– - Но позвольте мне по крайней мере переменить белье и надеть мой белый галстух! -- воскликнул я, по тщательном соображении решив, что если мне суждено умереть, так уж всё лучше умереть в чистом белье и белом галстухе.
На галстух имел виды лавочник, на белье прачка: они вопрошающим взором взглянули друг на друга.
– - Извольте! -- сказал великодушный лавочник.
– - Извольте! -- нехотя повторила за ним прачка и ушла за ширмы.
Я наклонился к человеку, чтоб достать белье, и увидел лежащую подле него на полу залитую ваксой статью, начатую мной поутру. Луч надежды блеснул в моем сердце. Как утопающий, схватился я за эту последнюю надежду и с подобострастием сказал хозяину:
– - Еще до вас просьба. Позвольте мне остаться на несколько часов в вашем доме, чтоб дописать вот эту статью, я надеюсь получить наличными.
– - Ни за что! -- сказал хозяин решительно.-- Вспомните, сударь, что вы давеча говорили: вы оскорбили мою личность.
– - Личность! -- сказал я в испуге и бросился к дверям… Это слово всегда имело на меня такое действие…
– - Иван! -- закричал я из дверей.-- Забери все бумаги и иди за мной, всё прочее я оставляю моим кредиторам. Иван пошел исполнять приказание, я растворил дверь с твердой решимостью
– -- Друг мой! ты ли это? -- закричал человек, всходивший на лестницу в то самое время, как я с нее спускался.
– - Дядюшка! Мелентий Мелентьевич! -- воскликнул я, и мы бросились друг другу в объятия. Славный человек Мелентий Мелентьевич: он заплатил мои долги, накормил меня, нанял мне квартиру… Но я оставляю до другого времени познакомить с ним читателя, а теперь обращаюсь к моему герою, которого совершенно забыл, заболтавшись о себе.
Но что я скажу о нем?
Все мои поиски отыскать Ивана Ивановича Грибовникова были тщетны: я справлялся во всех кварталах о его квартире, писал в Чебахсары к его родным, ничто не помогло: Иван Иванович пропал. В продолжение нескольких лет я не пропускал ни одной новой книжки, ни одного нумера журнала, чтоб не посмотреть, не явилось ли что-нибудь под его именем или хоть написанное в его роде, совершенно новом, который обещал в нем со временем литератора самобытного и замечательного. Несколько раз проклинал я свою настойчивость в первое наше свидание, думая, что поэт стал жертвою предубеждения, посеянного мною в юной душе Ивана Ивановича. С ужасом видел я, что мой коварный умысел, внушенный мне самим адом, похитить у литературы деятеля, у славы чело, достойное быть ею увенчанным, удался как нельзя лучше. Желая загладить свою ошибку, я всеми мерами решился отыскать Ивана Ивановича, благословить его на литературное поприще, и вот уже четырнадцать лет не проходит дня, в который бы я не искал его, не вспоминал о нем и не укорял себя за необдуманный поступок. Мысль, что я, может быть, погубил в самом цвете, в самой силе его дарование, тяготит меня. В эти ужасные минуты мне остается одно только утешение: я переношусь в прошедшее, вижу перед собой пылкого, благородного юношу Ивана Ивановича, слушаю его стихи, наблюдаю течение его мыслей. Таким образом я начинаю припоминать его слова, вспоминаю, с каким жаром говорил он о призвании. Но отчего же он изменил ему? -- рождается при этом вопрос в голове моей. У я? не потому ли, что он увидел, как оно мало приносит? Точно, точно, ведь он убежал от меня в ту минуту, как увидел крайнюю степень моей бедности, да и говорил-то о призвании только сначала. Но в таком случае он не мог чувствовать призвания? Впрочем, читатель сам может решить, был ли талант у Ивана Ивановича, или он просто был обыкновенный смертный… Если отрывки, приведенные здесь из различных сочинений Ивана Ивановича, будут признаны не лишенными достоинства, то я за долг поставлю себе короче познакомить публику с талантом Ивана Ивановича и по временам стану печатать в журналах плоды светлых вдохновений, тайных упоений, диких приключений, бед и огорчений и проч. Ивана Ивановича: их у меня достанет на девять томов!
