Их пузатые, почти семидесятиметровые фюзеляжи, казалось, возлежали брюхами прямо на траве.

— Видишь ли, дорогой мой лейтенант Хохлов, если бы дядя Костя мог сделать все, о чем ты абсолютно справедливо тут говоришь, он нашел бы, наверное, сотню других ребят кроме нас. Однако он почему-то их не нашел. Значит, не так все просто. Значит, не мог иначе. А нам — хотим мы того или нет — надо подтверждать класс и оправдывать репутацию. В общем, думать надо, Боцман. Смотреть и думать.

Как говорил мой ротный, «шевелить шариками».

Обшарпанная черная «Волга» Голубкова притормозила у Тушинского аэродрома.

От того некогда знаменитого московского летного поля, где столько десятилетий устраивались авиационные праздники и каждый год восемнадцатого августа все звенело и содрогалось от оркестров, игравших «Все выше и выше, и вы-ыше!..», теперь не осталось почти ничего. Чуть ли не все поле было заставлено торговыми рядами: ларьками, киосками, магазинчиками, здесь шла ныне своя жизнь, такая далекая и чуждая всему, что было прежде. Тут царило и правило, утверждая себя, сугубо земное, а небесному был презрительно оставлен лишь убогий маленький уголок, где сиротливо ютились ветхие спортивные самолетики да несколько вертолетов с эмблемами прославленного когда-то Центрального аэроклуба и армейскими звездами.

Голубкову смотреть на это было больно, но Артист и Муха, дети нового поколения, ничего странного или грустного во всем этом не видели. Им уже не дано было «почувствовать разницу», и полковник с грустью отметил это.

Их «Волга» въехала в неприметные ворота со стороны Волоколамки и подкатила к низкому дощатому строеньицу — то ли сторожке, то ли бытовке строителей. Но, завидев эту «Волгу», оттуда немедленно, как чертик из табакерки, навстречу выскочил удалой малый в цветастой рубашке и таких же ярких шортах. Вид у него был крайне легкомысленный, однако обратился он к Голубкову строго по уставу:

— Здравия желаю, товарищ полковник! Машина заправлена, к полету готова!

— Эти товарищи со мной, — коротко бросил Голубков, и они поднялись втроем на борт защитно- зеленого армейского Ми-8.

В салоне вертолета был всего один человек, и Голубков сказал ему:

— Передаю вам этих молодцев, как говорится, с рук на руки. Все инструкции вами получены. Из кабины выглянул командир вертолета.

— Куда, товарищ полковник?

— В Чкаловскую.

Двигатели загрохотали, засвистели винты, вокруг машины поднялся вихрь.

Вертолет, дрожа и покачиваясь, завис в воздухе, затем земля быстро ушла вниз и словно куда-то откатили и ухнули все земные проблемы, осталось только закатное небо позади машины и город внизу в огненно-медных лучах садящегося солнца.

Они летели невысоко, не выше двухсот — трехсот метров, и открывающаяся картина была прекрасна и волнующа.

Прильнув к иллюминаторам. Артист и Муха молча смотрели на свой город.

Вон там, на Крылатских холмах, всего четыре дня назад они сидели на стадионе после гонок на выживание… Вон оттуда, из больницы в Сокольниках, похищали Трубача… Вон там, на Юго-Западе, скрывались и ждали развития событий в квартире Семена… И всего несколько часов назад, раз за разом вперед и назад проходя тем же фарватером, плыли в салоне теплохода «Москва‑17»… А вон там, на Якиманке, в едва различимой крохотной церкви Иоанна Воина сейчас служил, наверное, вечерню отец Андрей.

Артист и Муха на мгновение оторвались от иллюминаторов, переглянулись и опять прижались к ним лицами.

Игрушечно маленький Кремль, поставленные на попа искрящиеся в солнце серебряные кирпичики Нового Арбата, улицы, улицы, разноцветные букашки автомобильчиков, ажурные перемычки мостов… — все было как на архитектурном макете, подсвеченном низко висящим ярко-оранжевым фонарем. Как огромен город, понять можно было только отсюда, с высоты. Он уходил и скрывался за горизонтом с левого и с правого борта, и сзади, и по курсу.

