если выиграют выборы?
Для Чарльза это был сюрприз. Когда передавали новости, он в саду подправлял забор, да и нет у них «ящика для идиотов», как он называл телевизор, полагая, что телевидение без малого на сто процентов виновато в моральной деградации нации.
Уильям объяснил, что Сынок Инглиш, новый лидер Консервативной партии, – убежденный монархист и что он обещал, если его выберут, восстановить в правах королевскую семью.
– Только подумай, па, – толковал Уильям, – на Рождество можно будет поехать в Сэндрингем.
Настороживший уши Фредди гавкнул Тоске:
– Ты слышала, Liebling? Рождество в Сэндрингеме!
Тоска перекатилась на спину, так, чтобы Лео увидел ее прелести, и рыкнула:
– Лео, тебе понравится там сосновый бор и большой дровяной камин.
Фредди тут же тявкнул:
– Твой беспородный амбал с нами не поедет, он останется тут с другими пролами.
– Тихо вы, зверюги, я говорю по телефону! – прикрикнул Чарльз. И пробормотал в трубку: – Уиллс, похоже, Лео с Фредди вряд ли станут лучшими друзьями.
– Еще бы, – взлаял Фредди, – с этим куском параши.
– Чего я кусок? – проскулил Лео, глядя на Тоску.
– Буквальный перевод: фекалий, – гавкнула Тоска.
Лео решил не уточнять, что такое фекалии, но звучало это не особо приятно.
5
Премьер – министр и его заместитель Билл Брейзьер сошлись потолковать перед заседанием правительства в гостиной у Джека на Даунинг – стрит, 10. О встрече попросил Брейзьер, он дал знать секретарю Джека, что ему срочно необходимо видеть премьер – министра. Брейзьер был мужчина дородный, на днях портной уведомил его, что придется скорректировать цену на костюмы «из?за лишнего метража ткани». Билл сидел на диване, отдуваясь после лестницы, а премьер – министр ходил по комнате, трогая и переставляя предметы.
– Что там такого срочного? – спросил Джек, погладив золотую раму на портрете Кромвеля над камином.
– Сынок Инглиш, – ответил Брейзьер.
– Ничего почти о нем не знаю, – сказал Джек.
– Это потому, что тебя в последнее время вообще ни хрена не интересует.
– Я устал, – сказал Джек. – Тринадцать лет – это долгий срок.
Брейзьер нахмурился.
– Что ж, если ты, черт побери, не почешешься, Сынок Инглиш водрузит свою изящную задницу на этот диван еще до Рождества.
– Что о нем известно? – спросил Джек.
– Он пижон. Итон, Оксфорд, отец владеет половиной Девоншира, и жена у него знает, с какой стороны откусывать артишок.
– Ну и что тут пижонистого?
– Может, и ничего. Но и у него, и у его мадамы проколоты пупы, а еще они сражаются в дартс в своем местном пабе.
