городе по бабе, не считая случайных связей. Знает, но предпочитает не гнать волну. Но, понимаешь, это только пока она может делать вид, будто ничего не знает. Но если ее такой возможности лишить, это будет… Это будет катастрофа, я точно знаю. А у меня двое мальчишек…
Павел внимательно слушал, не перебивая.
– Понимаешь, одно дело, когда она живет в своем Мурманске и знает, что у меня и в Питере кто-то есть, но знает еще, что я всегда возвращаюсь к ней и всегда буду возвращаться. И совсем другое, когда она приедет сюда, и наши ленинградские знакомые начнут ей показывать пальцами на Таню, смотреть со значением, словно сравнивая, – а все сравнения могут быть только в пользу Тани, – сочувствовать… То есть этого все равно не избежать, но будет лучше, если я смогу честно сказать ей… То есть, скорее всего, мне и говорить ничего не придется. Она и так все поймет. Перед ней мне бессмысленно лукавить…
Скулы у Павла напряглись. Он молчал, пожирая Рафаловича фамильным удавьим взглядом. Тому было не до взглядов. Он продолжал свою сбивчивую речь, словно несся с горы во весь опор:
– Да, я не преувеличиваю – у меня в жизни действительно были сотни женщин… и, соответственно, сотни расставаний… О, это всегда было легко – или очень легко. Но тут… тут случай особый… Понимаешь, Таня – она другая. Я… я уважаю ее. Да что там уважаю! Я ей многим обязан. Нет, не многим – всем. Всем!.. И она единственная из женщин, которую я в глубине души ставлю неизмеримо выше себя… Хотя была еще одна… Но ее уже нет. Ты знаешь, о ком я.
– Знаю, – прошептал Павел, бледнея.
– Я не вру тебе! – вскрикнул Рафалович. – Я действительно понимаю, что в сравнении с Таней я – ничто! И это несмотря на те… обстоятельства, в которых мы с ней живем… Я несколько раз ловил себя на гнусной радости оттого, что женщина, которой я недостоин, состоит у меня на содержании. Я гнал от себя эту радость и всякий раз откупался, делая Тане дорогой подарок… Я не знаю, чувствует она это или нет… Она всегда так радуется моим подаркам… Мы живем вместе полтора года, и она счастлива со мной, я это точно знаю. Она не раз говорила мне, как она мне благодарна, в каком аду она жила до встречи со мной, как боится вновь опуститься в ад… Она как-то призналась мне, что за день до нашей встречи чуть не выбросилась из окна. Я страшно боюсь, что она не выдержит, если мы расстанемся. Но иначе я не могу…
Губы Павла тронула чуть заметная презрительная усмешка. Рафалович ее не заметил. Он вскочил с табуретки и принялся расхаживать по кухне.
– Не могу же я привезти жену и маленьких детей в дом к родителям! – кричал он. – Там совсем больная мама, отец, который себе пьянствует и скандалит, зануда Роза с тремя рахитиками… Шустер бросил ее, и я его хорошо понимаю! А за эту квартирку уплачено на год вперед, и до места моей будущей работы отсюда рукой подать!.. Я ехал сюда, так я совсем не спал! Молил Бога, только чтобы Таня ничего этого не заметила, в свой день рождения по крайней мере. Но больше тянуть нельзя… Что делать, Павел, а? Что мне делать?
Он остановился и умоляюще посмотрел на Павла красными глазами.
– Я знаю, что тебе делать, – тихо сказал Павел.
Возвратившись домой с весьма тяжелой сумкой и никого не застав, Таня удивилась – но не тому, что никого нет, а тому, что ничуть не удивлена. Впрочем, даже и это удивление, пополоскавшись несколько секунд в сознании, кануло в ватный туман: она не оправилась от пережитого утром потрясения, и что-то подсказывало ей, что теперь уже никогда и не оправится. Это было божественно.
Она, напевая в четверть голоса, принялась извлекать из сумки свертки, банки, бутылки. Разложила на блюде севрюгу, буженину. Откупорила банку с болгарскими томатами и опорожнила ее в хрустальную салатницу, а вторую салатницу заполнила готовым салатом с крабами. Положила в холодильник водку и шампанское. Перешла в гостиную, накрыла стол новой скатертью, достала тарелки, фужеры… Мысль о будущем ни разу не посетила ее. Если бы в эти минуты кто-то спросил ее, а что же дальше, она сначала удивилась бы глупому вопросу, а потом рассмеялась бы и сказала: «Дальше все хорошо!» Иного быть не может.