Солнце садилось, и облака в густой вечерней синеве полыхали огненным светом, они были близко, куда ближе, чем с земли, и, покачиваясь, приближались к звонко грохочущему маленькому вертолету.

А с земли улетающий маленький вертолетик видели в этот час многие, провожали глазами, задрав головы. Люди жили в этом городе или были его гостями, но никто из них не догадывался, как связан с их жизнью и судьбами этот вечерний полет громко жужжащей стальной стрекозы… От одной окраины столицы до другой личный вертолет Нифонтова пролетел всего за десять минут и, тарахтя, понесся над пригородными лесами и поселками к пункту назначения.

Вскоре среди холмов в огромной ложбине открылось поле аэродрома. Пилот связался с командным пунктом, получил добро на посадку и, снижаясь, направил вертолет куда-то в сторону от ангаров, штабных зданий и контрольной вышки руководителя полетов.

— Ух, мать моя! — вдруг, глядя вниз, воскликнул Муха. — Семка, смотри!

Внизу по взлетной полосе полз только что, видимо, приземлившийся гигантский белый самолет — настолько больше всех остальных, что эта разница казалась не правдоподобной.

Где-то там, внизу, в этой расплывчатой вечерней синеве уже, наверное, были Пастух и Боцман.

Артист показал глазами Голубкову на «Руслан», ползущий по бетону и так же без слов, одними глазами, задал вопрос и получил такой же безмолвный ответ.

А тот человек лет тридцати, который был назначен их сопровождающим, за весь полет не проронил ни слова и ни разу не глянул в иллюминатор.

Вертолет приземлился, но двигатели не глушил, содрогаясь под вращающимися винтами.

Сопровождающий отстегнул и снял с полки перетянутый ремнями зеленый армейский баул и передал его Голубкову. Константин Дмитриевич открыл его, достал летнюю полевую форму подполковника ВВС и толстую кожаную офицерскую папку-планшетку. Быстро переоделся.

— Ну вот и все, — сказал он. — Мне сюда, а вам дальше, под Тверь. Все остальное для вас сделают наши люди. Доверять им можно полностью. Ну а это от меня на память, вроде талисманов. — И он протянул им две черные плоские «зажигалки». — Тут все: радиостанция с дальностью больше пяти километров, система вызова, микродиктофон. Как все умещается, сам не знаю, однако работает. Такие есть только у нас в управлении и у ребят в ФСБ. Не помешают. Ну летите!

И шагнул к провожатому, с которым тоже расставался:

— Все запомнил?

— Так точно!

— Ну… давайте!

Пастух и Боцман по-прежнему неприметно сидели в кустиках, откуда могли обозревать едва ли не все самолеты на аэродроме.

Воздушного движения почти не было. Редко-редко на полосу выползали зеленые транспорты АН-12 и серебристые Ил-76. Они, грохоча движками, долго рулили вдоль полосы, выкатывались на старт, давали форсаж, разбегались и уходили ввысь. Один раз зашли парой на посадку и чертовски красиво, картинно приземлились остроносые истребители МиГ-29. Пробежав положенную дистанцию и выпустив белые тормозные парашюты, они уползли с полосы и спрятались в капониры. По аэродрому бегали, мигая оранжевыми маячками, машинки сопровождения, перемещались крохотные военные «газики», тянулись в разные стороны оранжевые многометровые цистерны топливозаправщиков.

— Эх, — сказал Боцман, — сюда бы бинокль Артиста!

— А такой тебе не подойдет? — Пастух вытащил из кармана и показал маленький черный цилиндрик — половинку театрального бинокля.

— Откуда? — изумился Боцман.

— В киоске одном попался. Четырехкратный, но нам хватит, — ответил Пастух, вынимая вторую половинку.

Сергей и Боцман поднесли к глазам и навели на летное поле черные цилиндрики.

Жизнь там была, судя по всему, довольно сонная, хотя людей на траве и на бетонных дорожках в