Печатается по первой публикации.
Впервые опубликовано: П, 1840, No 9 (ценз. разр.-- 8 окт. 1840 г.), с. 66--84, с подзаголовком: 'Рассказ Н. Перепельского' (в оглавлении: 'Рассказ Н. А. Перепельского').
В собрание сочинений впервые включено: Собр. соч. 1930, т. III.
Автограф не найден.
Датируется по первой публикации.
Сотрудник Некрасова по 'Пантеону' В. П. Горленко, рассказывая (со слов Ф. А. Кони) о роли редактора журнала в становлении Некрасова-прозаика, пишет: 'Первый опыт {Речь идет о повести 'Макар Осипович Случайный' (см. выше, с. 535).} был сделан и сошел благополучно. О чем писать теперь? 'Опишите себя, свое недавнее положение',-- советует тот же издатель, и Некрасов пишет рассказ 'Без вести пропавший пиита', имеющий, по словам Кони, несомненное автобиографическое значение ‹…› Заметим, что здесь, когда молодому автору приходится описывать лично пережитые и выстраданные невзгоды, у негр является и живость и меткость и что вообще этот и еще другой позднейший рассказ в том же роде значительно выделяется в этом отношении из массы других 'сочиненных' повестей Некрасова той поры'.
'Рассказ этот,-- продолжает тот же мемуарист,-- сопровождавшийся лестным для Перепельского примечанием редакции, прошел еще успешнее. В самом деле, он написан довольно живо. Неудачен в нем только 'человек' рассказчика и язык театральных лакеев-философов, которым он говорит, язык, благополучно процветающий и доныне на наших сценических подмостках, да еще фигура
В основу рассказа, действительно, легли 'петербургские мытарства' молодого Некрасова. Это подтверждается рядом высказываний автора, зафиксированных в автобиографической прозе (см., например, 'Жизнь и похождения Тихона Тростникова'), его биографических заметках и воспоминаниях современников писателя. Особенно близок к содержанию 'Без вести пропавшего пииты', как в деталях, так и в передаче атмосферы быта молодого нищенствующего литератора, позднейший рассказ Некрасова, известный в передаче Н. В. Успенского: 'Нанимал я квартиру на Васильевском острову, в нижнем этаже. Пошел я в мелочную лавочку попросить в долг чайку, купец оказался моим земляком-ярославцем и большим любителем чтения газет ‹…› Я ‹…› так ему понравился, что он с удовольствием отпустил мне чаю и сахару. Но положение мое, однако, нисколько не улучшилось: лежа на полу, на своей шинели, я сделался предметом праздного любопытства уличных зевак, которые с утра до ночи толпились у моих окон. Хозяину дома это пришлось не по праву, и он приказал закрыть окна ставнями. При свете сального огарка я решился описать одного помещика с женою, у которых я был учителем. Так как хозяин отказал мне в чернилах, я соскоблил с своих сапогов ваксу, написал очерк и отнес его в ближайшую редакцию. Это спасло меня от голодной смерти…'
Перечень автобиографических деталей рассказа не исчерпывается отдельными бытовыми подробностями (сапоги, используемые для добывания чернил, ковер на полу вместо постели, где герой лежит, завернувшись в шинель, вещи взамен платы за квартиру (ср. также 'Повесть о бедном Климе') и т. д.). В рассказе нашли отражение переживания поэта в связи с неудачей, постигшей его при издании первого поэтического сборника 'Мечты и звуки'. Так, повествуя об обругавшем печатаю Наума Авраамовича 'ничтожнейшем' критике, с которым 'стыдно быть в одном обществе', Некрасов имеет в виду В. С. Межевича, выступившего против автора сборника 'Мечты и звуки' с рядом оскорбительных выпадов личного характера (см. ниже, с. 546). Это отчасти подтверждается позднейшим признанием Некрасова (1877 г.): 'Меня обругали в какой-то газете, я написал ответ, это был единственный случай В моей жизни, что я заступился за себя и свое произведение. Ответ, разумеется, был глупый, глупее самой книги' (ПСС, т. XII, с. 22; ср. также: наст. изд., т. I, с. 644).
