— Она самая, — кивнул головой милиционер, — Коммунистов за показуху ругаем, а демократы чем лучше? Да я этих шапочников в ходе спокойной оперской работы больше наловлю, чем во время всех этих облав и усилений.

— Размах на рубль, удар на копейку, — усмехнулся Уфимцев, — Так я свой материал и назову.

— Называй как хочешь, только на меня не ссылайся, — ответил милиционер, — Не хочу пистон от начальства получать. А вообще… Надо же тебе какой-нибудь забойный репортажик сделать, а, корреспондент? Хочешь на настоящий воровской притон посмотреть?

Уфимцев в ответ скроил такую физиономию, что старший лейтенант сразу же повернулся к водителю и приказал:

— Саня, вези нас на улицу Кудрявцева. Посмотрим, что там за публика. Знаешь, какой дом?

— Кто же его не знает, — кивнул головой сержант.

Проследовала анфилада темных дворов и переулков, и перед Игорем предстал ряд желтых двухэтажных домов постройки конца сороковых — начала пятидесятых годов.

Неуловимая «нерусскость» в покатости их крыш, угловых балкончиков, высоких узких окон напоминала, что строились эти дома еще пленными немцами. И факт, что они, пребывая с той поры без какого-то ни было капитального ремонта, дожили до наших дней, служил доказательством, что фрицы к любому делу относились серьезно и пунктуально — будь то война против русских, или возведение жилья для них же.

В Ленинском районе Ярославля такое жилье занимало ни один микрорайон, возведенный для рабочих расширяющегося моторного завода. «Пятерка», — так называли это место в городе из-за номера маршрута трамвая, ходившего здесь. Со временем жилье ветшало, в бесчисленных комнатах бесконечных коммуналок оседали потомки первых пролетариев завода, прошедшие «зоны» и «пересылки», превращая «Пятерку» в обычное полукриминальное рабочее предместье, находившееся всего десятке минут езды от центра города — своеобразный отстойник «центровой» преступности.

Спальные районы — гиганты, Северный жилой район, он же Дзержинский, и Заволжский (название которого о местонахождении говорило само за себя), отсеченные от исторического центра промышленными зонами, появились позже. Населенные выходцами из крестьян, шедших на стремительно растущие заводы одного из крупнейших промышленных центров России, он позже примут эстафету лидерства в мире преступности, став основой бандитизма в новой эпохе.

«Пятерка» же останется образчиком классической «воровской» России, с перестройкой все больше уходящей в прошлое.

…-Пошли, — старший лейтенант первым выскочил из «уазика», в просторечии именуемого просто «козлом», из-за умения прыгать козликом по ухабам и колдобинам. Офицер перетянул с бока на живот кобуру с «макаровым» и нырнул в темный подъезд. За ним шагнули оба патрульных сержанта из группы. Уфимцев замыкал шествие.

Подъезд не освещался ни одной лампочкой. Под ногами противно скрипели старые доски. В одном месте Игорь провалился бы в дыру вместо сгнившей ступеньки, если не предупреждение своего ближайшего соседа с погонами старшего сержанта. На первом этаже даже в темноте зияли провалами проемы открытых дверей.

— Дом практически расселен, — прошептал Уфимцеву его спутник, — На первом этаже уже никто не живет. Только на втором…

Он не договорил. На верхней площадке блеснул свет фонарика и раздался громкий голос старшего лейтенанта:

— А ну открывай! Милиция!

Группа вломилась в полуоткрытую дверь. Уфимцев не успел разглядеть человека, впустившего их вовнутрь — жильца мгновенно оттер в сторону старший сержант.

— Ч-черт, ушли! — старлей стоял посередине пустой комнаты. Ее меблировку составлял лишь матрац в углу да кровать с черными от грязи простынями с двумя дощатыми ящиками у изголовья, покрытыми газетой. На них стояла пустая бутылка из-под водки и остатки скудного ужина: какие-то рыбьи хвосты, открытая банка консервов, куски хлеба.