Звонка в дверь она не услышала, но по истошному лаю Бэрримора поняла, что звонят. Подумав на ходу: «Кто бы это?», она машинально вытерла совершенно чистые руки о передник и открыла дверь. На пороге стоял высокий мужчина в безупречном темно-синем костюме. На фоне костюма красиво выделялось большое алое пятно букета, который мужчина протягивал ей.
Таня оторопело приняла тюльпаны в хрустящем целлофане и отступила на шаг.
– Извини, – хрипловато сказал мужчина. – Роз нигде не нашел.
И только тут она поняла, что это Павел. Она выронила букет, схватила его руки в свои, втащила его в прихожую, машинально захлопнула дверь и порывисто обняла его. Губы их слились, пространство и время вновь сжались до здесь и сейчас.
Как и в прошлый раз, их привел в себя звук – звонок в дверь и сопутствующий лай Бэрримора.
– Звонят, – прошептал Павел.
– Не открою, – напечатали ее губы на его бритой щеке. – Пошли они все на фиг…
Но Павел уже опустил руки, отпуская ее из объятий.
– Открой, – сказал он. – Открой. Это хорошо. Это все нормально…
И отошел поближе к кухне. Таня открыла дверь.
– Это я! Викуль, заходи!
Обдавая прихожую ароматами дорогого коньяка, ввалился Рафалович и, как на буксире, втянул вслед за собой совсем молоденькую девчонку со смазливой хитрой мордашкой. Она остановилась у самых дверей в нагловато-смущенной позе дворняжки.
– Знакомься, Викуля! – разведя руки в стороны, провозгласил Рафалович. – Это мой лучший друг Павел Чернов, а это вот Таня, его невеста. У Тани сегодня день рождения, мы решили, что справим его у меня… Ребята, это Викуля из канцтоваров…
– Здравствуйте… – ломким голосом проговорила Викуля, настороженно стреляя глазками по присутствующим. – Поздравляю! – сказала она Тане. Взгляд ее изумленно замер.
Заторможенный мозг Тани еще только выстраивал вопросы: как понимать Ленькино поведение и слова, особенно «невеста»; откуда взялась Викуля; что вообще происходит? Но профессиональные рефлексы уже работали вовсю. Она с ослепительной улыбкой приблизилась к Викуле и проворковала:
– Проходите же, милая. Давайте ваш плащик…
– Я… я вас знаю, – жмурясь от смущения, выдавила из себя Викуля. – Я все ваши фильмы видела.
– Да, да. Только не дрожите так… Ленечка, у тебя такая славная подружка. Что ж ты ее раньше нам не показывал? – Таня невинньми большими глазами смотрела на Рафаловича.
Леня, прикадривший Викулю минут пятнадцать назад, покосился на Таню и после некоторой паузы пролепетал:
– Да так как-то, не получалось… Давайте же к столу, душа горит…
И поспешил затолкать Викулю в гостиную. Таня не удержалась и за их спинами победно улыбнулась Павлу. Тот тоже не удержался и прыснул в кулак.
Рафалович закрутил застолье в спринтерском темпе. Подняв первый тост за именинницу, он выпил полный фужер водки до дна, тут же налил по второй и предложил выпить за дружбу. Глаза его лихорадочно сверкали, движения были порывистые и дерганые. В очень коротких перерывах между тостами он успевал, набив закуску за обе щеки, рассказывать смачные анекдоты, которые Таня и Павел слушали с легким недоумением, а Викуля поначалу краснела, а потом, отбросив смущение, принялась хохотать во все горло и больше уже не сводила с Рафаловича восхищенных пьянеющих глаз. Павел сидел молча, бокал только подносил к губам и ставил на место, ковырялся вилкой в полной до краев тарелке и изо всех сил заставлял себя смотреть не только на Таню.
– Ленечка, может быть, чаю пора? – спросила Таня, когда Рафалович начал немного сбавлять обороты, зависая на Викулином плече.
