…Работать им приходилось поочередно, потому что на узеньком трапе у люка мог поместиться только один человек. Они почти не разговаривали, боясь выдать тревогу, которая росла с каждой уходящей минутой. Пальцы у них были разбиты и кровоточили, глаза слипались от пота.

Старшина украдкой взглянул на часы и провел ладонью по взмокшим волосам. С момента аварии прошло восемь часов. Начинал сказываться недостаток кислорода: стало трудно дышать. Каждый удар, каждое движение требовали неимоверных усилий.

Удары кувалды гулко разносились по отсеку. После каждого удара тот, кто работал на трапе, шумно выдыхал воздух и судорожно хватался за люк, чтобы не свалиться.

“Нет, не открыть его… Не открыть проклятый!” — понял Андрей, но еще долго не мог отдать команду прекратить бесцельную работу. “Ну, еще немного!… Еще десять… пять ударов”, — не веря в чудо, убеждал сн себя, отодвигая минуту, когда придется сказать страшную правду. И эта минута пришла.

— А теперь как же, старшина? — спросил Завьялов.

Никушев, только что спустившийся с трапа, подобрал кусок мокрой ветоши и для чего-то принялся протирать никому уже не нужную кувалду. Потом отошел к своей койке и бережно, словно хрупкую вазу, уложил кувалду поверх одеяла.

Лихорадочное возбуждение, охватившее его во время работы, сменилось апатией. Хотелось одного: лечь на комку и, укрывшись с головой одеялом, окунуться в забытье.

Старшина и Завьялов о чем-то шумно говорили, спорили, но Никушев слышал только их голоса, не различая слов.

Вокруг него будто образовалась пустота. Он никак не мог сосредоточиться на какой-то очень важной, но упорно ускользавшей мысли. “И чего болтают, — думал он. — Неужели не понимают, что это конец? Конец!…”

А старшина с Завьяловым все говорили и говорили, строили новые планы спасения. Их голоса раздражали Никушева. Не выдержав, он устало бросил в темноту:

— Люк не открыть, через торпедные аппараты тоже не выбраться — в обоих торпеды. Их коленом не вышибешь, воздуха-то нет. Чудаки вы…

— Сам ты чудак! — отозвался Андрей. — Есть воздух. Возьмем его из одной торпеды на стрельбовой баллон и выстрелим другую.

— Точно. Помнишь, перед походом лейтенант показывал, как это делается? — подал голос Завьялов.

— Ну, помню, — еще отказываясь верить, но чувствуя, как часто забилось сердце, согласился Никушев. — Только…

— К дьяволу “только”! За работу, хлопцы! — деловито распорядился Андрей. — Главное сейчас — отыскать соединительный шланг. Он где-то здесь, в отсеке.

Завьялов вспомнил, что сам уложил шланг в трюме между трубопроводами, и вызвался слазить за ним. Но Андрей послал в трюм Никушева.

Матрос надел маску и приблизился к люку. Черный проем дохнул ему в лицо угрожающе разверстой пастью. Трюм, в который он еще недавно спускался без опаски, сейчас казался бездонным. Никушев попятился и замер, не в силах сделать и шага вперед.

— Давай! — подстегнул его голос Андрея. Матрос оглянулся, но не сдвинулся с места.

Ото всей его костлявой фигуры с выпирающими лопатками и угловатыми, сникшими плечами исходила такая растерянность, такая безнадежность, что Андрей с трудом подавил в себе желание пожалеть матроса.

— Позвольте мне? — пришел на выручку другу Завьялов.

Андрей даже не посмотрел в его сторону. Вплотную придвинулся к Никушеву и властно приказал:

— Марш в трюм! Живо!

Никушев натянул на голову маску, послушно опустился на корточки и скрылся в темноте.

Аккумуляторная батарея фонаря села, и работать пришлось впотьмах. Вот когда Андрею пригодилось знание отсека! В полной темноте он как при дневном свете. С помощью Никушева ввернул один конец тонкого медного шланга в воздушный резервуар торпеды, другой — в колонку воздуха высокого давления и открыл нужные вентили. Шланг задрожал, забился под напором взревевшего воздуха.

Спустя несколько минут матросы доложили:

— Торпедный аппарат готов к выстрелу!

Андрей стиснул потными пальцами стрельбовую рукоятку.

— Ну! Давай! — выкрикнул нетерпеливо Завьялов.

“Что же ты?” — подогнал себя Андрей и всем телом навалился на рукоятку.

Шипенье воздуха и короткий щелчок внутри аппарата слились с восторженным выкриком матросов:

— Торпеда вышла!…

Путь на поверхность — к солнцу, к жизни — был открыт!

И тут выяснилось неожиданное: оба матроса не умели плавать.

— Как же это вы, морячки? — ахнул Андрей.

— Да так вот… не сподобились, — развел руками Завьялов, виновато объяснил: — Степные мы, к большой воде не привычные.

— Да ты не гляди, что пловцы мы аховые. Небось бережок увидим — сразу сил прибавится, — перебил его Никушев. — А что? Дотянем как-нибудь. Нам бы только наверх выкарабкаться.

— К тому же и эта штуковина поможет, — Никушев щелкнул пальцами по заполненному воздухом дыхательному мешку. — При такой поддержке колун и тот не потонет.

Андрей задумался, покрутил головой:

— Нет, не гоже так. Мало ли что там, наверху. Может, шторм, а может, и фашисты поджидают. Сам пойду.

— Са-ам? — потерянно протянул Никушев. — А мы-то как же? Одни здесь… останемся?

— Почему одни? Вдвоем, — невесело пошутил Андрей.

Но шутку не приняли. Завьялов, отвернувшись, сказал:

— И то правда. Иди, старшина. Иди. Ни к чему всем троим… Ни к чему.