Пастух ехал, неукоснительно четко соблюдая правила движения. Громко шелестя по мокрому асфальту широкими шинами, их обгоняли летящие на дикой скорости такие же «джипы», иномарки, да и наши старались не отставать.

— Что значит — люди не ценят собственной жизни, я уж не говорю о чужих,задумчиво сказал Перегудов. — Человек, в сущности, такая хрупкая, уязвимая букашка… Правда, с большими резервами.

Сергей молча кивнул. Он был сосредоточен и собран, как всегда перед выходом на боевую операцию.

— Что, брат, маленько поколачивает? — спросил Док. — Нормальная реакция центральной нервной системы. Конечно, с такой крупной клиентурой нам еще работать не доводилось. Хотя… пока мы им нужны, можно не трепетать. Другое дело, если… решат вывести за штат.

— Голос… — сказал Пастух. — Обратил внимание? Другой голос… Сейчас звонил не тот, с кем мы беседовали на той даче. Что бы это значило?

— Да все что угодно, — усмехнулся Док. — Брат, сват, заместитель. А может, и еще кто… Миновали нескончаемый Ленинский проспект, пронеслись Якиманкой. У храма Иоанна Воина Пастух притормозил и некоторое время провожал глазами в зеркале заднего вида удаляющийся черный силуэт церкви. Он знал, что теперь тут служит вторым священником их отец Андрей из Спас-Заулка. Тот батюшка, к которому они приходили, отправляясь на новые задания.

На подъезде к Большому Каменному, откуда открывалась знаменитая панорама Кремля за Москвой- рекой, Пастух снова сбросил скорость, глядя на ночные терема, соборы и тускло золотящийся купол колокольни Ивана Великого. Как и сталинские высотки, их уже несколько лет с наступлением темноты подсвечивали невидимыми прожекторами, отчего они становились какими-то призрачно-таинственными, как изображения на рентгеновских пленках.

Оба молча и пристально смотрели на кремлевские дворцы, на кое-где светящиеся окна в зданиях над зубчатой стеной, на трехцветный российский флагобвисший и мокрый после ливня.

— Не знаю как тебя, а меня так просто разбирает любопытство, что они нам собираются предложить, — сказал Док.

— Скоро узнаем, — угрюмо промолвил Пастухов.

Как и собирались, к «Рижской» прибыли загодя. У станции метро людей почти не было, только изредка в свете уличных фонарей появлялись прохожие под зонтами.

Покрутившись минут десять по улицам и проездам, сделав пару контрольных кругов под эстакадой, они доехали до Крестовского моста, развернулись под ним и вернулись по проспекту Мира к Рижскому вокзалу.

Немного постояли у тротуара, потом снова вернулись туда, где было назначено свидание и, наконец, минут за десять до условленного времени, не сговариваясь, одновременно сняли, обесточили и спрятали под сиденьями выданные им пейджеры, загнали машину в тень, заперли ее и не спеша двинулись пешком на другую сторону проспекта Мира, к остановке, где их должны были встретить.

Видно, ни автобусов, ни троллейбусов не было давно — за то время, что они кружили, проводя наружную разведку, на остановке собралась изрядная толпа. Они смешались с ней и стояли, невольно прислушиваясь к чужим разговорам, внимательно приглядываясь к тем людям, что ежились под мокрыми зонтиками.

Моросил мелкий дождик. Было черно, мокро, неуютно. Но вот подкатил восемнадцатый троллейбус, за ним пустой сорок второй, народ ринулся к дверям, и вскоре машины унеслись по блестящим мокрым мостовым. В свете золотистого фонаря на высокой мачте остались лишь они двое.

Пастухов взглянул на часы.

— Двадцать два пятьдесят девять, — сказал он негромко. — Пора бы… — Угу… — прогудел Док.

И в ту же секунду откуда-то вынырнула, видимо из темной ниши между двумя киосками, мужская фигура. Человек был один — немного выше среднего роста, коренастый. Возможно, он ^некоторое время наблюдал из укрытия, а теперь неторопливо направлялся прямо к ним вразвалку, сунув руки в карманы полосатых спортивных штанов.

