– Тебе, спросила – подогреть?

И, не дожидаясь ответа, поставила чашку себе на ладонь. Не прошло и десяти секунд, как молоко вскипело. На Павлушу это не произвело никакого впечатления.

Ведьма сделала глоток из своей чашки и тоже решила подогреть.

– Свинья ты, Павлик. Я ведь тебя воспитывала как родного. Книжки читала. Хохолок подстригала. Разговаривать научила…

– Тебя никто не просил.

– Вы слышали? – Ведьма резко повернулась к стене, на которой висели портреты ее предков, один другого страшнее. – Нет, вы слышали? «Он меня не просил!» Ах ты, дьявол!

Последние слова относились уже не к павлину. У Афрозины убежало молоко, и прямо ей на колени. Ведьма схватилась за платье и стала им обмахиваться. Пошипела, побурчала немного, потом успокоилась.

Какое-то время они сидели молча. Дули на молоко, дулись друг на друга.

– Как он там? Вспоминает меня иногда? – Ведьма от смущения крошила в блюдце печенье.

Павлин, конечно, догадался, о ком она спрашивает, но нарочно сделал вид, будто не понимает:

– Ты о ком?

Ведьма жалась-мялась, краснела-бледнела и наконец выдавила:

– О Фиксе, о ком.

– А, – как бы с сочувствием покивал павлин и простодушно ответил: – Вроде бы не вспоминал.

Ведьма долго перетирала крошки в пыль, никак не решаясь задать главный вопрос, и вдруг с наигранным смешком спросила:

– Есть, что ли, у него кто?

– В каком смысле?

Афрозина нервно застучала по столу костяшками пальцев: мол, с дураком поговорить – что гороху наесться.

– В таком! А то я не знаю, чего его сюда занесло! Все равно у него с ней ничего не выйдет!

На этот раз Павлуша действительно не понял.

– С кем «с ней»?

– Тьфу ты! – Ведьма сплюнула. – Да с воображалой этой! «Ах, я вся такая возвышенная!» – Афрозина вытянула шею и томно закатила глаза, изображая, по-видимому, Бьюти. – Сю-сю-сю. Тоже мне, фифа лесная!

Она сделала большой глоток.

– Все равно Бэрр ее никому не уступит, понял? Так ты своему дружку закадычному и передай… А может, он втюрился в эту мазилку? Во Флокси, а? Ха-ха-ха. Ой, не могу!

У ведьмы потекли слезы из глаз, а вместе со слезами и тушь, которой она красила ресницы. Павлуша поклевывал овсяное печенье, стараясь не смотреть на Афрозину.

– Ой, не могу! – закатывалась старая колдунья, смахивая слезы. На столе, где они падали, оставались обугленные пятна. – Она его нарисовала, а он в нее… хи-хи-хи… по уши. Отличная парочка! И муж в зверинце!

– Кто в зверинце? Муж Флокси? – насторожился павлин.

Ведьма прикусила язык.

– В кого ты его превратила? – строго спросил павлин.

– Ни в кого, клянусь прыщиком моей прабабки! – Афрозина опасливо покосилась на портрет.

– Тогда что он делает в зоопарке?

– Еще молочка хочешь? – Ведьма решила переменить тему. – А я тут тебе, Павлуша, нагрудничек на зиму связала. Смотри, какой! Примерим!

Она направилась было к сундуку, но павлин остановил ее словами:

– Я все знаю.

– Что ты знаешь? – Ведьма вздрогнула.

– Все, – повторил с вызовом Павлуша и отодвинул крылом вазочку с вареньем, как бы давая этим понять, что его не купишь.

Афрозина съежилась. По его тону она почувствовала: будут неприятности. А надо сказать, что, при всех своих дурных наклонностях, ведьма обладала пылким сердцем. Ее «высокой страстью» был Павлуша.

Афрозина подобрала его птенцом в Экваториальной Африке, куда она летала мутить воду в местных водоемах. Она любила рассказывать, как положила его, заморыша, в шляпу с павлиньим пером, а он его выщипал до голого черенка. Тогда-то ей и пришла в голову мысль носить на шляпе не перо, а живого павлина. Пришлось, правда, подождать, пока он не подрастет. Зато когда Афрозина впервые появилась на балу у Бэрра в необыкновенном головном уборе, она произвела сенсацию. В тот год женщины словно обезумели: все стали украшать шляпы живыми павлинами, а кто не достал павлина, довольствовался фазаном или рябчиком.

Ведьма действительно научила Павлушу говорить. Лично я не стал бы ставить это ей в заслугу,