В последнее время высказано убедительное предположение о наличии скрытой полемики автора рассказа с В. Г. Белинским -- рецензентом сборника 'Мечты и звуки', который, в частности, писал: 'Если стихи пишет человек, лишенный от природы всякого чувства, чуждый всякой мысли, не умеющий владеть стихом и рифмою, он под веселый час еще может позабавить читателя своею бездарностию и ограниченностию: всякая крайность имеет свою Цену, и потому Василий Кириллович Тредиаковский, 'профессор элоквенции, а паче хитростей пиитических', есть бессмертный поэт, но прочесть целую книгу стихов, встречать в них все знакомые и истертые чувствованьица, общие места, гладкие стишки ‹…› это ‹…› работа для рецензентов, а не для публики' (Белинский, т. IV, с. 118-119).
Сопоставив заголовок 'трагедии' пииты Грибовникова с приведенным высказыванием Белинского, В. А. Егоров указывает: '…нельзя не увидеть своеобразной автоиронии оскорбленного критиком автора, а может быть, и некоторой полемики против мнения Белинского, поставившего 'Мечты и звуки' ниже творений Тредиаковского'
Не исключено также, что отрывки из трагедии 'Федотыч' и стихотворения 'Величие души и ничтожность тела' и 'Жестокодушной' являются переработанными в пародийном ключе юношескими произведениями, которыми Некрасов 'грешил' еще в гимназические годы (см. об этом: Евгеньев-Максимов, т. I, с. 264;
Подчеркивая пустое фразерство Грибовникова, Некрасов противопоставляет его творениям классическую простоту и одухотворенность пушкинской поэзии. Первое обращение Некрасова к жанру поэтической пародии в рассказе 'Без вести пропавший пиита' свидетельствует о незаурядном мастерстве молодого сатирика.
Содержание рассказа позволяет говорить об активной гражданской позиции раннего Некрасова, которая впервые в его литературной практике проявляется столь определенно (мысли о благородной роли литературы в обществе; сарказмы о литераторах, использующих свой талант для личного обогащения).
Важной особенностью комментируемого рассказа Некрасова является 'отпечаток демократических и народолюбивых тенденций' (Евгеньев-Максимов, т. I, с. 265), проявившихся прежде всего в создании первого в творчестве писателя образа крепостного человека. Однако попытка Некрасова придать этому своему рассказу социальное звучание осталась не до конца реализованной. Объясняется это как недостаточной зрелостью писателя, так я установкой редактора 'Пантеона' на чисто юмористический характер издания.
В рассказе ощутимо влияние гоголевской сатиры. Так, диалог между Наумом Авраамовичем и 'милостивым государем' очень напоминает соответствующее место из 'Ревизора'. Некрасов использует также и гоголевский способ выписывания сатирического портрета, насыщенного комически гиперболизированными деталями (бородавки на руках Грибовникова, 'расположенные почти в том же порядке, как горы на земной поверхности').
Автор остался недоволен произведением. В автобиографическом романе 'Жизнь и похождения Тихона Тростникова' он писал: 'Я начал было драму, а кончил водевилем ‹…› глупым дядей, нелепостью.' (ПСС, т. VI, с. 202; имеется в виду спасительное появление в критический момент рассказа богатого дядюшки героя). Примечательно также, что в 'Тихоне Тростникове' о стихах героя говорится примерно в том же тоне, что и о стихах Грибовникова в 'Без вести пропавшем пиите'. Образ напоминающего 'пииту' бездарного рифмоплета Тяпушкина (восходит к поэту-самоучке Ф. Н. Слепушкину (1783--1848), творчество которого оценивалось Белинским как псевдонародное) встречается в 'Современниках' Некрасова (часть 1, зала 11).
Тип эпигона и графомана Грибовникова не прошел не замеченным читателями и критикой. Рецензируя 'Книгу первую Овидиевых 'Превращений'. Вольный перевод в стихах С. Дымцова.