На кровати кто-то зашевелился, тело на матраце оставалось неподвижным.

— До того нажрались, что встать не смогли, — заметил сержант, — Остальные ушли через черный ход. Видимо, кто-то у них на стреме стоял, нашу машину заметил…

Игорь внимательно, насколько позволял рассеянный свет из окна от уличного фонаря, рассматривал обитателей «блатхаты», похожей больше на элементарный бомжатник.

На кровати тщетно пыталась сесть неопределенного возраста женщина в рваном свитере и грязных синих джинсах. Длинные грязные волосы какого-то пегого цвета были растрепаны и сбились в колтун. Под левым глазом красовался огромный лиловый синяк. Ей могло быть и двадцать, и с тем же успехом сорок пять. Уфимцев неосознанно сделал шаг назад — до него докатился отчетливый запах мочи и давно немытого тела.

Старший сержант, напротив, шагнул вперед, вглядываясь в лицо опустившейся женщины. Потом зло сплюнул на пол и произнес:

— Любка, дрянь, это ты? Опять из дома сбежала, шалава?

Любка в ответ только пьяно промычала.

Сержант повернулся к Игорю:

— Училище бросила, нигде не работает, отца нет, мать такая же, как она. Пару месяцев назад мамаша привела очередного мужика, самое интересное, что мужик этот нормальным оказался: воспитывать начал, запретил по всяким хазам шляться. И чем все это закончилось? — сам себе задал он вопрос, — Банда малолеток избила его до потери сознания. Мужик попал в больницу, а эта… — сержант пожевал губами, подыскивая самое сочное определение девице, но и так и не нашел, — опять по притонам.

— Сколько ей лет? — спросил корреспондент.

— Только восемнадцать исполнилось.

Любке за время разговора все же удалось выпрямиться на постели, откинула назад руки, уперлась в край кровати, чтобы не опрокинуться снова. Она подняла на них заплывшее лицо. Высокий лоб сморщился — девушка (хотя, какая, к черту, девушка!) пыталась вникнуть в суть разговора. Она уже поняла, что речь идет о ней.

— Г-гражда-а-ажданин начальник… — потрескавшиеся полные губы расползлись в бессмысленную улыбку, открывая великолепные зубы.

Игорь опустил голову и отошел в середину комнаты.

«Люба, — подумал он, — и эту зовут Любой. Такие же блестящие зубы, та же молодость, а все остальное разное. Разное прошлое, настоящее, будущее. У той будет интеллигентный муж, впрочем, не будем загадывать, но деньги, чистая квартира — будут. Будут вечеринки с друзьями, посиделки на кухне у подруг за чашкой чая. Дети… Что будет у этой? Сифилис, выбитые зубы, сгоревшее от паленой водки нутро, суд за пустяковую кражу, тюрьма, женская «зона»… Одно и то же имя, один год рождения, одна национальность, одна страна. Полно, одна ли? Они с разных планет. Кто сказал, что они одной нации, одного народа? Инопланетяне, иностранцы. А посередине мы — пограничники, псы при пастыре, группа сопровождения…»

— Ну, что тело, очухаешься или нет, — тыкал тем временем кончиком сапога старший лейтенант человека, раскинувшегося на матраце, — Нет, бесполезно. Черт с ним, возиться тут со всякими бомжами…

Он разогнулся и отошел от топчана.

— Тем более, у нас более интересный разговор намечается, — старлей повернулся к двери и Игорь заметил, что в ее проеме стоит, прислонившись плечом к косяку, невысокого роста мужчина, средних лет, одетый в чистую голубую маечку и тренировочные трико. Стоит и безучастно наблюдает за происходящем, словно оно не здесь, а на экране телевизора.

Офицер милиции нагнулся к уху Уфимцева:

— Это хозяин блатхаты. Ты погуляй пока здесь, корреспондент, набирайся впечатлений, а я пока с ним потолкую. Извини, тебе нельзя присутствовать: это не допрос, а, так сказать, дружеская беседа. И она обычно без свидетелей проводится…