Болезнь его была необычна и мучительна. Опытный врач, определив причину появившегося у него нарыва, признал себя бессильным вылечить его. Епископ обошел всех врачей Италии и даже устраивал консилиумы, но, несмотря на усилия докторов, мучился пуще прежнего. Человеком он был набожным, с усердием молился богу, и бог наконец, сжалившись над ним, послал ему откровение, вселившее в страдальца новую надежду. Повинуясь совету свыше, прелат вымолил у Григория седьмого тиару и приложил ее к больному месту. Разумеется, совершая ритуал, он выполнял все необходимые почести в отношении священного головного убора. Надо ли добавлять, что он мгновенно исцелился. И неужели одного этого чуда недостаточно для канонизации Григория?

Спор между троном и алтарем не прекратился со смертью Григория седьмого: сторонники его отказывались признавать Климента третьего. Они выдвигали кандидатуру известного нам Дидье, которого Григорий на смертном одре назначил своим преемником. Но почтенный аббат был болен и, вернувшись в Монте-Кассино, указал перед смертью на прелата Остии Оттона как на самого достойного кандидата на апостольский трон. Оттон был объявлен первосвященником, согласно воле покойного, под именем Урбана второго. По словам одного летописца, будучи еще архидиаконом, Оттон провел несколько лет в Клюнийском аббатстве, замаливая грех молодости (его поймали с поличным в келье молодой и красивой монахини, которую он слишком интимно исповедовал).

Этот Урбан был в свое время приближенным Григория. Избрание его на папский престол являлось, таким образом, враждебным актом в отношении императора. Новый папа разослал всем епископам Италии и Германии энциклику, в которой заявлял, что приложит все силы для завершения дел своего предшественника.

Первые годы после избрания он провел на юге Италии, подготавливая почву для возвращения в Рим. Понимая, что открытая борьба приведет неминуемо к поражению, Урбан, как искусный политик, прибегал к интригам и козням и перетянул на свою сторону многих сторонников императора. С его благословения графиня Матильда (верная памяти своего усопшего возлюбленного) вступила в брак с девятнадцатилетним сыном Вельфа Баварского (в то время ей минуло сорок три года). Благодаря этому браку сторонникам Урбана удалось перетянуть духовенство на свою сторону, и Клименту третьему ничего не оставалось, как бежать.

Урбан вернулся в Рим. Его могущество настолько возросло, что император забеспокоился. Он понял, что ему надо действовать как можно скорее и решительнее, чтобы разбить приверженцев святого отца. Несмотря на отчаянные интриги духовенства, Генрих напал на Ломбардию и довольно быстро разбил папскую армию.

Узнав о приближении императорских войск, испуганные римляне поспешили призвать Климента третьего, и тот вступил на престол после двухлетнего перерыва.

Тогда Урбан применил против Генриха излюбленный папский трюк: по его наущению Конрад, сын Генриха четвертого, восстал против отца. Не ясно, какими средствами Урбан перетянул его на свою сторону; известно лишь то, что попытка Конрада увенчалась успехом. Он был провозглашен королем Италии и во главе многочисленного войска достиг границ Германии, предварительно изгнав Климента третьего из Рима. Правда, часть императорских отрядов еще продолжала занимать несколько кварталов в Риме. Но тут Урбану помогли деньги: за тысячу ливров начальник императорских войск в Риме оставил город, и Урбан, победитель, водворился в Латеранском дворце.

Еще в 1074 году Григорий седьмой, по словам некоторых летописцев, выражал желание лично «повести христианских рыцарей на борьбу с врагами господа до гробницы спасителя». Но война с немецким императором затянулась, и он ничего не мог предпринять. Урбан второй, укрепив свое положение не только в Риме, но и во всей Италии, мог осуществить наконец заветные мечты Григория седьмого. Кроме того, Алексей Комнин, царствовавший тогда в Византии, пообещал папе подчинить апостольскому престолу все церкви своей империи, если святой отец побудит властителей Запада вступить в борьбу с неверными. Соблазнившись выгодной сделкой, Урбан второй с удвоенной энергией взялся за выполнение давно задуманного плана.