И когда приблизился. Пастух и Док без труда узнали в нем немолодого водителя того минивэна «мицубиси», на котором их доставили назад в Москву с таинственной загородной дачи.

— Здорово, ребята, — по-свойски, буднично приветствовал он их как старых знакомых и протянул руку. Рука была железная. Видно, этот человек умел не только крутить баранку. — Не опоздал? Вы, смотрю, маленько раньше приехали? Ну, топайте за мной.

Он повернулся и двинулся куда-то во тьму узкого прохода между каменными ограждениями и рядами палаток закрытого до утра оптового рынка. Они молча повиновались и двинулись за ним.

Шагали в темноте мимо бесчисленных закрытых и задраенных щитами ларьков и магазинчиков, иногда спотыкались о какие-то коробки, ящики, обломки стальной арматуры. Было грязно, мокро, отовсюду несло мочой и фруктовой гнилью. Шли через какие-то лабиринты проходных двориков, вдоль железных и кирпичных заборов, спускались и поднимались по темным скользким лестницам — вокруг делалось все мрачней и глуше — как будто и не было совсем рядом иной жизни и иного мира огромного города.

Где-то поблизости время от времени грохотали поезда, коротко посвистывали электрички.

Наконец вслед за этим человеком, пригнувшись, нырнули в пролом толстой бетонной стены. И оказались в сырой черноте, где пахло углем и железнодорожной смазкой. Вдали, в темноте, тревожно светились синие огоньки на стрелках, горели прожектора на высоких мачтах и в отсвете их лучей тускло отблескивали бесчисленные мокрые рельсы.

Громадные черные тени высились вокруг. Приглядевшись, они различили нескончаемые ряды неподвижных электричек и пассажирских вагонов дальнего следования, загнанных в тупики. Это был черный спящий город, составленный из вагонов, отстойная зона Ленинградского и Ярославского вокзалов — составы, составы, составы… В вагонах кое-где тускло горели окна, скользили за мутными стеклами какие-то подозрительные пятна света, а в основном было темно.

Но этот странный город жил своей неведомой тайной жизнью… Где-то слышались голоса, смех, где-то хныкал ребенок, откуда-то доносилась пьяная песня и матерная ругань.

Провожатый остановился — под одеждой у него пиликнула и что-то гнусаво пробормотала рация. Он сунул руку за пазуху, достал и приблизил ко рту какое-то помигивающее разноцветными огоньками связное радиоустройство.

— Так точно, прибыли, — ответил он на чей-то запрос. — На девятом пути.

Направляемся к вам.

— Можете следовать, — распорядилась рация.

— Понял вас.

И снова зашагали между составами, мимо поездов, по узким коридорам между путями, — поминутно попадая в лужи и глядя под ноги, чтоб не оступиться на шпалах, не зацепиться за кабели и штабеля старых рельсов, чтоб не разбить головы о поручни и стальные ступеньки, торчащие из распахнутых вагонных дверей. Идти порой приходилось вдоль веток действующих перегонов, по которым время от времени то навстречу, ослепляя прожекторами электровозов, то нагоняя, с тяжелым лязгом проходили дальние поезда и пригородные электрички.

Тут было самое подходящее и удобное место, чтобы в случае надобности спровадить на тот свет человека, да так, что и комар носа не подточит — без свидетелей и улик. И немало, наверное, людей не по своей воле расстались тут с жизнью вот такими мрачными грозовыми ночами.

Мимо них, мерно постукивая колесными парами и набирая скорость, проплыл от Ленинградского поезд до Санкт-Петербурга. Пассажиры стояли возле окон и смотрели, раздвинув занавески, на идущих куда-то троих мужчин.

Тот, что встретил их, шагал уверенно — видно, хорошо знал эту опасную дорогу.

Впереди послышался шум: там двигались и толпились какие-то неясные фигуры, раздавалась гортанная речь и негромкие резкие возгласы.

. — Цыгане? — спросил Пастухов.

— Тут целые таборы ночуют, — обернулся провожатый, — гоняют их, гоняют, а ничего, держатся. Тут много их. Могут погадать — будущее предсказать… Не желаете?

— Мы уж как-нибудь на обратном пути погадаем, — усмехнулся Док. И тот, что вел их, тоже