Отправившись во Францию, Урбан второй созвал Клермонский собор, где было принято решение относительно первого из безумных и преступных походов, известных под названием крестовых.

Когда собор закончил свою работу, папа, собрав под открытым небом многотысячную толпу, произнес пламенную и воинственную речь, в которой увещевал рыцарей защищать Христа против неверных.

— Не забывайте, — воскликнул он под конец, — что бог моими устами обещает вам победу и отдает в ваши руки неисчислимые сокровища неверных! Всякий, кто отправится для освобождения церкви божьей, удостоится венца мученика и заслужит полное отпущение грехов.

Папа издал также указ относительно похода: никто не смеет воспользоваться владениями тех сеньоров, которые отправляются в священный поход, никакие кредиторы не могут преследовать их; всякий, кто поднимет руку на имущество рыцарей, подлежит отлучению.

Надо ли добавлять, что речь первосвященника была встречена с энтузиазмом.

Ведь кроме своего благословения папа наперед давал отпущение за все грабежи и убийства, которые могут быть совершены. Толпа разразилась воплями: «Так хочет господь! Так хочет господь!» Это стало боевым кличем крестоносцев.

Существует легенда, возникшая несколько лет спустя, что настоящим инициатором крестового похода был Петр Пустынник, который убедил папу взяться за это дело. Во время своего паломничества в Иерусалим он заснул в Церкви святого гроба и во сне увидел спасителя, якобы сказавшего ему: «Петр, дорогой сын мой, встань, пойди к своему патриарху и расскажи на твоей родине о гонении на христиан, и побуди верующих освободить Иерусалим от язычников». Петр Пустынник вернулся в Рим и рассказал обо всем папе.

Историк Жюрье утверждает, что Петр не был отшельником и никогда не посещал «святых» мест, а просто-напросто был агентом папы, который выбрал его за смелость и красноречие проповедником идеи священной войны. «Петр, — добавляет историк, — получил изрядную сумму денег за то, что сумел увлечь одураченных людей на завоевание земли Ханаанской, которая 300 лет орошалась кровью крестоносных фанатиков».

Никогда не совершалось столько чудес, сколько в ту эпоху. У изнуренных голодом и жаждой людей посты и молитвы нередко вызывали видения. Так, одному священнику явился во сне апостол Андрей и, указав место в церкви, где зарыто копье, которым был пронзен Христос, сказал, что это копье даст победу христианам. Когда копье нашли, многие люди стали утверждать, что священник сам зарыл его. Тот предложил подтвердить истину своих слов испытанием огнем, поклявшись, что пройдет сквозь пылающий костер с копьем в руках. Суд божий он выдержал, но почти тотчас умер.

Священники стали утверждать, что он погиб якобы потому, что в какую-то минуту поколебался в своей вере. Однако пресловутое копье было причислено к святым реликвиям.

Другой летописец рассказывает, что при невыносимом зное, когда для утоления жажды нельзя было найти ничего, кроме луж зловонной воды, священник, чтобы поднять боевой дух крестоносцев, уговорил их совершить крестный ход вокруг города: так якобы повелел некий святой, явившийся ему во сне. Крестоносцы босиком, вооруженные, трижды обошли город, а потом двинулись штурмовать мечеть, где спрятались мусульмане. 'Кровь доходила до колен рыцаря, сидевшего на коне.

На минуту они прервали резню, чтобы отправиться босиком на поклонение святому гробу, а затем снова принялись убивать и грабить'.

Кроме фанатизма и суеверия, на котором чудовищным образом спекулировало духовенство, были и другие предпосылки, игравшие огромную роль в этом «святом деле». Во всяком случае, как говорит один историк, «если некоторые крестоносцы и стремились прежде всего достигнуть гроба господня, чтобы исполнить свои обеты, то вожди их, напротив, хотели использовать их, чтобы завоевать себе княжество на Востоке. Большинство людей отправлялось в Азию лишь из любви к разбоям, а также потому, что на родине уже нечего было грабить».

Один католический автор утверждал: «Эти банды крестоносного войска состояли из авантюристов, клятвопреступников, прелюбодеев, разбойников и убийц; грабеж являлся для них истинной целью этого святого похода».